Не только о работе

Не только о работе

Семидесятые годы были десятилетием относительно спокойного периода завершения советской власти, классическим периодом застоя. Еще можно было в магазинах кое-что купить, даже дешевую колбасу, я имею в виду, конечно, города Ленинград и Москву. Цены, так же как и оплата труда, были в полном смысле “смешными”. Как сейчас себе представить тот факт, что за один рубль можно было залить в бак 15 литров бензина? То есть бензин стоил дешевле, чем газированная вода. А на зарплату в 100-120 рублей можно было “нормально” существовать.

И народ в основной своей массе, включая интеллигенцию, поругиваясь и посмеиваясь, был доволен своей жизнью. Конечно, на Западе люди живут лучше, но зато там идет угнетение трудящихся буржуазией. А здесь мы все свободны. Но это только в основной массе. Недовольным же, а их тоже было немало, советская власть не давала возможность высказаться ни устно, ни письменно. Ну, а тех, кто не выдерживал и прорывался, сажали. Как правило, не в тюрьму, а, еще с легкой руки Никиты Сергеевича Хрущева, в психушку. При этом логика была железной: ну, какой нормальный человек будет выступать против своей, родной, завоеванной в революции и защищенной в войне с фашизмом советской власти? Нет, только ненормальный. А раз так, то его надо лечить. Я не могу сказать, что эта логика меня устраивала, но, будучи в то время все еще советским человеком, несмотря на все щелчки от советской власти в прошлом и, безусловно, ожидаемые в будущем, что-то, в очень малой степени, но мне казалось понятным. До тех пор, пока мой сын, еще студент, не занялся моим воспитанием.

В 70-м году намечавшееся ранее преобразование нашего отдела в отделение состоялось. Были сформированы два отдела: теоретических исследований и вычислительный отдел под руководством Козловского, который включал будущую лабораторию для обработки информации гидрофизических полей. Я выбрал вновь создаваемую лабораторию – мне тогда казалось весьма перспективным это направление.

Я помню, что посоветовался на эту тему с Женей, и он поддержал мое решение. Отношения у нас с Григорием Львовичем к этому времени были не самые лучшие, не внешне, но по существу, и он ни словом, ни делом не пытался меня задержать в своей лаборатории. Кроме того, я немного рассчитывал на назначение начальником вновь организуемой лаборатории. Мои претензии были не на пустом месте: костяк лаборатории состоял из моей группы, и у меня уже были реальные результаты в направлении предстоящей работы. Окончательно интересовавший меня вопрос решался уже после того, как был подписан приказ о нашем переводе в отдел Козловского. Помню, как Слава Козловский зашел в нашу комнату и сказал мне многозначительно: “Ну, а сейчас я пойду к Андриевскому решать вопрос о начальнике вашей лаборатории”. Начальником лаборатории был назначен Борис Петрович Марков, главным положительным качеством которого была незлобивость.

Одним из важнейших направлений работы моей группы стала организация и обслуживание малых вычислительных комплексов. Эти комплексы устанавливались на специально выделенных военных надводных и подводных кораблях, которые были оборудованы системой для измерения на различных морских глубинах значений физических величин, определяющих гидрофизическое состояние морской среды. Это состояние, как я писал выше, предположительно должно было позволить обнаруживать наличие в этой среде интересующей нас аномалии.

Я обычно с охотой и интересом выезжал в командировки, но в командировки на корабли – особенно. И каждая такая поездка оставляла свое незабываемое впечатление. В первой половине семидесятых основным полигоном наших испытаний было Баренцево море. Целью моей первой поездки в Мурманск летом 70-го было на месте, на корабле, определить размещение нашей аппаратуры, ее крепление и питание, связь с измерительной системой. Для этих работ нам был выделен СКР – сторожевой корабль. На его корме уже была установлена специальная наклонная мачта с барабаном у основания для размещения, спуска и подъема кабеля со специальными контейнерами, в которых находились измерители физических величин. Эта необычная конструкция впоследствии не раз вызывала повышенный интерес у иностранных разведок.

