Добрые люди и счастливые животные
Добрые люди и счастливые животные
Это не исследование о взаимоотношениях людей и домашних животных – это просто воспоминание о спутниках жизни нашей семьи. Написав этот заголовок, я понял, что его утвердительная форма, по крайней мере, не всегда соответствовала действительности. Даже в масштабах нашей семьи. Поставить вопросительный знак или два отрицания?
Иметь в доме животное – обычная ситуация. Люди привязываются к постоянным бесхитростным и заинтересованным свидетелям их жизни, любят и заботятся о них почти как о своих детях. Но это почти имеет очень широкий диапазон.
Все довоенное время в нашей семье в Ростове-на-Дону жила одна кошка. Обычная русская кошка, не красавица. Она была черно-белая, скорее белая, с несимметричными черными пятнами. Мне кажется, что ее звали Муркой, а может быть, у нее вообще не было имени. Родители рассказывали, что она появилась у нас одновременно с рождением моей старшей сестры Инны. И благополучно прожила почти до самого начала войны. Ею никто не занимался, и до многих, я бы сказал, непростых решений, она доходила собственным умом. Она уверенно пользовалась унитазом и по прямому назначению, и в качестве поилки, самостоятельно открывала форточку в кухонном окне (однажды моя мама, рассказывая о ней, по инерции добавила “и закрывала”), была абсолютно чистоплотна.
Кошка пользовалась большим успехом у мужской половины кошачьей компании нашего района. Окно на кухне, выходившее на открытую лестничную площадку во дворе нашего дома, было мутным – страстные любовники не выносили ее вида даже за стеклом. Поэтому Таня, наша домработница, бывшая украинская крестьянка, добрая женщина, держала наготове кружку воды, чтобы остудить пыл влюбленных. Но это не мешало тому, что котята у нас появлялись регулярно, несколько раз в году.
Места, которые кошка выбирала для родов – если ей заблаговременно не готовили мягкую подстилку – порой оказывались непредсказуемыми. Было несколько случаев, когда ночью или под утро я обнаруживал в своей кровати, слегка намокшей, обычно многочисленную компанию. Мамаша с азартом вылизывала своих детей, а что может быть симпатичнее счастливого кошачьего семейства? И, несмотря на то, что судьба большинства из них была предрешена, многие кошки, жившие у наших соседей по двору и по улице, носили нашу “фамилию”. Именно с тех пор я с особым интересом всю жизнь относился к черно-белым кошкам, хотя до появления первой кошки, уже в моей семье, прошло более сорока лет.
Мурка была по-настоящему домашней кошкой, кормили ее тем, что ели сами. Но годы шли, а для кошек они идут в семь раз быстрее, чем для человека, и наша Мурка состарилась. Она никогда не болела, за ней не нужно было ухаживать, но старость есть старость. Она стала меньше гулять, больше спать.
Чистая и спокойная. Но однажды кошка исчезла. Когда я это заметил, я стал ее искать во дворе, на улице, но тщетно. Потом я узнал, что наша добрая Таня, очевидно, по указанию хозяйки, посадила кошку в кошелку, забралась в какой-то отдаленный от нас район города и там ее оставила. Мурке было тогда восемнадцать лет.
После войны у моей мамы и в семье моей сестры побывало несколько кошек и одна беспородная собачонка по имени Мишка. Я жил в Ленинграде, а в Ростов приезжал вначале на каникулы (обязательно и летом, и зимой), а потом в отпуск. И, конечно, общался с животными. Однако ничего примечательного из того, что должно было бы запомниться, не происходило. Помню только об удивительной любви одной из кошек и собаки. Они старались быть вместе и во дворе, и на улице. Это не значит, конечно, что они держали друг друга “за ручки”. Один сидел или лежал, но не выпускал из поля зрения другого. И не дай Бог, если за кошкой начинали гоняться чужие собаки. Верный пес тут же вскакивал и бросался на защиту своей подружки. Как ни странно, но наблюдалась и обратная картина. Когда какая-нибудь кошка начинала шипеть или замахиваться лапой на Мишку, появлялась защитница и изгоняла агрессора. Трудно передать удовольствие, которое получали все наблюдающие. Ночью животные тоже не расставались: собака спала в своей обычной собачьей позе, а кошка устраивалась на ней, свернувшись клубком. Но все кончается в этом мире. После очередного весеннего загула, а весна в тот год стояла холодная, наш герой-любовник Мишка пришел домой больной, сильно простуженный. К ветеринару не обратились, тогда было не принято уделять столько внимания животным – подумаешь, собака. И кошка осталась одна.
