Проклятие чрезмерности

И тут наступает развязка ахейских невзгод. Стены вот-вот поддадутся напору. В «Илиаде» стена символизирует собой защиту и суверенитет, но также — некий предел, данный обществу. Стена, как и всякая граница, является драгоценным сокровищем, и это великое несчастье, если в ней открывается брешь. Две тысячи пятьсот лет спустя после Гомера ревнителям плоского мира, без наций и без границ, следовало бы присесть в уютной тени какой-нибудь крепостной стены и поразмыслить об «Илиаде»:

Там устремились пергамлян фаланги, и Феб перед ними,

Дивным эгидом сияя; рассыпал он стену данаев

Так же легко, как играющий отрок песок возле моря,

Если когда из песку он детскую сделав забаву,

Снова ее рукой и ногой рассыпает, резвяся.

(«Илиада», XV, 360–364)

Линия фронта проседает. «Все на штурм кораблей», — кричит Гектор, и троянцы нападают на греческие корабли.

Таким образом, Гомеру понадобилось пятнадцать песней, чтобы прийти к следующему результату:

Гектор, корабль захватив, пред кормою стоял неотступен;

Хвост кормовой он руками держал и кричал к ополченьям:

«Светочей, светочей дайте! и с криком сомкнувшися гряньте!»

(«Илиада», XV, 716–718)

Ахиллес обещал помочь, если троянцы подберутся к кораблям.

Сказано — сделано. Настала пора вступить в битву. Ахиллес мог бы здесь вдохновиться прекрасными словами Фернандо Пессоа[15], написанными двумя с половиной тысячелетиями позднее: «Действовать — значит познать покой».

Возможно, это помогло бы избежать многих смертей.

Но не будем спешить. Ахиллес еще не вступил в сражение. Пока что он соглашается с тем, чтобы к рядам сражающихся примкнул Патрокл в доспехах Ахиллеса. Для Ахиллеса это способ послать вместо себя на войну свою голограмму:

Но давно объявил я:

Гнев мой не прежде смягчу, как уже перед собственным станом,

Здесь, пред судами моими раздастся тревога и битва.

Ты, соглашаюсь, моим облекися оружием славным.

(«Илиада», XVI, 61–64)

Иронизирует ли здесь Гомер?

Или это для него возможность напомнить о том, что нельзя избежать чрезмерности, этой кровожадной твари? Ахилл ведь вскоре превратится в свирепого монстра, а тут вдруг дает своему другу советы насчет умеренности.

Это как если бы Сталин цитировал Евангелие, а Тарик Рамадан[16] давал бы уроки правил хорошего тона или еще как если бы султан Эрдоган рассуждал на троянской равнине с королем Саудовской Аравии о правах человека:

Радуясь мужеством духа и славой победного боя,

Трои сынов истребляй, но полков не веди к Илиону,

Чтоб от Олимпа противу тебя кто-нибудь из бессмертных

В брань за троян не предстал.

(«Илиада», XVI, 91–94)

Свирепейший из монстров призывает своего друга к сдержанности.

Нужно будет вспомнить эти строки, когда мы будем читать о бойне, устроенной самим Ахиллесом. Патрокл его не слушает. И оставляет в рядах троянцев кровавые бреши. Гомер использует показательный оборот, говоря о ярости Патрокла: «муж неразумный». Он убивает Пирехма, Ареилика, Пронооя, Фестора, Эриала, Эримаса, Амфотера, Эпальта…

Он переходит все границы — и это большая ошибка. И как это всегда происходит у Гомера, наказание ждет его там, где он совершил грех. Всякая жестокость уже содержит в себе приговор. Всякая чрезмерность взывает к возвращению бумеранга. И тут наступает возмездие.

Против Патрокла выступает Аполлон, и Гектор поражает его ударом копья в живот. «Тут, о Патрокл, явился последний предел твоей жизни»[17] («Илиада», XVI, 787). Выражение «последний предел» могло бы стать подзаголовком вообще всей «Илиады».

Гектор будет наставлять эту охваченную безумием душу до тех пор, пока Патрокл не издаст последний вздох:

Бедный! тебя Ахиллес, несмотря что могуч, не избавил.

Верно, тебе он, идущему в битву, приказывал крепко.

(«Илиада», XVI, 837–838)

Но мы еще не насытились хюбрисом[18]. Над равниной поднимается слепая сила. Люди сменяют друг друга, сражаются войска, гибнут герои, и над всем этим царит чрезмерность, переходя от одного к другому. Она — как вирус. Как психически заразная болезнь. И на этот раз ею заразился Гектор. Сняв с Патрокла доспехи Ахиллеса, он надевает их на себя, не воздав должное погибшему.

И тогда Зевс говорит:

Ах, злополучный, душа у тебя и не чувствует смерти,

Близкой к тебе! Облекаешься ты бессмертным доспехом

Сильного мужа, которого все браноносцы трепещут!

Ты умертвил у него кроткодушного, храброго друга

И доспехи героя с главы и с рамен недостойно

Сорвал [вопреки порядку вещей[19] ]!

(«Илиада», XVI, 837–838)

Важно правильно понять это обвинение: «вопреки порядку вещей». Каждый предостерегает другого от чрезмерности, чтобы не оказаться в ней виноватым. Человек патетически трогателен. Ясное понимание ситуации всегда принадлежит другому, потому что сам человек не может обладать ею по отношению к самому себе. Это мифологическая формулировка расхожей истины: «Поступайте, как я говорю поступать, но не так, как я поступаю сам».