По возвращении в Ленинград мне неожиданно была предложена горящая путевка в Пятигорск. Поскольку она “горела” у жены помощника директора института, то путевка оказалась в первоклассный пансионат, с полным комплексом медицинских и бальнеологических услуг. Мне даже не пришлось заботиться о билете, а это летом непростая задача. Билет в мягкий вагон, заблаговременно купленный, мне был вручен вместе с путевкой. Побывать на Минеральных водах в сознательном возрасте мне еще не приходилось, а детские воспоминания были смутные, но очень приятные.

И должен сказать, что реальная действительность не только не зачеркнула детские впечатления, но добавила то, что может оценить только взрослый человек. Мне настолько понравились курорты Минеральных вод, что возникло устойчивое желание приезжать туда как можно чаще, что я, по возможности, и стал делать. Очарование этих мест создается, прежде всего, мягким теплым климатом и природой. Здесь именно тепло, а не жарко, идут частые, но не долгие дожди. Дышится легко и свободно. Не случайно еще с девятнадцатого века эти места пользовались особой популярностью у сердечников, а в советское время достать путевку в сердечно-сосудистый санаторий считалось большой проблемой.

В Мурманске мне пришлось побывать еще несколько раз. Один из первых рабочих выходов в море запомнился непогодой и достаточно серьезным волнением моря. Нам сказали, что волнение оценивается в шесть баллов, но неприятные ощущения усиливались наличием мертвой зыби. Как и почему это сочетание переносится особенно плохо, я объяснить не могу, но неопытному “моряку” смотреть на море было страшновато. За бортом поднимались огромные серо-пепельные валы, и примерно такого же цвета было небо. Наш корабль, немалый в длину, был не очень широк, и волна достаточно легко наклоняла его с одного борта на другой.

В моей команде кроме меня было еще два или три человека, и мы сразу же активно подключились к работе – действительно было очень интересно смотреть, как на самописцах воспроизводятся преобразованные в нашей аппаратуре сигналы с измерителей. Обнаружим или нет? Но уже через двадцать-тридцать минут ребята начали бледнеть, затем поднялись со своих рабочих мест и с виноватым видом, шатаясь, побрели в свои каюты.

Мой предшествующий опыт плавания в непогоду, по сути дела, единственный, имел место много-много лет назад. Черное море было неспокойным, меня сильно укачало, рвало, и я еще умудрился обжечься о какую-то паровую трубу.

Поэтому, когда мы теперь вышли в открытое море, я приготовился к тому, что меня смертельно укачает. Но каково же было мое удивление, когда, наблюдая за пораженными морской болезнью, я не испытал никаких неприятных ощущений и в одиночестве продолжал работать. Более того, через некоторое время нам предложили корабельный очень жирный обед, и я его с аппетитом поел, а это во время качки считается высшим пилотажем. Когда же я пришел в свою каюту, каюта была на четыре или на шесть человек, и улегся на свою койку, то начал испытывать то, что испытывают на высоких качелях – ощущение невесомости.

Запомнился еще один северный выход. На этот раз наш корабль стоял в Полярном, до него, пройдя соответствующий пограничный контроль, мы добирались из Мурманска на небольшом пароходе. Море было на северный лад серым, спокойным, но достаточно энергично светило солнце. Мы, работая, прошли Баренцево море и вошли в Норвежское, а это уже были нейтральные воды. Все шло нормально, но неожиданно на горизонте появился самолет и взял курс на нас. Самолет с опознавательными знаками НАТО совершил несколько кругов над нами и, несмотря на громогласный приказ капитана “Всем гражданским немедленно убраться с палубы”, кое-кто из наших все же замешкался и засветился. Через некоторое время, сейчас не помню, какое, невдалеке от нас появился другой “вражеский” объект – французский крейсер. Крейсер в течение нескольких часов спокойно сопровождал нас, находясь на почтительной дистанции. За это время наш капитан связался со штабом в Мурманске, откуда ему сообщили, что была перехвачена шифрограмма не то с самолета, не то с крейсера, в которой сообщалось, что на корабле, на палубе которого находилось несколько людей в штатском, имеется непонятное сооружение на корме со спущенным в воду “хвостом”.