Последняя ростовская кошка была особо мила и маме, и сестре. В отличие от Мурки, она была в центре внимания, ею любовались, ее любили. После ее почти “самовольного” внедрения – она несколько раз прорывалась со двора в квартиру грязная, неухоженная: было решено согласиться с ее упорным желанием стать членом семьи. Кошке дали имя “Василий”. Мама в то лето уехала не то в Ленинград, не то в Москву и первый вопрос, который она задала сестре, сразу же после приезда, был: “А где Василий?” – “Сейчас я тебе его покажу, только наш Василий скоро станет мамой”. Так Василий превратился в Василису, очень симпатичную кошку. Прожила она в семье немало, о ней всегда с удовольствием рассказывали и мама, и Инна, а для племянницы-Марины она была символом родного дома.
Я до сих пор не могу понять, почему сестра не взяла кошку с собой в Обнинск. Ведь все было определено: и место жительства, и квартира. И никто не мог запретить взять в свою законную квартиру свое домашнее животное. Конечно, это должно было бы потребовать дополнительных, но не очень значительных, расходов и некоторой дополнительной заботы. Зато как это было бы приятно ощущать в новой жизни рядом близкое и дорогое существо. Особенно это было важно для мамы: Василиса была бы важным связующим звеном со своим родным городом, своей квартирой, со своей прежней жизнью.
Инна пыталась устроить кошку в какой-нибудь дом к знакомым или родственникам, благо в то время они еще были. Но не получилось. Тогда она решила, нельзя отказать в мудрости этого решения, что кошка сможет жить самостоятельно, а в качестве дома у нее будет наш небольшой уютный дворик, заселенный добрыми людьми, которые ее подкормят. Для поддержки хорошего отношения к Василисе она некоторым соседям сделала подарки. После отъезда кошку видели во дворе несколько раз: она безуспешно рвалась в свой дом.
С раннего детства наш сын Миша, как и большинство детей, мечтал иметь домашнее животное. Помню его слова: “Ну, если нельзя собачку, то купите хотя бы кошку”. До его восьми лет мы не имели своей постоянной квартиры, одно время даже жили в разных городах: я жил в Ленинграде, моя жена с Мишей – в Ростове. Поэтому удовлетворить Мишину просьбу было трудно. Хотя, хорошо зная характер моей жены, я был уверен, что если Миша принесет в дом любое животное, кроме крокодила, конечно, то Нонна по своей доброте ни за что его не выгонит. Но сын этого не понимал, а я не стал ему подсказывать.
Тем не менее, кое-какие животные у нас появлялись. Когда мы, наконец-то, получили квартиру в Ленинграде, у нас недолго прожил серенький котенок, который заболел чумкой и скоропостижно умер. Кто-то подарил Мише двух забавных хомячков. Эти животные – ночные: днем они в основном спали в коробке, а на ночь выходили на охоту. И мы слышали их симпатичное топотание. С хомяками связано одно, почти смешное событие. Для того, чтобы их можно было извлекать из под буфета, который стоял на кухне, я приподнял этот буфет с помощью двух круглых палок – каталок для теста. Это было, конечно, “умное” техническое решение. Однажды к Мише пришел его школьный товарищ. Они заигрались, и этот мальчик для чего-то решил вытащить одну из палок. Буфет с грохотом опрокинулся, и вся посуда, в том числе несколько красивых хрустальных ваз, разбилась вдребезги. Чтобы утешить мальчика Нонна тогда сказала: “Ничего, Витя, когда ты станешь взрослым и будешь зарабатывать деньги, ты купишь мне такие вазы”. Судьба обоих хомячков была трагичной, даже не хочется об этом писать. Одного случайно придавили дверью, а второй утонул в банке с вареньем.
