13

Об Алексее Михайловиче Ремизове (1877–1957) Набоков отрицательно отзывался в рецензии на его книгу «Звезда надзвездная»:

«В сказке или сказании, как и в шахматной задаче, должно быть то, что называется pointe, иначе говоря, соль, изюминка. Читая сказания Ремизова, поражаешься их безнадежной пресности, т. е. не находишь в них именно того, что одно может оправдать этот литературный жанр… Надобно какое-то особое вдохновенное мастерство, необыкновенное мастерство, чтобы сочинить такие же бесхитростные сказки, какие сочинялись в старину. Ни особого воображения, ни особого мастерства у Ремизова не найдешь… Добро еще, если бы слог Ремизова был безупречен. Но, увы, — какая небрежность, какой случайный подбор слов, какой, подчас, суконный язык… И уже к области недопустимых курьезов относится следующее: „становились на колени, и змий с ними“. Нет, это не простое неведение (автор знает, что у змия нет колен, на которые он мог бы становиться), но это и не святая непосредственность. Это есть признак той небрежности, отпечаток которой лежит на всей книге»

(Руль. 1928. 14 нояб.; цит. по: Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь… С. 368–369).

О своей встрече с Ремизовым Набоков писал в «Других берегах»:

«Ремизова, необыкновенной наружностью напоминавшего мне шахматную ладью после несвоевременной рокировки…» (С. 287). В поздние годы Набоков рассказывал Э. Филду: «Я был ему отвратителен. Мы были очень вежливы друг с другом… Единственно прелестное, что в нем было, — это то, что он действительно жил литературой» (Цит. по: Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь… С. 519).