Однако самое “смешное” произошло потом. Штаб приказал вытащить хвост и последовать за крейсером. Какой был в этом смысл, нам никто не объяснил, но азарт появился. Крейсер понял наш маневр и чуть прибавил скорость. На нашем корабле помимо дизельной установки, которая использовалась в течение нашего выхода, были еще две турбины, которые обеспечивали заданную максимальную боевую скорость корабля. Видя, что крейсер отрывается от нас, мы включили турбины и, действительно, наша скорость резко увеличилась. Неизвестно, чем бы кончилась эта гонка, но одна из наших турбин вышла из строя. Как нашкодивший пес, наш СКР, в полном смысле поджав хвост – это нашу-то измерительную систему, скромно возвращался на свою стоянку.

И все же основная обработка экспериментального материала осуществлялась в стационарных условиях, в институте. Помимо обработки большого и все возраставшего объема свежего материала, привозимого с испытаний, проверялись новые идеи выявления полезного сигнала, которые требовали многократно обрабатывать уже ранее просмотренный материал. И, несмотря на то, что удельный вес компьютерной обработки непрерывно повышался, мы остро чувствовали необходимость в повышении эффективности предварительной обработки сигналов.

Мы разработали отсутствовавшие в то время на рынке перестраиваемые фильтры сигналов, блоки нелинейного преобразования и устройство корреляции, измеряющее вероятностную связь между сигналами в реальном масштабе времени, одновременно с вводом сигналов. Некоторые наши разработки были оригинальными, и мы получили на них авторские свидетельства на изобретения, а на ВДНХ в 1974 демонстрировался наш комплекс для статистической обработки сигналов, включавший в себя также уже упомянутую машину МШ, за который была присуждена Бронзовая медаль.

По случаю двадцатилетнего юбилея окончания института Нонну пригласили на торжества, которые состоялись в начале сентября 1972 в Ростовском мединституте. Это был у них первый отмечаемый юбилей, в отличие от нас, окончивших ЛИАП, для которых двадцатилетие было уже поводом для третьего юбилея. Конечно, мы поехали вдвоем. И должен сказать, что и в этот раз, и во все последующие, юбилейные мероприятия и Ноннины сокурсники были мне интересны. Судя по всему, и я оказался для них не чуждым элементом, и уже через некоторое время многие из них просто принимали меня за своего.

Особенно меня по-свойски принимали некоторые женщины, и Нонна с удивлением и мнимым неудовольствием доказывала им, что я не “наш”.

Праздники длились, как всегда, два дня. В первый день после торжественного собрания в актовом зале Мединститута все направлялись в ресторан. Здесь следует вспомнить, что в семидесятые, да и в последующие годы, поесть вкусно, обильно, да и за умеренную цену, было практически невозможно. Но некоторые выпускники через двадцать лет, к 1972, заняли ключевые медицинские позиции в городе, и многие городские учреждения, в том числе и трест ресторанов, оказались от них зависимыми. (Запомнился еще один юбилей, кажется, это был второй по счету, когда праздничный ужин проходил в ресторане при гостинице, расположенной на набережной реки Дон. Это было совсем рядом с домом моей мамы, моим домом, и поэтому мы с Нонной опоздали к назначенному времени. Нас посадили за столик прямо на сцене, на которой в течение всего вечера выступали молодые симпатичные артистки кабаре. Представление было легким и веселым, было кого послушать и на “что” посмотреть. Перед окончанием вечера наши организаторы юбилея и приближенные к ним выпускники мужского пола, тогда еще относительно молодые люди, исчезли вместе со всей труппой кабаре.)