В 1975 году Миша кончил институт и сразу же женился. Молодые переехали в однокомнатную квартиру бабушки, Сарры Наумовны, которая незадолго до этого умерла. Дом располагался в Веселом поселке, который, как говорят, когда-то действительно был веселым. К этому времени Веселый поселок стал обычным ленинградским районом, где жилые дома располагались не очень далеко от промышленных предприятий, но, тем не менее, довольно тихим и спокойным. Как говорила Сара Наумовна, с удовольствием глядя из окна восьмого этажа: “Какой замечательный индустриальный пейзаж”.
Но эти качества не уберегли молодую семью от большой неприятности: на Таню, жену Миши, в подъезде их дома было совершено нападение. Кто-то, по-видимому, человек с ненормальной психикой, повалил ее и избил. К счастью, появление соседей прервало это нападение. Но психологический шок был сильным. И тогда Миша решил, что для предотвращения подобных инцидентов необходима собака. Но не простая, а самая большая, самая страшная и самая злобная. И он выбрал черного терьера, характеристики которого соответствуют этим требованиям.
В доме появилось черное-черное шерстяное создание, глаза которого были плотно закрыты черной челкой. Все три семьи, Мишина, наша и родителей Тани, были в восторге от очаровательной девочки. Я не помню, какое имя она имела по паспорту, но с легкой руки Тани ее назвали Джимой – уж очень она была черной. Первые месяцы она прожила без папы, Миша уехал в командировку в Белоруссию. Помню одну нашу вылазку на природу. Было лето, очень жарко, и Таня, чтобы предохранить щенка от солнечного удара, повязала ему на голову платочек – Джима стала еще симпатичней.
Собаки, как и кошки, растут быстро, и к полугоду она стала практически взрослым псом. Она, как и ожидалось, превратилась в большую и достаточно страшную на вид собаку. Но совершенно не злобную. Однако те, кто этого не знал, старались обходить ее стороной – это мы часто наблюдали, а иногда приходилось и вмешиваться, когда она ложилась на дороге напротив нашего садового участка.
Так получалось, что дети иногда оставляли Джиму у нас дома и, конечно, мы к ней очень привязались. Она отвечала взаимностью, но больше всех полюбила Нонну. Мне запомнились два проявления, язык не поворачивается сказать, “собачьей” любви. Нонна собиралась на работу, и мы решили перед этим немного погулять с Джимой. Подошло время, подходит троллейбус, и Нонна садится в него: для Джимы, она просто исчезает. Собака это перенести не может: она вырывается из ошейника и начинает искать Нонну, то есть бегать в разные стороны и громко лаять. Поймать Джиму и одеть ей ошейник было невозможно. Наконец, ей показалось, что она напала на след, и прямым ходом с отчаянным лаем она ворвалась в аптеку – Нонна работала врачом, и собака знала ее характерный фармацевтический запах.
Второй случай произошел на даче. Мы были тогда на даче втроем: Нонна, Джима и я. У нас с Нонной произошел какой-то не понравившийся ей разговор, она легла на кровать и заплакала. Джима тут же вскочила на кровать, встала над Нонной и стала лизать ей лицо. Нонна заплакала еще сильней.
Вообще эпоха Джимы – это эпоха начала строительства и освоения нашей дачи. Джима очень любила ездить на дачу, я не меньше. Более того, я был азартным строителем. Случалось, что мы с ней приезжали на дачу под вечер в холодный осеннезимней период. Дача еще не была по-настоящему закрыта, и нормального отопления тогда еще тоже не было. Я растапливал буржуйку, через пару часов она остывала, температура воздуха иногда опускалась ниже нуля, и единственным реальным обогревателем была Джима, которая спала рядом со мной. Но я был для нее плохим товарищем, много раз она звала меня поиграть с ней, но я жалел на это время.
