Зверь в себе

С той поры, как троянцы дали отпор ахейцам, поколение за поколением чувствовали, как над их головами то и дело сгущаются черные тучи.

Это истощающее нервы напряжение называется предвоенным временем. И вдруг небо разверзается, как проколотый бурдюк. Поднимается волна. Кто ее сможет остановить?

Писатели XX века хорошо описали это предчувствие войны: Эдён фон Хорват — в «Юности без Бога», Миклош Банфи — в «Пусть вас унесет ветром»[61]. Солдаты, как и писатели, хорошо это чувствовали: «Что за буря идет на нас? Что это за знак в небесах?» — вопрошает марш Первого десантного батальона Франции. И потом, можно я кое в чем признаюсь? Так как я перечитывал «Илиаду» на белых склонах острова Тинос, я размышлял о событиях, потрясающих наш мир. Везде, от Ближнего Востока до Южно-Китайского моря, устанавливается нездоровый климат. Скоро все десять миллиардов подключенных друг к другу людей смогут завидовать друг другу. Я чувствую эту предгрозовую напряженность, мембрану которой, как будто врезающимся в живот персидским мечом, может прорвать только война.

В «Илиаде» война разражается на исходе первых вводных песней. Она является внезапно, как страшный зверь, питающийся своей собственной энергией и подгоняемый своим собственным стимулом.

Война — это «самость», говорят философы (и даже президенты, справившиеся с несколькими трудными книжками), то есть — это «вещь в себе».

По склонности древних греков к персонификации страстей война превратилась бы у них в нечто франкенштейновское.

Боги выпускают на волю этого скрывавшегося в человеческой лаборатории монстра. От одних он убегает, а других превосходит силой. Когда Ахиллес дает волю своему неистовству, против которого возмущаются даже воды Ксанфа, война уже захватила умы, отравила собой всю природу и наэлектризовала атмосферу на Олимпе. Война — это торнадо:

Но меж другими бессмертными вспыхнула страшная злоба,

Бурная: чувством раздора их души в груди взволновались.

(«Илиада», XXI, 385–386)

В эту смертельную пляску вступают даже боги, и очень быстро битва становится безудержным шабашем, космическим циклоном.

Гений Гомера как раз заключается в этом умении сделать войну осязаемой. Она проносится по стране, как разрушающий все своими ногами великан, как Колосс Гойи или Смерть Фелисьена Ропса[62].

На следующий же день после начала операции «Барбаросса» Сталин заказал одному поэту песню, которая могла бы поднять дух советских солдат. В строках этой тут же подхваченной всеми песни слышится совершенно гомеровская персонификация борьбы с врагом:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна, —

Идет война народная,

Священная война!

Гомер был первым художником, который прекрасно знал, что мысль может воплощаться. И доказывал в своих песнях, что неосознанные стремления способны материализовываться. События порождаются страстями, а не наоборот. И тогда эти события превращаются в бесконтрольный разгул сил. Вслед за нашим слепым поэтом многие писатели и мыслители примкнули к этой идее о самости войны. В поразительном тексте «Борьба как внутреннее переживание», который горячо встретили французские сюрреалисты 1920-х годов, Эрнст Юнгер[63] описал эриний, этих кровожадных тварей, богинь мщения, которые просыпаются и становятся неконтролируемыми: «Война — это не только наш отец, но и наше дитя; мы породили ее, а она — нас». В «Илиаде» люди заняты войной. А потом война воплощается, начинает жить своей жизнью и играть с человеком.

Именно поэтому не имеет особого смысла задаваться вопросом о причинах Троянской войны. Хотя в университетах по-прежнему спорят об этом. Хотел ли это Зевс наказать людей? Или причиной войны следует считать Фетиду? Или нужно винить Ахиллеса? Действительно ли все разгорелось из-за Прекрасной Елены, или она была всего лишь предлогом для написания поэмы? Следует ли нам понимать эту поэму как аллегорию стратегического продвижения Азии в Европу? Или это обычная война за власть между Приамом и Агамемноном? Или иллюстрация извечного конфликта оседлых народов против кочевников? В давней традиции толкования поэмы существует даже теория, утверждающая, что Зевс хотел подольститься к Гее, освободив Землю от нескольких тысяч надоедливых людей. Все эти предположения весьма занятны и уже долгое время питают наши умы. Только все это ни к чему.

Не будем забывать об образе Колосса, шагающего по равнине, на которой умирают люди.

Война — спутница человека. Она, как вечная тень, как бдительный пес, бродит по нашей планете.

Когда она жаждет крови, ничего не может ее остановить. Человек всегда готов утолить ее жажду. Одним словом, Троянская война началась, потому что ее нельзя было предотвратить. И она разгорелась точно так же, как позднее разгорится еще множество других троянских войн.

В начале поэмы Афина ходит среди деморализованных греческих воинов. Она хочет снова разжечь их пыл. И Гомер отмечает следующее:

С оным, бурно носяся, богиня народ обтекала,

В бой возбуждая мужей, и у каждого твердость и силу

В сердце воздвигла, без устали вновь воевать и сражаться.

Всем во мгновенье война им кровавая сладостней стала,

Чем на судах возвращенье в любезную землю родную.

(«Илиада», II, 450–454)

Гомер — поэт совершенно ясного видения жизни. Он расширяет ту крохотную замочную скважину, через которую нам никогда не следовало бы смотреть, чтобы не потерять веру в самих себя.