Утро следующего дня мы встретили на палубе зафрахтованного парохода, державшего курс вверх по Дону, в станицу Старочеркасск, бывшую столицу Войска Донского. Там, под кустами песчаного берега Дона, праздник продолжался. Ящики водки, пива и различной закуски в перерывах между купанием, бесконечными воспоминаниями и объяснениями в любви, поглощались с аппетитом и незаметно. Я обратил внимание на одного крепкого парня, который у самой кромки воды многократно отжимался в положении стойки на руках. Уже этого было достаточно для того, чтобы обратить на него внимание, но у него была еще одна особенность, только одна нога – вторая ампутирована по колено. “Это Славка Федоров, толковый парень, он разработал новый оригинальный метод оперирования глаз, защитил докторскую диссертацию. Его ждет будущее”. Со Святославом Федоровым мы встречались потом за столом несколько раз. Он оказался веселым, компанейским человеком, хорошим рассказчиком анекдотов.

Этот приезд в Ростов доставил нам и радость, и серьезную тревогу. Тревогу за родителей, за их здоровье. Мама, Сарра Наумовна, уже несколько лет болела серьезной болезнью крови – лимфосаркома. Она находилась под постоянным наблюдением и эффективным лечением Нонниного соученика, хорошего товарища, Миши Холодного, и чувствовала себя, можно сказать, удовлетворительно. А вот папа, Матвей Семенович, заболел недавно, но резко сдал. Мы посетили его в больнице, было грустно видеть еще недавно энергичного жизнелюбивого человека сникшим, каким-то потерянным. И вот тогда, осенью 1972, было принято коллективное решение о переезде родителей в Ленинград. Задача была непростая: обмен ростовской квартиры на ленинградскую сам по себе малоперспективен, а тем более такой квартиры, которая была у родителей – все комнаты, включая кухню, проходные в один ряд, старая деревянная лестница на второй этаж. Но мы решили начать действовать. Больным пожилым людям трудно, а может быть, и невозможно жить одним, без детей. События назревали. Где-то у Шекспира я прочел такую запомнившуюся строчку: “Для лучшей оттенки тоски и тревоги в трагедии радость нужна”. По возвращении в Ленинград я заболел болезнью, о которой обычно не принято распространяться. Она оказалась весьма болезненной и достаточно долгой. Как-то, когда я лежал на диване, а Нонна была на работе, к нам пришла ее двоюродная сестра, Софа. Первым ее вопросом, что было для меня не удивительным, был вопрос о том, как я себя чувствую. Я, думая, что она в курсе дела, ответил коротко и, как мне казалось, предельно ясно: “Торчит, но не болит”. Софа как-то странно на меня посмотрела, но не стала уточнять детали. Вскоре появилась Нонна. Они пошли на кухню, и через минуту или две я услышал их гомерический хохот.

В 1975 году мы с Нонной получили путевки в дом отдыха “Кубань”, расположенный в Краснодарском крае в 20-30 км от Туапсе. Стоял сентябрь месяц, купальный сезон, отличная территория – тишина и красота. У нас образовалась хорошая дружная компания из сотрудников нашего института, и мы неплохо проводили время. Так бы и пролетели положенные 24 дня в обычном режиме отдыха на море, если бы не мое знакомство с Васей. Вася, примерно моего возраста, работал в доме отдыха матросом-спасателем. Он успел повоевать, был ранен и постоянно носил на ступне марлевую повязку. Однако спасателем он являлся лишь во время, свободное от “основной” работы. А основной работой у него была, нетрудно догадаться, рыбалка.

Ловил он, в основном, мелкую черноморскую рыбку – ставриду, которую вялил и продавал отдыхающим, благо спрос был постоянный. Уж очень она была вкусной, свежепровяленная на солнце ставридка. Само собой разумеется, что желающих составить ему компанию было хоть отбавляй. Втерся в эту компанию и я, и очень скоро, после первого же выезда в море, был выделен, и Вася предложил мне стать его помощником всерьез и надолго. Возможно, ему понравилась моя физическая подготовка, возможно, что-то другое, но я был счастлив и горд.