Джима, как многие другие собаки, сильно переживала, когда компания распадалась или сокращалась хотя бы на одного человека. Например, если кто-то выходил из машины, она упиралась своим черным влажным носом, похожим на кожаный угол чемодана, в заднее стекло машины и неотрывно следила за всеми перемещениями вышедшего до тех пор, пока он не возвращался в машину. Больше всего Джима любила, конечно, своих настоящих хозяев. Нонна не может забыть, как однажды ребята оставили у нас собаку, а сами уехали куда-то на несколько дней. Джима не отходила от выходных дверей несколько часов. Не помогали ни уговоры, ни предложение самой любимой еды – оттащить ее от двери было невозможно. Однако в учении Джима не проявляла больших способностей, едва-едва заработала право иметь законных детей, которым она, к сожалению, так и не воспользовалась.
На пятом году жизни она начала болеть какой-то непонятной болезнью. Ее несколько раз показывали ветеринарам, хорошим врачам, но они не находили ничего серьезного. Более того, они даже посоветовали случить ее. Я был свидетелем этого издевательства, бедному животному было не до любви.
В конце лета 1979 мы с Нонной поехали лечиться и отдыхать в Пятигорск. От Миши долгое время не было никаких вестей. Наконец, мы позвонили, и он нам сказал, что Джима умерла. Умерло очень близкое всем нам существо, закончился очередной еще один период нашей жизни.
Эта кошка, как и все последующие, сама разыскала нас. Несколько раз, выходя на лестничную площадку, мы обнаруживали там маленького черно-белого котенка, который с удовольствием ел то, что ему выносили, но упорно старался проскочить в дверь. Мы категорически решили его не брать, но в тот же день Нонна звонит детям, просит к телефону нашего двухлетнего внука и говорит ему: “Алешенька, у нас завелась маленькая кошечка, но мы не знаем, как ее назвать”. Без всякого раздумья он сказал: “Люсей”. Так у нас появилась Люся.
Для определения характера животного, кроме использования человеческих характеристик, другого способа не существует. Хотя это, безусловно, неточно. Ну, а как иначе? Люся была очень сдержанной, серьезной кошкой. Помню, как одна наша соседка по даче, проходя мимо нашего участка, говорила своей внучке: “Посмотри – это Люся, она очень строгая”. Мне кажется, что такому определению нашей Люси способствовало также ее не очень доброе, неулыбчивое, если так можно выразиться, “лицо”.
На даче прошла вся жизнь нашей Люси и там же ее нашла смерть. Честно скажу, мне и сейчас не очень легко вспоминать о Люсе. Помню ее первый приезд на дачу. Всю дорогу ее держала на руках наша хорошая знакомая еще по Ростову, Римма. Она же ее внесла в дом и не выпускала во двор до тех пор, пока та не пописала на пол. “Теперь она обязательно будет всегда возвращаться домой”. И она возвращалась. Один раз она увязалась с нами на канал, дорога к которому проходила через шоссе и далее по узкому мостику, по которому дачники плотно шагали в обе стороны. Все было хорошо, но когда мы уже вышли на берег канала, откуда-то взялась огромная собака, она рявкнула на Люсю, и та рванулась и мгновенно исчезла.
После этого я несколько раз проходил по этой же дороге и призывал Люсю появиться, но тщетно. Много-много часов спустя мы с Нонной сидели, пригорюнившись на балконе, и вдруг. появляется Люся. Это было, прямо скажу, чудо, потому что мы не представляли себе, как она сама сможет пройти по столь страшному для кошки пути. Но она прошла и пришла.
