МОСКОВСКИЕ ПИСЬМА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

МОСКОВСКИЕ ПИСЬМА

Впервые — в журнале «Современник», 1863, № 1–2, отд. II, стр. 163–176 (ценз. разр. — 5 февраля), и № 3, отд. II, стр. 11–12 (ценз. разр. — 14 марта). Подпись — К. Гурин. Псевдоним раскрыт А. Н. Пыпиным («М. Е. Салтыков», СПб. 1899, стр. 236); авторство подтверждено публикацией документов конторы «Современника» («Литературное наследство», т. 13–14, стр. 64–65, и т. 53–54, стр. 258–289). Рукописи не сохранились. Печатаются по тексту журнала.

Хотя точные данные об авторских планах «Московских писем» отсутствуют, из самого текста вытекает, что у Салтыкова был более обширный замысел, не осуществленный до конца. Очевидно, предполагался развернутый полемический цикл, в котором за первым письмом — о московском театре и вторым — о московской публицистике должны были последовать письма о науке, народности, праздности и чревоугодии в Москве. Такие обещания содержатся в существующих двух письмах, тесно связанных между собой. Например, во втором письме говорится: «Я хотел писать вам о московской науке, о московской народности, о московской праздности, о московском обжорстве… Наука, народность и обжорство от нас не уйдут… Стало быть, об науке — до следующего письма…» Это следующее, третье письмо не появилось.

Исходный объединяющий замысел цикла «Московских писем» вызван, как всегда у Салтыкова, обстоятельствами современного момента и заключался в задаче обличения той идеологической «Москвы», которая после реакционного перелома 1862–1863 гг. в общественном движении давала во множестве примеры отступничества от былого сочувствия передовой русской мысли и все больше превращалась в оплот консерватизма.

Сатирические атаки Салтыкова направлены на разные явления в общественной жизни той «Москвы», о которой Герцен писал 1 июня 1862 г. в «Колоколе»: «…Как же она изменилась с тридцатых, сороковых годов… вместо Белинского — Павлов, в университете — проповедь рабского повиновения…»[218] и т. д. Салтыков то прямо затрагивает кричащие признаки этой «деженерации» (вырождения), то касается их обиняком.

Резко сдала позиции, пошла на попятную еще недавно либеральничавшая профессура. Университетский совет во второй половине 1862 г. передал газету «Московские ведомости» (собственность университета) на правах аренды М. Н. Каткову и его ближайшему сотруднику профессору П. М. Леонтьеву. Это сильно уронило общественный престиж университета и сыграло на руку реакции. Ибо Катков к тому времени уже полностью завершил свой поворот от недавнего либерализма к союзу с правительством. В июне 1862 г. Катков напечатал в «Современной летописи» (приложение к «Русскому вестнику») пасквиль на Герцена. Александру II пасквиль понравился. Вскоре после того как «Московские ведомости» перешли в руки Каткова, газета получила исключительное право печатать казенные объявления, что было одновременно и привилегией, и формой субсидии.[219] С этими фактами связан ряд сатирических выпадов в «Московских письмах». Например, и название выдуманного Салтыковым водевиля «Сила судьбы, или Волшебный четвертак», и куплет из этого водевиля об «интересах государственной казны», и некоторые «слухи» во втором «письме» подразумевают университетских профессоров, отдавших свою газету Каткову, и получение последним монополии на казенные объявления, что наделало тогда много шума. Скандал разросся после того, как Н. Ф. Павлов — издатель субсидировавшейся правительством газеты «Наше время», прежде весьма дружественно относившийся к Каткову, — заявил о несправедливости такой монополии. Возникла ожесточенная полемика (см. «Наше время», 1862, №№ 231, 242, 254, 264, и «Современная летопись», 1862, №№ 44, 46, 48, 50), вызвавшая многочисленные насмешки демократической печати (см., например, в №№ 43 и 44 «Искры» в «Хронике прогресса» Г. Елисеева и в «трагической сцене» В. Курочкина «Лорд и маркиз, или Жертва казенных объявлений»). Об этом же эпизоде Салтыков упомянул на страницах «Современника» (1863, № 1–2) еще и в другой своей статье: «Несколько слов по поводу «Заметки», помещенной в октябрьской книжке «Русского вестника» за 1862 год» (см. наст. том, стр. 216). А в конце второго «письма» он издевательски распространяет и муссирует «слухи» о «примирении» обоих «антагонистов», которое все как-то не может состояться.