И вот почти каждое утро, в пять тридцать или в шесть часов, солнце еще пряталось за горами, и я до сих пор ощущаю тот предрассветный холодок, мы выходили в море – я сидел на веслах, а Вася занимался подготовкой снастей. В качестве снастей черноморские рыбаки чаще других используют самодуры. Бедную рыбу действительно дурят. На леску, достаточно большого диаметра, привязывают короткие поводки из очень тонкой лески, заканчивающиеся блестящими – светлыми или черными – крючками. Иногда, но не обязательно, рядом с крючком привязывают цветную нитку или перышко, и рыба почему-то считает, что наживка при такой красоте совсем необязательна. На один самодур навешивают десять-двадцать, а иногда и больше крючков. При удачном забросе рыбак вытаскивает сразу несколько рыб, а если идет косяк, то ни одного холостого крючка не остается, и снасть превращается в гирлянду из живого серебра.

Обычно мы уходили далеко в море, но так, чтобы берег все же был виден тонкой полоской. После рыбалки, особенно если она оказывалась удачной, мы купались, прыгая с лодки в чистейшее, но не всегда спокойное на большой глубине море. Нет смысла описывать удовольствие от такого купания. Заканчивали рыбалку после полудня и подплывали к берегу в районе купальни нашего дома отдыха. И всегда нас там встречала “рыбачка Сонька” – моя Нонна. Она это делала с удовольствием и гордостью и обычно приносила мне что-нибудь от завтрака, на который я не попадал.

Несколько раз Вася и его жена приглашали на ужин к себе домой. Их дом примыкал к территории дома отдыха, застолье проходило у них во дворе. В том числе и приготовление на костре так называемого фирменного блюда “шпары” – с ударением на последнем слоге. Почему оно так называлось, Вася не объяснил, но технология была простой: ставриду заворачивали в листья какого-то растения и клали на раскаленные угли погасшего костра.

Только лишь на третий год, в 1978, нам удалось опять оказаться в доме отдыха “Кубань”. Понятно, куда я помчался после того, как закончилось оформление и вселение в выделенный нам номер. Вася встретил меня как старого друга, и мы тут же договорились о выходе в море на следующий же день. Утром я был приятно удивлен, – вместо старенькой весельной лодки нас ожидал новенький небольшой катер с подвесным мотором. Все было как раньше, но еще добавилось удовольствие от быстрой езды. Однако следующий выход для меня не состоялся. Вася мне рассказал, что мы были замечены пограничниками, и они его предупредили, что если они еще раз увидят меня в море, то будут большие неприятности. “Дело плохо, но выход есть, сказал Вася. Придется нам с тобой поехать к ним на поклон. Но, сам понимаешь, не с пустыми руками”. Руки у нас были не пустые – я купил четыре бутылки водки, перцовую настойку, и в ближайший день или два мы отправились к пограничникам.

Добирались мы до них на рейсовом автобусе, несколько остановок, но дальше надо было идти пешком. Погода стояла жаркая, мы старались не избегать тенистые участки дороги, и на одном из таких участков Вася предложил чуть-чуть передохнуть. Мы сели на траву, Вася полез в карман и достает пакет с вяленой ставридой. “Открывай бутылку, во рту что-то пересохло”. Ну, что ж, подумал я про себя, наверно, им трех бутылок будет достаточно. Видимо было действительно очень жарко, потому что на бутылку ушло совсем немного времени. Мы поднялись и пошли. Настроение, и без того неплохое, заметно улучшилось. Но шли мы недолго. Вася посмотрел на меня задумчиво и сказал: “Хрен с ними, обойдутся и двумя. Давай повторим”¹². Пограничники нас встретили приветливо, проблема была решена, но, думаю, что по нашему виду они догадались, что благодарность могла быть более значимой.

На этот приезд пришлось много непогожих дней, часто шли дожди, море было неспокойным. Рыбалка в эти дни отменялась, вечерами мы ходили в кино, а что такое кино в условиях отдыха, да еще на открытой площадке – это, я думаю, каждый прочувствовал. В дневное время мы совершили насколько поездок – экскурсий вдоль побережья от Туапсе до Новороссийска. Мы побывали в самом Туапсе, в Джубге – живописном селении в глубине сказочного залива, в котором сорок лет назад я отдыхал в пионерском лагере, в Архипо-Осиповке, в Геленджике и, наконец, на Малой земле, под Новороссийском, в месте надуманной славы Леонида Ильича. Интересно отметить, что на предложение экскурсовода выйти из автобуса и пройти сто-двести метров до самого “исторического” места, откликнулась лишь незначительная часть экскурсантов.