Люсе жилось у нас неплохо и на даче, и дома. Примерно через год она была уже мамой. Нам был знаком отец ее детей: здоровенный котище, живший в нашем дачном микрорайоне много лет почти самостоятельной жизнью. Однажды, еще до Люси, мы не заметили, как он пробрался в наш дом, закрыли дверь и уехали в Ленинград. Через неделю, когда мы опять появились на даче и подошли к двери, мы услышали звериный вой. Это был несчастный кот. Не могу описать, с какой скоростью он выскочил из дома, но наверху, где наш герой сидел взаперти, все было, извините за каламбур, описано.
Любовь у нашей парочки сложилась не сразу. После первого натиска наша, еще девушка, в ужасе оказалась на дереве, да так высоко, что сама спуститься боялась, и я едва добрался до нее с помощью лестницы. Несмотря на то, что папа и мама были одной масти, как это обычно бывает у кошек, дети были различной окраски. Люся была счастлива и с большим доверием допускала нас к своим детям. И напрасно – очень активный поиск хозяев для наших котят ничего не дал, и всех котят, кроме двух, пришлось утопить.
Остались серенький котенок и котенок родительской масти. Один сосед по даче взял серенького котенка своим детям, но через несколько дней вернул – у ребят оказалась аллергия к кошачьему пуху. А наша Люся, конечно, заметила сокращение и без того уже небольшого семейства, но что она могла сказать или сделать? Ее реакция, когда она опять увидела своего второго ребенка, была незабываемой. Она бросилась к нему, стала всего облизывать, издавала какие-то звуки. Была счастлива. Как любая мать. Котята подросли, и мы с большим трудом устроили их у знакомых своих знакомых. Мне не показалось, что мы их устроили у очень надежных людей. Однако того, чтобы оставить у себя хотя бы одного из них, никто из нас даже не предложил.
Вновь переживать столь тяжелую процедуру сокращения кошачьего семейства нам не хотелось. Возможно, если бы мы могли спросить Люсю, она бы тоже сказала: ладно, я согласна. Люсе сделали полостную операцию, и мы принесли ее домой, вложенную в обрезанный мужской носок. Послеоперационный период был у нее тяжелый. Мне хочется рассказать об одном эпизоде, который всех нас поразил. Люся лежала на подстилке, лежала боком – живот был разрезан. Ей нужно было пописать, но она не могла разрешить себе это сделать тут же, на подстилке. И она, преодолевая боль, легла на свой больной живот и поползла в другую комнату, в ванную, где стоял ее лоток. Туда и обратно, очень, очень медленно.
На даче Люся чувствовала себя хозяйкой и старалась следить за порядком. Почти каждый день около задней стенки гаража она выкладывала в ряд свои трофеи – нарушителей кошачьего “порядка”: мышей, кротов и, конечно, птиц. Если ей казалось, что мы эти трофеи не заметили, а, значит, не оценили ее заслуги, она, не ленясь, перетаскивала эти трофеи поближе к нашему обеденному столу, который стоял около крыльца. Нонна ее постоянно ругала за птиц, но у той на этот счет было свое мнение.
То, что многие коты ходят за своими хозяевами как собаки – это хорошо известно. Что это – преданность или боязнь остаться без вожака – об этом надо спросить у психологов животных. Мне запомнился случай, когда мы пошли на день рождения к довольно дальней соседке, и Люся, как обычно, увязалась за нами. В дом ее хозяева не пустили, и мы решили, что она вернется в свой дом сама. Пошел сильный дождь, мы просидели в гостях довольно долго и, когда вышли на дорогу, из придорожного куста появилась совершенно мокрая Люся.
Перехожу к самому трудному. В конце ноября 1991, я запомнил этот день – 23 ноября, к нам в Ленинград приехал мой друг из Ульяновска Миша. И вот, несмотря на не очень подходящее время, мы решили поехать на дачу. Но как не взять с собой Люсю, она ведь так любит быть на природе, а после съезда с дачи прошло уже больше месяца. Нонна, правда, говорила, что не надо брать кошку на короткий срок, потом за ней придется бегать, лишняя суета. Но для меня интересы Люси были на первом месте, и мы ее взяли. С ветерком мы проехали на моей “пятерке” по шоссе, повернули на недавно заасфальтированную дорогу вдоль Старо-Ладожского канала и выехали на нашу улицу или, как тут называют, линию.