Другая тематическая линия «Московских писем» относится к обличению славянофилов и их газеты «День» (еженедельник), выходившей в Москве с 1861 г. под редакцией И. С. Аксакова. В начале своего существования газета выступала в качестве оппозиционного органа (с требованием созыва земского собора, свободы печати и др.) и подвергалась преследованиям цензуры. Но в дальнейшем она все больше сближалась с правительственной платформой.

Меру реакционного падения славянофильской группы «Дня» показало ее отношение к польскому восстанию 1863 г. «Друзья славянства» после неловких маневрирований выступили с поддержкой усмирителя повстанцев Муравьева-Вешателя и с нападками на Герцена, защищавшего на страницах «Колокола» демократические позиции в польском вопросе. С этой темой также связаны сатирические намеки Салтыкова: коленопреклоненный Аксаков, приносящий в жертву цыпленка, приготовленного ? la polonaise, то есть по-польски, и др.

Таков общий исторический фон и главные сатирические темы незавершенного «московского цикла» Салтыкова.

I

Первое из «Московских писем», намечая тематическую перспективу всего цикла, специально посвящено Малому театру времен пореформенной реакции.

Салтыков высоко ценил реалистическое искусство Малого театра и в своей последней книге «Пошехонская старина» (глава XXIX) благодарно вспоминал о первых юношеских впечатлениях от этого театра в 40-е годы и о его тогдашних корифеях — Мочалове, Щепкине (см. также рецензию на «Записки и письма» М. С. Щепкина в наст. томе, стр. 436–439). Однако в «Московских письмах» он не ставил себе задачу характеризовать заслуги Малого театра перед русской культурой. Цель здесь сатирическая: резко противопоставить былое значение Малого театра как высокой общественной трибуны 40-х годов (в «письме» упомянуты Гоголь, Мочалов) его относительному упадку в первые пореформенные годы. Не претендует Салтыков и на оценку творчества Щепкина в целом. Недоверие Щепкина к Островскому, к новому этапу развития критического реализма воспринято писателем как признак дряхлости некогда могучего таланта.

Непосредственный повод для сатирических обличений в первом «письме» дала постановка в Малом театре пьесы Ф. М. Толстого «Пасынок». Правая печать встретила ее сочувственно. Газета Павлова «Наше время» 30 ноября 1862 г. (№ 259) посвятила ей статью С. П. (С. Д. Полторацкого) «Новая драма на московской сцене». Для Салтыкова не только пьеса, но и ее беспринципный автор — «Феофилка», как называл его сатирик в частных письмах и разговорах, — были явлениями резко отрицательными.

В молодости, в 1820–1830 гг., Феофил Толстой пробовал свои силы в сфере салонного музицирования и исполнительства. Потерпев неудачу на этом поприще, он сделался музыкальным критиком (под псевдонимом «Н. Ростислав»), публицистом, писал повести, романы, пьесы, стал своим человеком в булгаринской «Северной пчеле», получил придворное звание гофмейстера и вплоть до 1871 г. занимал влиятельный пост в цензурном ведомстве — был членом совета Главного управления по делам печати и в этом качестве имел прямое отношение к политическому контролю над изданиями, в которых печатался Салтыков. Вместе с тем Ф. Толстой пытался заискивать перед демократической литературой. Ему принадлежат произведения, в которых он пробовал приблизиться к прогрессивным позициям. Таковы глухо упомянутые Салтыковым «Три возраста. Дневник, наблюдения и воспоминания музыканта-литератора» («Современник», 1853, №№ 10–12) и «Болезни воли» («Русский вестник», 1859, №№ 9—10). О последней повести позднее сочувственно отозвался Д. И. Писарев в статье «Образованная толпа» (1867),[220] а В. Н. Фигнер отметила в автобиографии, что повесть эта сыграла известную роль в ее идейном воспитании.[221] Но Салтыков не сделал исключения и для «Болезней воли», саркастически заметив, что экземпляры журналов с обеими повестями «все затеряны». Реакционность содержания и художественную несостоятельность «Пасынка» Салтыков обнажает приемом памфлетно-сатирического пересказа пьесы. К. И. Чуковский — автор специальной работы о Ф. Толстом — указал, что и та страница салтыковского «письма», где рассказана встреча с посторонним литературе «любезным стариком», также представляет собой памфлетный набросок с Феофила Толстого.[222]