Но, несмотря на непогоду, и в этот раз главным мероприятием моего отдыха оставалась рыбалка с Васей. Благодаря существенно увеличенной мотором нашей подвижности, уловы стали более значительными, иногда рыба покрывала днище лодки несколькими слоями. Иногда мы отходили совсем далеко от берега, и создавалось ощущение, что мы вообще в открытом море. Однажды оказались внутри большой стаи дельфинов, которая не торопясь кружила вокруг нас. Казалось, они приглашают нас в свою компанию. Более серьезное событие произошло немного позже. Стояла в тот день хорошая погода, светило еще жаркое сентябрьское солнце, на небе ни единого облачка. И совершенно неожиданно мы замечаем в правой части горизонта светлую трубочку, соединяющую море с небом. Сомнений не было – это смерч. Некоторое время мы спокойно наблюдали за ним, но потом увидели, что смерч перемещается вдоль горизонта справа налево. Более того, нам показалось, что одновременно он приближается к берегу, а это означает, что он движется в нашем направлении! Через несколько секунд мы уже на максимальной скорости мчались к берегу. К нашему счастью, этот смерч на берег не пошел, но остроту ситуации мы испытали в полной мере.

Многие, в том числе, наши военные заказчики задавали нам примерно такой вопрос: “Вот вы используете для измерения статистических характеристик случайных процессов и их анализа различного рода аналоговые устройства. А с какой точностью это выполняется и можно ли вообще доверять вашим результатам?” Все мои поиски – и в книгах и в журнальных статьях – адекватных методов, позволяющих ответить на этот вопрос, привели меня к выводу, что эта проблема оказалась вне поле зрения специалистов. Я решил попробовать решить ее самостоятельно, и мне это удалось. В конце семидесятых на эту тему был сделан доклад на десятом Всесоюзном симпозиуме “Методы представления и аппаратурный анализ случайных процессов”, прошедшем в тогда еще мирном Сухуми. Кстати, это мероприятие мне запомнилось еще и тем, что оно проходило в марте месяце и некоторые из нас, ленинградцев, и я в их числе, купались в обжигающе-холодном Черном море.

Но и старая тематика не давала мне покоя. Для Юбилейного сборника трудов института, посвященного пятидесятилетию его образования, мне была заказана большая статья “Методы экспериментальных исследований при разработке и моделировании систем управления”.

Последний мой производственный выход в море совпал с первым и последним в той жизни плаванием по Тихому океану. Это было во второй половине августа 1979 года. Почему-то никто из моей группы не смог выехать в командировку, и мне предстояла не совсем обычная для меня роль оператора: собрать и отладить на модели МШ схему обработки и производить саму обработку поступающих от датчиков сигналов во время выхода. Как я и ожидал, командировка оказалась интересной, даже очень. Прежде всего, впервые в жизни пришлось пролететь такое большое расстояние, из конца в конец весь Советский Союз. И природа Дальнего Востока, явно отличающаяся от российской, и сам город Владивосток – все вызывало повышенный интерес. Но самое главное – это Тихий океан, точнее, Японское море. И оно решило предстать во всем своем величии – через день или два после нашего приезда во Владивосток пришел ураган.