Всю дорогу Люся сидела у меня на плече. До нашего дома мы немного не доехали – дорогу преградила небольшая грузовая машина, на которой привезли какие-то стройматериалы, в том числе железные трубы. Я остановился, не доехав до машины десятка два метров, и мы решили, что Миша и Нонна пойдут в дом, а я подожду, когда освободится дорога. Они вышли, а мы с Люсей остались в машине. Но я тут же подумал – зачем Люсе сидеть со мной, пусть быстрее окажется на природе. Я выскакиваю вместе с Люсей, нагоняю Нонну и даю ей кошку в руки. В то время, когда они проходили мимо грузовика, с него сбросили с грохотом несколько труб. Люся вздрогнула, вырвалась из Нонниных рук и перескочила через придорожную канаву. Этот год был для Нонны очень тяжелым. В январе-феврале она пережила две серьезные операции, была химиотерапия, силы в полной мере еще не вернулись. Но даже здоровому человеку удержать неожиданно вырывающуюся кошку непросто.
Я подошел к месту события. Люся сидела на другой стороне канавы и смотрела на меня. Потом, все вспоминая, мне казалось, что она не просто смотрела, а прощалась. Первое и вполне естественное желание было перейти через канаву и взять Люсю. Но почему-то мне показалось несколько неудобным забираться на чужой участок и там бегать за кошкой. Тем более, что она находилась совсем недалеко от нашего дома, а будучи вне нашего двора, она никого, даже меня, к себе не подпускала. Короче говоря, это все оправдания, а я не сделал то, что должен был сделать. Когда грузовик уехал, и я пошел за своей машиной, Люси на месте уже не было. Я этому не удивился, но Миша почему-то сказал, что Люся домой уже не вернется. К сожалению, он оказался прав.
И вечером, и ночью я многократно проходил по дороге и по окрестным участкам, искал ее и звал. Мишу я отправил в Ленинград рейсовым автобусом, а мы с Нонной остались ждать Люсю. На следующий день я отвез и Нонну домой, а сам вернулся на дачу. И так в течение двух недель я гонял между городом и дачей. И, несмотря на то, что у меня для кошки был сделан специальный лаз, держал двери открытыми, а когда уезжал, оставлял еду. Но безрезультатно, Люся исчезла. Причины я так и не узнал, но у меня полная уверенность, что ее убили.
Может быть, об этом и не стоит говорить, но потеря, правильнее сказать, гибель Люси мне обошлась в 8 кг живого веса. Да, я сильно похудел, но не умер. Я вижу усмешку читающего эти строки, но я это пишу вполне серьезно. В доме, соседнем с нашим городским домом, составляющим с еще двумя другими домами наш общий большой двор, жил один человек среднего возраста с семьей и собакой. Собака была небольшая, наверно, породистая. Гуляя со своими животными, я часто встречал этого человека вместе с его собакой. Мы не были знакомы, но всегда здоровались. И вот собака умирает. А через некоторое время мой приятель, Женя Февралёв, живший в том же доме, сообщил, что этот человек тоже умер – он не смог перенести смерти своей собаки. И еще добавил: “Но ты же знаешь, он был еврей”.
Примерно в течение двенадцати лет после Джимы Миша не заводил собак. Я не говорю животных потому, что кошек он не считал за “людей”. 22 июня 1981, в сороковую годовщину начала войны, родился Алеша, а когда Алеша пошел в четвертый класс, в их доме появился щенок ризеншнауцера. Принцип выбора собаки у Миши остался прежний: пес должен быть сильным, страшным и злобным. Но опять получился прокол – злобность у этого пса отсутствовала напрочь. Максимум, что мог делать Нильс – это гонять котов, да и то только тех, кто его явно боялся. В противном случае он делал вид, что ничего отвратительного вблизи себя не замечает.