Салтыковское «письмо» содержит вместе с тем не только негативно-критический материал. Позитивную эстетическую ценность представляют общие суждения писателя о принципах реализма в театре, в актерском искусстве. Салтыков требует, чтобы сценический образ соответствовал жизненной правде, взятой во всех многосторонних ее проявлениях, в светотенях, в сочетаниях уродливого и человечного. «Вот на этих-то человеческих сторонах, на этой-то человеческой основе и мирится актер со своею ролью», — пишет он и отстаивает, в сущности, то качество актерской игры, которое ныне зовется внутренним перевоплощением. При всех оговорках, вызванных ничтожностью драматургии Ф. Толстого, Салтыков выделяет «даровитого актера» П. М. Садовского, отмечает реалистическую природу его искусства. Во имя торжества правды на русской сцене писатель высмеивает ремесло актерского внешнего «представления». Еще в «Губернских очерках» Салтыков писал (а потом повторял устами персонажа «Теней») про актеров, которые «играют кожей, а не внутренностями». В «письме» он иронически именует их «протеями», относя к ним москвича С. В. Шумского, петербуржца В. В. Самойлова и некоторых других, менее крупных актеров. Близкие оценки современных актеров давали и другие русские писатели, например Островский, Тургенев, Писемский.[223]

«Московские письма», как и одновременно начатые печатанием статьи «Петербургские театры» (см. наст. том, стр. 163–215), — первые программные выступления писателя о сценическом реализме.

Стр. 139…М. С. Щепкин, в виде старого причетника, сдавшего дьяческое место дочери, дрожащим от слез голосом поет. — В быту русского сельского духовенства уходивший на покой по старости причетник «сдавал» свое место в приходе мужу дочери, также священнослужителю. Салтыков сближает это с ситуацией водевиля Д. Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин», герой которого, старый заштатный актер, добивается театрального дебюта для своей дочери.

Взято из водевиля «Гризетка Лизетта, или Нас не оставит бог!». — Такого водевиля (как и названных ниже двух других) не существовало. Салтыков пародирует названия репертуарных водевилей и куплеты из них в сатирических приемах «Свистка» (см. наст. том, стр. 275–304), насыщая их злободневными сатирическими намеками.

…г. Никита Крылов возлагает руки на г. Бориса Чичерина… — Пародируя обряд священнодействия, Салтыков намекает на «вольнодумство» профессора государственного права Б. Н. Чичерина; умереннейший либерал, он все же оказался единственным, кто возразил на университетском совете против передачи «Московских ведомостей» в аренду Каткову. Позднее Чичерин писал: «Можно утвердительно сказать, что этим роковым решением Московский университет сам наложил на себя руку» («Воспоминания Б. Н. Чичерина», Московский университет, изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1929, стр. 81).

Еду ли по Спиридоновке, мимо редакции «Дня»… — На Спиридоновке (ныне улица Алексея Толстого) помещалась редакция славянофильской газеты «День», возглавляемой И. С. Аксаковым.