Я сейчас не помню его параметры, не самый мощный, но, все равно, это было что-то совершенно необычайное. Мы жили в центральной гостинице города под названием “ Владивосток”, я оказался в одном номере с Борисом Марковым на каком-то верхнем этаже. Владивосток стоит на холмах-сопках, а “Владивосток” расположен на одной из самых высоких сопок города. Развивался ураган стремительно, но на наше счастье, его начало застало нас в гостинице, из которой в течение двух дней мы даже нос боялись высунуть. Это было, кажется, утром второго дня, когда Борис подозвал меня к окну и показал на маленькую из-за расстояния фигурку человека, лежавшего неподвижно на земле под нашими окнами. Неподалеку от гостиницы стоял тоже достаточно высокий дом, и одна из его стен была параллельна нашей стене. Так вот, эти две стены образовали нечто вроде трубы, в которой ураганный ветер, вероятно, усиливался до такой величины, что оказавшийся в этом месте человек не только не мог перемещаться, но не мог даже поднять голову. Несчастный пролежал неподвижно много часов и только к вечеру, когда ветер немного ослаб, выглянув в очередной раз в окно, мы его не обнаружили. Ураган наделал городу много вреда, повалил столбы и деревья, но человеческих жертв, вроде, не было. Хотя в то время о жертвах старались не сообщать. Даже при затихшем ветре близко к океану подходить было страшно – таких угрожающе грохочущих многометровых волн я никогда не видел.

Во Владивостоке нам был выделен корабль другого типа – СДК, средний десантный корабль. Десантные корабли характерны прежде всего наличием аппарелей – приспособлений для приема на борт и высадки с моря прямо на берег тяжелой боевой техники и десанта. Рано утром мы тронулись в путь, прошли Золотой Рог, залив Петра Великого и вышли на просторы Японского моря. Через некоторое время у нас в назначенном месте состоялась встреча с подводной лодкой, с которой были окончательно согласованы маршруты и регламент совместной работы.

Сколько дней мы были в море, я не запомнил. Помню только то, что основную задачу нам и в этот раз решить не удалось. Но зато сама экспедиция была по-настоящему интересна. Нам пришлось побывать и даже выйти на берег на самой юго-западной части советского побережья Японского моря. В этом месте смыкаются границы трех государств: Советского Союза, Китая и Кореи. В одну из ночей плавания по морю, мы не могли оторваться от фантастической картины ловли кальмаров. Ловлей занимались сотни, а может быть, даже тысячи японских баркасов. Все море пылало в огне потому, что на носу каждого баркаса был установлен мощный прожектор, направленный лучом в воду. Именно этот луч и был приманкой для кальмаров, которые шли на свет огромнейшими косяками.

Как нам объяснил капитан корабля, мы в то время находились в советских территориальных водах, японцы в чистом виде браконьерствовали, вроде вынужденно – в тот сезон кальмары предпочитали почему-то только советские воды. Кто-то из нашей команды забросил удочку и тут же вытащил светящееся чудо – кальмара. Я никогда не знал, что живые кальмары на свету, при электрическом освещении, обладают такими красками. Причем, по мере того, как жизнь из них уходит, спектр красок на глазах изменяется, яркость затухает, но какой-то внутренний свет струится почти до конца.

Из-за близости океана сроки сезонов на Дальнем Востоке смещены, и пик лета приходится здесь на конец августа – первую половину сентября. Поэтому неудивительно, что даже во время движения жаркое азиатское солнце почти у каждого из нас вызывало желание искупаться, тем более в таком море. Но это казалось неосуществимым – мы же на военном корабле. Но кто-то все же пошел к капитану и – о чудо – корабль стал замедлять ход и остановился. На воду были спущены три или четыре шлюпки с матросами, открыты аппарели, и нам было разрешено через них войти в море и поплавать, не выходя за границу, определяемую шлюпками с матросами.

Мне довелось купаться в разных местах и при разной погоде на Черном море, в Балтийском и Белом морях, во множестве озер и рек, но, вы понимаете, что я хочу сказать. Посреди моря, одно название которого для меня имело особое звучание, теплого и кристально прозрачного. Среди нас был мастер спорта по подводному плаванию, который начал с того, что проплыл под днищем нашего корабля, с одного борта на другой. Так вот он, участвовавший во многих соревнованиях в самых лучших, самых прозрачных морях и водоемах, сказал нам, что воду такой прозрачности он не встречал нигде и никогда. Не говоря уже о цвете воды – небесно-голубом. Я был хорошо “вооружен”, захватил с собой и фото и кино, и у меня сохранились свидетельства этого необычного купания.