< «МОСКВА ПОД УДАРОМ» АНДРЕЯ БЕЛОГО. – «ПОМЕЩИЧКИ» О. МИРТОВА>

< «МОСКВА ПОД УДАРОМ» АНДРЕЯ БЕЛОГО. –

«ПОМЕЩИЧКИ» О. МИРТОВА>

Hовое произведение Андрея Белого «Москва под ударом» — только часть задуманного романа «Москва». Размах грандиозный: идея, кратко и вразумительно изложенная в предисловии, — планетарного масштаба. Это — история России, расколотая надвое революцией. В первом томе изображается «беспомощность науки в буржуазном строе», «схватка свободной по существу науки с капиталистическим строем; вместе с тем показано разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний». Во втором — обещана «картина восстания новой «Москвы», не татарской и по существу уже не «Москвы», а мирового центра». Авторское объяснение при чтении романа лучше всего забыть: не то — все провалится в такую непролазную символическую трясину, в такую «идеологическую» бессмыслицу, что придется литературу эту признать упражнениями графомана. Нет, уж лучше, к чести автора, допустить, что его предисловие — условный реверанс в сторону власти, насмешливо-верноподданнический подмиг. И потом читать роман просто, не «вычитывая».

Андрей Белый, автор целого словаря неологизмов, создал удачное словечко «мерзь»: оно повторяется бесконечно в его книге, дает основной тон. Оно могло бы стоять как заглавие, ибо в «мерзи» — жирной, липкой, «вольной», в «мерзи», заливающей весь мир, в запахе падали и гнили — страшная и отвратительная сила этой книги. Автор упивается убожеством, безобразием, уродством; он опьянен смрадом; он неистовствует при виде гнойных язв и растленных душ; приходит в исступление, смешивая грязь с кровью, пытки и постыдные болезни. Какой же тут быт и «общественность»? Мы в области самой безудержной фантастики. Это — сумасшедший бред об аде и — смело можно сказать — никогда еще, ни одному человеческому воображению ад не мерещился таким омерзительным. Главный герой Белого — Мандро — какая-то чудовищная схема зла. Происходит он не от Гоголя (у Гоголя — люди), а от мелодраматического злодея — испошленного и измельченного. Не «Зло» с большой буквы, а подлость — бескорыстная, почти абстрактная. Автор заявляет о нем: «Как видите, он был префантастической личностью: не собирал миллионов; и гадил для гадости ; случай редчайшей душевной болезни». А. Белый поражен той же болезнью (она — не «редчайшая»): всюду видеть гадов — и выть шакалом над гниением. Гипнотизирует его Мандро; этот «интереснейший гад»; и как во сне идет за ним автор. Жутко признаться — читатель от него не отстает; с отвращением, с физической почти тошнотой читает страницу за страницей: роман Белого нельзя отшвырнуть в сторону — он вцепляется, наваливается, как ночной кошмар. Приторно-едкий дух его отравляет и преследует. Какое нестерпимое мучительство — сцена пытки профессора Коробкина! Конечно — патология — но к услугам ее громадное словесное мастерство.

Содержание этой страшной истории — сумбурно-мелодраматическое. Мандро, немецкий шпион, желает похитить у знаменитого профессора его открытие. У профессора — разочарование в науке и «шатание основ». Из такой «фильмы» А. Белый делает «дьявольское действо». Об эстетике этого «ми­рового» Гиньоля предоставляем судить читателю:

«Со свечою он (Мандро) кинулся к глазу про­фессора; разъяв двумя пальцами глаз, он увидел не глаз, а глазковое образование; в "пунктик", оскалившись, в ужасе горьком рыдая, со свечкой полез. У профессора вспыхнул затон ярко-красного света, в котором увидел контур — разъятие черное (пламя свечное); и — жог, кол, влип охватили зрачок, громко лопнувший; чувствовалось разрывание мозга: на щечный опух стеклянистая вылилась жидкость».

* * *

О романе О. Миртова «Помещички» можно было бы и не упоминать. Это — с литературного дна. Но ведь и массовое творчество — поучительно. Когда-нибудь историк будет говорить о «литературной манере 20-х годов» — и, быть может, найдет в ней свою прелесть. Мы, современники, далеки от исторической объективности. Мы возмущаемся, спорим; подождем: нас рассудят «благодарные потомки».

«Помещички», конечно, с советским штампом, т.е.: лежачие буржуи попираются пятой, а крестьянин Петр, коммунист, приобретает сходство с «социалистом» Христом. Язык — простонародный, т.е. с руганью, синтаксис по последней моде — растрепанный, со скобками, тире и многоточиями. Одним словом — Андрей Белый, приспособленный к нуждам пробуждающегося рабоче-крестьянского класса. Говорится о деревне — идиллия…

«Наберется, этак, в избу мужиков с полдеревни, – не продохнуть — из кажной пасти дым. Заспорят, заругаются — …перекидывается из глотки в глотку».

Говорится и о быте актеров: и центр книги (должно быть, символический) великое междоусобие из-за кражи штанов. Один товарищ-актер у другого стащил. Двести страниц… это уже не идиллия, а Гомер. Величественно разворачивается борьба страстей и кончается побоищем, как в Илиаде.

Вырываю наудачу один диалог. Для «couleur locale».

«— Не нервничай, Миша, не нервничай! Размер, мамочка, твой?

– Мой, но…

– Полосочка та?

– Вот именно, как будто бы не та!

– Как будто бы! Из-за «как будто бы» скандал?

– Но, например, протертый зад…

– При чем тут «например»! Ха-ха! Го-го!

– Нахальство беспримерное! Да сколько же народу их перетаскало!

– Га-га-га!…»

Если это – творческая фантазия — достойно удивления! Если быт, тем хуже для быта.