Стр. 140…проезжаю мимо Лоскутного трактира… молебны Молоху служат. — Лоскутный трактир — он помещался в одной из улочек снесенного теперь квартала (на месте нынешней Манежной площади) — был признанным «святилищем» знаменитого «чревоугодия» дворянско-купеческой Москвы. Образное сближение «сытости» с консервативным застоем — обычный прием салтыковской сатиры, разоблачающей «политику в быте» (М. Горький).

Стр. 143…вроде, например, г. Устрялова, автора знаменитой драмы «Слово и дело»… — Пьесу Ф. Н. Устрялова «Слово и дело» Салтыков критиковал в статье «Петербургские театры» (см. наст. том, стр. 163–172).

Стр. 144. Камелии — женщины легкого поведения.

Стр. 145…дух долины… сын фараона! — высмеиваются названия двух репертуарных балетов на музыку Цезаря Пуни, впервые показанных в 1862 г. в Петербурге: «Сирота Теолинда, или Дух долины» в постановке Артура Сен-Леона (6 декабря) и «Дочь фараона» в постановке Мариуса Петипа (18 января).

Стр. 147. Мы недоумеваем… нет прямого нисходящего потомства. — Это примечание Салтыкова, оспаривающее, так сказать, юридические мотивировки сюжета «Пасынка», вызвало особое негодование Ф. Толстого. Догадываясь об истинном имени своего критика, он писал в феврале 1863 г. Н. А. Некрасову: «Что какой-то Гурин, критикуя пьесу, все переврал и ничего не понял, тут нет ничего удивительного», но «после этого и обер-обличитель Щедрин ничто больше как полицейский чиновник» («Литературное наследство», т. 51–52, стр. 580).

Стр. 148…подражание драме г. Дьяченко «Жертва за жертву». — Пьеса плодовитого драматурга В. А. Дьяченко «Жертва за жертву», поставленная в 1861 г. в Александрийском театре и в 1862 г. в Малом, имела успех у публики, особенно благодаря сцене, изображающей привал ссыльных по пути в Сибирь.

Стр. 149. Какое торжество готовит древний Рим? — начало стихотворения К. Н. Батюшкова «Умирающий Тасс» (1816).

…г. Славин (сей презент Москвы Петербургу) не все же в златотканых одеждах ходит… — Актер А. П. Славин, отличавшийся внешней картинностью игры, служил в 1839–1842 гг. в Малом театре и, уволенный по прошению, поступил в 1845 г. в Александринский театр, где играл до года смерти (ЦГИАЛ, ф. 497, оп. 97/212, ед. хр. 10298). В 1863 г. среди его ролей были тень отца Гамлета («Гамлет» Шекспира), дож Венеции («Венецианский купец» Шекспира), император Юстиниан («Велизарий» в переделке П. Г. Ободовского), верховный воевода князь Дмитрий Трубецкой («Смерть Ляпунова» С. А. Гедеонова), Абдул-Гассан, калиф багдадский («Багдадские пирожники, или Волшебная лампа» П. Г. Григорьева 2-го), и т. п. «костюмные» роли.

Стр. 150. Протей — в греческой мифологии вещий старец, обитал в море и произвольно менял свой облик.

Стр. 151…почти ни разу не дали ни одной пьесы Островского, а потчуют все «Пасынками», да «Ветошниками», да «Извозчиками», да «Испорченными жизнями»? — Справедливо сожалея, что ремесленные поделки, вроде «Пасынка» Ф. М. Толстого, исполнялись за счет хороших пьес, Салтыков все же не вполне точен. В 1862 г. в Малом театре шли четыре пьесы Островского (10 представлений), в 1863 г. — десять пьес Островского (63 представления). (См. Н. Кашин. Мартиролог Островского. — В сб. «Александр Николаевич Островский. 1823–1923», Иваново-Вознесенск, 1923, стр. 38). «Ветошник», точнее, «Парижский ветошник» — мелодрама Феликса Пиа (1847), поставленная Малым театром 5 ноября 1862 г. в переводе М. П. Федорова и Ф. А. Бурдина. «Извозчик» — двухактная комедия, переведенная с французского К. А. Тарновским и В. П. Бегичевым, впервые сыграна в Малом театре 7 декабря 1860 г. «Испорченная жизнь» — комедия И. Е. Чернышева, впервые показана в Малом театре 22 января 1862 г.