Наша Люся вынуждена была иметь с ним контакт. Как-то мы с Нонной поехали в недолгое речное путешествие и оставили Люсю у Миши. Нильс был тогда еще совсем молодым, но уже не щенком, и Люся сразу же увидела в нем смертельную опасность. Она провела под кушеткой в недосягаемом месте все время. Миша рассказывал, что однажды Нильс загнал ее в промежуток между отопительной батареей и стеной, и она там находилась несколько часов в совершенно распластанном виде. Нильс был и остается поныне – он, слава Богу, на момент написания этих строк жив – очень гостеприимным псом. Он определял, что идут родственники, еще тогда, когда они только подходили к наружной двери, и начинал метаться по квартире и громко лаять. Когда же мы входили, то он бросался к нам, а так как масса у него была значительная, то удержаться на ногах было непросто.
В собачью школу его не водили, и он вырос полным недорослем. А, следовательно, не получил право на законное продолжение рода. И остался на всю жизнь девственником и сексуально озабоченным. Я несколько раз взывал к совести его родителей, но мне отвечали, что и так едва справляются с ним, а после того, как он попробует, удержать его будет невозможно. И действительно, удержать его, например, от обследования помойки никому не удавалось. Очень часто это кончалось неприятностями: то он порежет лапы, то отравится чем-нибудь.
Как и все наши животные, Нильс любил ездить на дачу и особенно купаться в канале. Но плавать рядом с ним мог только Миша – он входил в воду так, чтобы для приближения к нему Нильс должен был плыть против течения, а сам плыл с максимально возможной скоростью. То же самое он делал, плывя с того берега в обратном направлении. Несколько раз я имел неосторожность пробовать плыть рядом с собакой. Это мне обошлось получением ран, и довольно глубоких: Нильс легко нагонял меня и своими лапами с растопыренными когтями пытался удержать от гибельной затеи.
На даче же состоялись его встречи с нашими уже позже появившимися котами. Вначале с Зайчиком, а потом с обоими нашими ребятами. Зайчик был уже взрослым, большим и сильным котом, а Белый только-только вырос из детского возраста. И что же? Зайчик безумно боялся Нильса и либо убегал с участка, либо прятался под домом, куда, из-за абсолютной захламленности, большой собаки хода не было. Белый же спокойно смотрел в глаза Нильса и не спеша, но уверенно шел к нему навстречу. Нильс вначале слегка повизгивал, а затем начинал пятиться назад. Сердобольная Таня не выдерживала такого позора и по-матерински утешала страшную, но далеко не бесстрашную образину. К сожалению, несложившиеся отношения между Нильсом и Зайчиком дорого всем нам, прежде всего Зайчику, обошлись. Но об этом впереди.
Нильс никогда не отличался крепким здоровьем. Я думаю, что Миша обращался к Магдалине Ивановне, удивительному ветеринару, за медицинской помощью Нильсу более десятка раз (о Магдалине Ивановне можно почитать в “Вестнике Новой Литературы” №5 за 1993 год). Это было еще при нашей жизни в России.
За время нашего отсутствия Нильс еще более постарел, сейчас ему 12 лет – это далеко за восемьдесят по человеческой шкале, и здоровье его резко ухудшилось. Миша всегда относился к нему с такой любовью и вниманием, о которых может мечтать любая собака. Когда это было нужно Нильсу, Миша не жалел ни времени, ни денег. Любой отпуск, любая поездка – всегда только с Нильсом, как бы это ни было неудобно. Пожалуй, тут он перещеголял и меня. Уже после нашего отъезда на Нильса свалилось самое страшное – он заболел раком. Ему было сделано несколько, кажется пять, сложнейших хирургических операций, в том числе удалили челюсть и вставили искусственную. Но Миша не сдается. Будь жив, Нильс.