Война — мать родна

Агамемнон излагает основные принципы такого единоборства:

Если Парис Приамид поразит Менелая Атрида,

Он и Елену в дому и сокровища все да удержит;

Мы ж от троянской земли отплывем на судах мореходных.

Если Париса в бою поразит Менелай световласый,

Граждане Трои должны возвратить и жену и богатства.

(«Илиада», III, 281–285)

Это решение сэкономило бы столько крови! Но не стоит забывать о том, что боги воинственны. Они заставят людей нарушить этот договор, причем сделают это довольно топорно.

Позднее, каждый раз, когда мы будем свидетелями столкновения армий, один из богов всегда будет где-то рядом, позади войск, занятый своими махинациями, разжигающий и поощряющий пыл борьбы. А Зевс «устремил их на брань» даже не прибегая к уловкам, говорит Гомер, описывая штурм под предводительством Гектора. Вот это признание!

Только вчера; устремил их на брань всемогущий Кронион.

Шли на сраженье трояне, как ветров неистовых буря,

Если под громом Кронидовым грозная степью несется

И, с ужаснейшим воем обрушась на понт, воздымает

Горы клокочущих волн по немолчношумящей пучине,

Грозно нависнувших, пенных, одни, а за ними другие, —

Так илионцы, сомкнувшись, одни, а за ними другие,

Медью блеща и гремя, за своими вождями летели.

(«Илиада», XIII, 794–801)

Моя мать напевала мне в детстве одну советскую песню периода «гонки вооружений» — «Хотят ли русские войны».

Боги — не русские. Они любят войну. Они хотят ее. Они толкают людей к ней. Они разделяют, чтобы властвовать.

Как говорится, нет худа без добра.

Великие боги, — вчера это были боги Олимпа, сегодня это политики, — процветают на наших руинах. Руины — это их чернозем. Здесь уместно напомнить о том, что некоторые нефтяные олигархи с успехом извлекают свою частную выгоду из коллективного беспорядка.

Итак, боги инициируют войну. Никто уже не может остановить ее. Это животворящая сила.

Люди! Человеки! Не стоит высвобождать дремлющую в нас жестокость.

Мы тем самым пробуждаем в себе такое исступление, которое уже невозможно остановить. Война превращается в некое автономно живущее чудовище.

Здесь можно было бы переиначить одно высказывание Симоны Вейль. «Илиада» — это, конечно, поэма силы, но она же и поэма слабости.

Потому что бушующие в «Илиаде» силы, звон мечей и натиск противников выдают человеческую слабость перед толкающими их на войну богами, малодушие человека, не способного избежать войны, не способного сосредоточиться на мирной жизни и обреченного на невзгоды. Как не согласиться с Гераклитом, писавшим, что «война — отец всего». Или с Бальзаком, который в «Трактате о современных возбуждающих средствах» цитирует одного хорошо известного императора: «Война — состояние естественное».

Единственной возможностью человека выйти сухим из воды является героизм. Война — это всего лишь общая панорама, на фоне которой проявляется индивидуальность.

Эти индивидуумы шагают по полю битвы и пытаются зацепиться за эту возможность проявить себя. Единоборства, аристея (под этим греческим словом следует понимать личный каталог доблестных подвигов), увещевания, торжественные речи, жесты отчаяния, дикий напор — все это высоты индивидуальной доблести, которые Гомер непременно нам показывает.

Аристократическая античная мысль во всем ищет возможность для проявления добродетели и уж тем более — в битве. «Наивысший почет в Древней Греции — одержать победу благодаря своим качествам, уму, отваге, красоте и достоинству», — пишет в романе «На скалах Спеце» Мишель Деон[59].