II

Второе, и последнее, из «Московских писем» посвящено московской публицистике периода реакционного натиска 1863 г. Показывая несамостоятельность ее выступлений по главным вопросам внутренней жизни, прямую зависимость от официальных мнений Петербурга, писатель сравнивает московскую прессу этой поры с оркестрами крепостных музыкантов, которых помещики только пытались выдать за вольных артистов.

«Понижение тона» бывшей либеральной печати Салтыков усматривает, в частности, в том, что страницы газет и журналов заполняются или далекими от интересов русской жизни иностранными сообщениями, или мелкими фактами и фактиками местной хроники, иногда скандального содержания, вокруг которых создается видимость полемики по принципиальным общественным вопросам. «Руководящие» же статьи московская пресса заимствует из петербургских официозов: сатирик не без яда предлагает читателям войти в затруднительное положение московских редакций, поскольку Николаевская железная дорога иногда с задержкой доставляет из Петербурга газету «Русский инвалид», ставшую с середины 1862 г. официозом военного министерства, или «Северную почту», выходившую с начала 1862 г. в качестве официоза министерства внутренних дел. Поэтому Салтыков и называет московские органы печати не более чем «афишками», то есть такими органами, которые публикуют полученные тексты, не высказывая по ним суждения, да и не имея его. Поэтому же он дает им и другое прозвище: «полицейская литература».

Как в первом «письме» Салтыков, иллюстрируя идейное и художественное убожество «Пасынка», пародировал пьесу в намеренно пустых диалогах об устрицах от Елисеева и о покупке нового пальто, так и во втором «письме» он пародирует образцы мнимой, бессодержательной полемики между двумя главными газетами тогдашней Москвы — «Московскими ведомостями» М. Н. Каткова и «Нашим временем» его фактического единомышленника Н. Ф. Павлова, органами равно реакционными и законопослушными, равно боящимися иметь собственный взгляд даже на третьестепенные вопросы. Пародию на оригинальные материалы московских газет представляет собой заключительный раздел «письма», где в излюбленной газетами форме «слухов» сатирик высмеивает своих идейных противников, выступающих в качестве основных персонажей этих заметок. Подобный сатирический прием Салтыков однажды уже применил в отрывках из «Характеров», которые он печатал в июле 1860 г. в «Искре» (см. т. 4 наст. изд., стр. 197–201).

Но, пародируя мелкие пересуды московской прессы, иронически признаваясь, будто «и сам я больше наклонности чувствую к маленьким вопросам, нежели к большим», Салтыков до известной степени и скрывается за их невинной внешностью для того, чтобы высказать такие свои идеи, какие изложить открыто было бы трудно в условиях того времени.

Например, одним из «маленьких вопросов» был «вопрос» о награждении почетного гражданина И. И. Четверикова орденом св. Владимира за рвение, проявленное при сборе икон, риз и т. п. для белорусских церквей. В связи с этим газета «День» 19 января 1863 г. (№ 3) поместила «Письмо к редактору «Дня» историка и публициста М. О. Кояловича и сопроводила публикацию «Ответом редакции», где указывала, что подвиги благочестия не требуют официальных наград. В № 5 «Дня», от 2 февраля, редакции возражал попечитель Виленского учебного округа П. Н. Батюшков (брат поэта К. Н. Батюшкова); его письмо вновь сопровождал «Ответ редакции». Салтыков справедливо упоминает об этом как о примерах пустопорожней полемики. И лишь мимоходом, казалось бы, затрагивая вопрос о славянофильском культе «народности», Салтыков приходит, однако, к глубокому и обобщенному наблюдению. Говоря, что «эта «народность» оказывается, право, ничем не хуже государственности», он отметил подстегнутое польскими событиями смыкание славянофильской идеологии аксаковского лагеря с правительственной идеологией и политикой. Наконец, возникала здесь и еще одна, самим Салтыковым поставленная тема. «…Никто мне не будет выдавать за философию то, что в действительности не более как балет…» — пишет сатирик, неожиданно сближая «чудеса» идеалистической философии, ее спиритуализм с балетными «чудесами» и «духами». Дальше в «письме» это сближение конкретизируется, иронически снижая реакционные концепции философа-идеалиста П. Д. Юркевича.

Повод для постановки этой темы сам по себе опять-таки незначителен. 15 января 1863 г. во время представления балета Жюля Перро на музыку Цезаря Пуни «Наяда и рыбак» упала и несколько ушиблась танцовщица Н. К. Богданова, исполнительница партии Наяды, что, впрочем, не помешало ей довести спектакль до конца. Инцидент был раздут в газетах. 22 января «Московские ведомости» (№ 17) поместили статью Н. М. Пановского «Бенефис г-жи Богдановой», где вина возлагалась на машиниста-декоратора Большого театра Ф. К. Вальца. 6 февраля газета (в № 29) опубликовала оправдательное письмо Вальца «По поводу статьи г. Пановского о бенефисе г-жи Надежды Богдановой». 13 февраля там же (в № 33) Богданова напечатала свой «Ответ г. Вальцу», а 15 февраля еще одно дополнительное «Письмо в редакцию»; его сопровождала длинная статья Пановского в защиту пострадавшей танцовщицы. На другие театральные темы попутно писал в той же газете Т. Арновский — то есть известный в будущем драматург К. А. Тарновский, сочинявший, между прочим, и балетные сценарии. Салтыков саркастически заключал, что московские газеты одержали «еще маленькую победу». Он воспользовался случаем опять показать их пустословие. Но главной его целью было сравнить с неправдоподобными фантазиями Вальца, давшими осечку, фальшивую философию Юркевича, который как раз в это время приехал в Москву со своими лекциями. Если «г. Вальц был разбит на всех пунктах», то, намекает сатирик, участь его суждена и Юркевичу. По замечанию С. С. Борщевского, «в «Московских письмах» публицист «Современника» заговорил о «балетной полемике» только для того, чтобы, воспользовавшись ею как поводом, нанести меткий удар по мракобесию в области идеологии, неотделимому от политической реакции».[224] Сатирические атаки на философию Юркевича посредством балетных аналогий Салтыков проводил и дальше, прежде всего в «задушенном» цензурой памфлете о балете «Наяда и рыбак» (см. наст. том, стр. 199–215) и в его позднейшей модификации — в «Проекте современного балета» (см. т. 7 наст. изд.).

Касаясь Юркевича и его лекций о философии в Москве (они начались 18 февраля 1863 г., и газеты их рекламировали), Салтыков исподволь подходит к теме третьего, неосуществленного «письма» «московского цикла» — о науке. В подборке «слухов» сатирик предпринимает одну из первых своих атак на псевдонауку, на безыдейное гелертерство и фактографическое крохоборство. Сатира связывается с деятельностью и трудами известных библиографов М. Н. Лонгинова, Г. Н. Геннади и П. А. Ефремова (под псевдонимом А. Эфиров выступавшего в «Отечественных записках»), А. А. Краевского. Салтыков высмеивает, для примера, статейку Лонгинова с громким названием «Восстановление истины», напечатанную 8 февраля 1863 г. в «Московских ведомостях» (№ 31): там устанавливалось всего лишь, что французский поэт и политический деятель Жан-Пьер-Гийом Вьенне (Vienn?) в 1833 г. заявил в палате депутатов не «La legalit? nous tue» («законность губит нас»), a «La legalit? actuelle nous tue» («нынешняя законность губит нас»). Другой пример «научного» вытеснения со страниц печати больших проблем «маленькими вопросами» — «текстологический» спор между Эфировым-Ефремовым и Лонгиновым в «Отечественных записках» (1862, №№ 7 и 12). В связи с этим спором Салтыков насмехается и над такой «наукой», и над издателем журнала Краевским. Подготовка полного собрания сочинений и биографии Краевского, который ничего не написал и ничего не совершил, — нелепица, выставляющая на смех участников этого придуманного сатириком предприятия. Насмешки над «библиографами», означающие, разумеется, не отрицание библиографии, а критику всякого узкоспециального беспроблемного подхода в науке, содержатся и в других произведениях Салтыкова. Вершины сатирического развития эта тема достигла в гл. VI и IX «Дневника провинциала в Петербурге» и в двенадцатом из «Писем к тетеньке» (см. тт. 10 и 14 наст. изд.).

Другой пример мелкотемья московских газет — шумиха, поднятая вокруг выборов в органы городского самоуправления. В 1862 г. Москва получила примерно такое же «Положение» об общественном управлении городом, какое имел с 1846 г. Петербург. В Московскую городскую думу наряду с лицами других сословий (кроме крестьян) могли теперь избираться и дворяне, прежде туда не входившие, число же избирателей было сильно ограничено высоким имущественным цензом.[225] «Нового, собственно, конечно, ничего, но ведь в этом-то и важность, что ничего нового», — иронизирует Салтыков по поводу «нового городского устройства». «Уравнение сословных прав» было показным и мнимым.

Катков в «Московских ведомостях» (30 октября 1862 г., № 236) отстаивал высокий имущественный ценз, усматривая «в лице собственника полезнейшего и ревностнейшего сотрудника на общую пользу». Ив. Аксаков в «Дне» ратовал за избрание городским головой дворянина. 16 февраля 1863 г. (в № 7) он поместил статью под названием «От забытого голоса (По поводу городских выборов в Москве)» и с подписью «Московский мещанин». К статье было прибавлено «Примечание редакции», в котором, в частности, говорилось: «…чтобы извлечь всю возможную пользу из нового преобразования, необходим, по нашему мнению, по крайней мере на первое четырехлетие, выбор городского главы из дворян. Необходимо сдвинуть, своротить с колеи глубоко увязнувший в ней старый порядок, — а пусть мещане скажут, по совести, сами, имеют ли их кандидаты из мещан, ремесленников и купцов все потребные для того условия? Едва ли…»

Салтыков высмеял выступления и Каткова и Ив. Аксакова. Он издевательски прочил «домовладельцу» Каткову будущность «московского воеводы», то есть городского головы, поскольку редактор «Московских ведомостей» вполне отвечал имущественному цензу, а сомнений в его благонадежности теперь не возникало. Сатирик пародировал призывы аксаковского «Дня». «Увидите, каких он вам дел наделает!..» — предвещал Салтыков, говоря об избраннике из дворян.

Разные «маленькие вопросы», заполнившие московскую печать с наступлением реакции, позволили Салтыкову поставить, в конечном счете, главный, крупный вопрос о половинчатости реформ, о показной, обманчивой сути вызванного ими «умиротворения», а также о том, что бывшие либералы оказались «подмяты» правительством и практически сомкнулись с ним.

Стр. 151. Прусско-русская конвенция… датско-голштинский вопрос… Наполеон III… очень уж хорошо действует! — Салтыков показывает, что международные события намеренно раздувались в московской печати, находящейся в полной зависимости от официальной политики, и оттесняли насущные вопросы внутренней жизни. Газетные столбцы заполнялись пересудами о так называемой конвенции Альвенслебена, то есть о соглашении по польскому вопросу, подписанном 8 февраля 1863 г. в Петербурге министром иностранных дел Горчаковым с прусским уполномоченным Альвенслебеном. На все лады обсуждалась война между Данией, с одной стороны, Пруссией и Австрией, с другой, из-за провинции Шлезвиг-Гольштейн, расположенной на юге Ютландского полуострова; год спустя, в 1864 г., Дания потеряла эту провинцию, вошедшую в число германских княжеств. Салтыков назвал «притворством» ажиотаж московских газет, обсуждавших в начале 1863 г. прелиминарии датской войны, перспективы послевоенного устройства. Газетные комплименты Наполеону III также вызывали скептическую усмешку сатирика, ибо отражали чисто официальную точку зрения: в то время царская дипломатия старалась сблизиться с Францией, рассчитывая на отмену ограничений, наложенных на Россию Парижским мирным договором 1856 г. после поражения в Крымской войне. Но курс на франко-русский альянс не оправдал себя, и в дальнейшем Горчаков перешел к политике союза с Пруссией.

Стр. 152. О мирной агитации, которую некогда возбуждал «Русский вестник», нет и помину… — Указание на недавнее прошлое «Русского вестника», когда этот журнал с момента своего основания в 1856 г. и вплоть до 1861 г., то есть до конца революционной ситуации, выступал за отмену крепостного права и сословных привилегий, за децентрализацию власти и т. д. Свою программу журнал осуществлял, по словам его редактора М. Н. Каткова, в формах «мирной агитации».

Стр. 156…в Петербурге, несмотря на толкования, дело обошлось как нельзя лучше… — Реформа петербургского городского управления в 1846 г. была враждебно встречена купечеством, поскольку впервые привлекла дворянство к участию в этом управлении. Петербургские купцы подали министру внутренних дел ходатайство об отмене нового городового положения, которое, по их мнению, несло «неудовольствие, вражду, мщение между торгующими, разорение, гибель многим семействам». Купцов пугала возможность назначения городского головы из дворян и использования дворянами городских сумм, в том числе и добровольных взносов, в своих интересах. Прошение не имело последствий. Однако тревога купцов была напрасной. Во всех составах Думы городской голова неизменно назначался из купечества. Дворяне были мало заинтересованы в работе такого неавторитетного органа, как Дума (С. П. Луппов и Н. Н. Петров. Цит. статья, стр. 609).

..деженерировало, или дегенерировало (от франц. d?g?n?rer) — выродилось.

Стр. 158…опыты престидигаторства, или престидижитаторства (от франц. prestidigitation) — демонстрация фокусов, ловкости рук.

Стр. 159…можно из Англии выписать несколько лордов… — намек на англоманство М. Н. Каткова.

А ну, как Н. Ф. окажется прав? — Подразумевается Н. Ф. Павлов.

Байборода — соединенный псевдоним М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева в «Русском вестнике».

Стр. 161…один из подписчиков, получив книжку в октябре, подумает, что на дворе еще июнь, и пойдет купаться. Искупавшись, схватит горячку и умрет. — Салтыков воспользовался здесь анекдотом Н. Ф. Щербины, где жертвой подобной трагикомической ошибки оказался подписчик «Москвитянина», получивший июльскую книжку журнала в декабре (Н. Ф. Щербина. Альбом ипохондрика. Гиз, М. —Л. 1929, стр. 102).

…М. С. Щепкин… выйдет в отставку… и будет плакать вплоть до самой квартиры Н. X. Кетчера. — В 1855 г. Щепкин справил пятидесятилетний юбилей сценической деятельности и с тех пор не раз говорил о намерении покинуть театр, но все не решался на этот шаг. В «Московских письмах» Салтыков слегка подтрунивает над общеизвестной тогда слабостью Щепкина, который под конец жизни мог легко расчувствоваться и всплакнуть. В других своих произведениях, вплоть до «Пошехонской старины», Салтыков всегда уважительно отзывался о великом актере, особенно вспоминая 40-е годы. Тогда Щепкин находился на высшем подъеме творчества и был близок к кружку Белинского, Грановского, Герцена. В этот кружок входил и упоминаемый здесь и дальше поэт-переводчик Н. X. Кетчер, позже порвавший с оппозиционными настроениями своей молодости. Щепкин до конца дней был близок с Кетчером. Строки Салтыкова написаны за полгода до кончины Щепкина.

…одежда пра?зелень, борода до чресл, внизу раздвоенная… — текст из старинных (времен Московской Руси) руководств для иконописцев, где давались точные наставления, как какого святого надлежит изображать.