Сказка завоевывает новые владения

В «бедное, жалкое время внутреннего огрубения и слепоты», как выражается Э. Т. А. Гофман, духи сказки переселялись поближе к людям. Для того именно, чтобы по мере сил спасать от гибельного «внутреннего огрубения».

Поближе к детям.

И прежде всего они завоевывали детские комнаты, а где нет их — темное волшебное пространство под ветхой кроватью, под колченогим столом, если там поселилась хоть одна кукла, пусть даже тряпичная, сырой угол подвальной каморки, если там стоял на часах хоть один оловянный солдатик, пусть даже одноногий.

В то время историки — те из них, которые интересуются не только войнами, — могли бы заметить важные перемены в обширном народе игрушек. Они оживали; или так казалось, что они оживают.

Куклы научились отчетливо, с хорошим произношением выговаривать слово «мама», закрывали глаза, когда надо ложиться спать, а утром открывали их, кукушки на часах отсчитывали время, китайские болванчики кланялись, а искусственный соловей очень верно пел; правда, всегда одно и,то же.

Все это можно было приписать искусству игрушечных мастеров. Но как показало дальнейшее, если игрушки действительно оживали, а не притворялись живыми, дело было не только в умении тех, кто их смастерил, или, точнее, совсем не в этом.

... В тот год Мари Штальбаум, как рассказывает Гофман, исполнилось семь лет. Крестный ее, старший советник суда Дроссельмайер, подарил ей и старшему ее брату Фрицу замечательную игрушку. На зеленой, усеянной цветами лужайке стоял замок со множеством зеркальных окон и золотых башен. Заиграла музыка, двери и окна распахнулись, и все увидели, что в залах прохаживаются крошечные, но очень изящные кавалеры и дамы. Внизу, в дверях замка, появлялся и снова уходил крестный Дроссельмайер, только ростом он был с мизинец.

— Крестный, а крестный! Пусть спустятся вниз кавалеры и дамы! — воскликнул Фриц. — Мне хочется получше их рассмотреть.

— Ничего этого нельзя, — раздраженно сказал старший советник суда. — Механизм сделан раз и навсегда.

— Ах та-ак! — протянул Фриц. — Послушай, крестный, раз человечки в замке только и знают что повторять одно и то же, так что в них толку? Мне они не нужны.

«Нет, даже самый искусный механизм не в силах одухотворить неживое», — думаешь, перечитывая сказку.

... И тут наступает срок снова переселиться из гофманской эпохи в наше время: в Англию, в Чудесный Лес, где жил английский писатель Алан Милн с пятилетним сыном Кристофером Робином, плюшевый медвежонок Винни-Пух, ослик Иа-Иа, кролик Кролик, поросенок Пятачок и все, все, все.

Очутившись тут, мы прежде всего замечаем, что хотя у медвежонка и его друзей совсем нет никаких механизмов, они ничуть от этого не страдают. Какие славные стихи — «бурчалки», «пыхтелки», «шумелки» — складываются в набитой опилками голове Винни-Пуха. Кристофер Робин порой повторяет, что Винни-Пух — глупенький. Ну и пусть! Ведь некоторые считают, что для поэзии это не помеха. Да и справедливо ли называть его глупеньким? Как хитро задумал Пух похитить мед у пчел, поселившихся на высоком дереве. Он поднимется на синем воздушном шарике; несомненно, пчелы примут шарик за клочок неба, а его самого — за черную тучку.

Когда пчелы все-таки заподозрили недоброе, Пух крикнул Кристоферу Робину:

— Скорей принеси из дому зонтик! Ходи с ним тут взад и вперед, а сам поглядывай на меня и приговаривай: «Тц-тц-тц, похоже, что дождь собирается». Я думаю, что тогда пчелы нам лучше поверят.

Чем не замечательный план?! А если он не удался, так ведь и взрослым не всегда все удается.

А когда Кристофер Робин вместе с друзьями отправился открывать Северный Полюс, что было известно о Полюсе даже ему, начальнику «икспедиции»?

Только то, что там находится Земная Ось. И ведь не кто иной, как Пух, отыскал эту самую Ось; с виду она походила на обычный деревянный шест, воткнутый в землю. И не только отыскал ее, но и перебросил через ручей, как раз вовремя, чтобы кенгуру Кенга могла перебраться на другой берег и вытащить сыночка Ру, свалившегося в воду.

Земной шар тем временем, вероятно, немного передохнул и, когда Ось возвратили на прежнее место, снова завертелся.

И тот же Пух не поленился заранее вылизать мед в самом большом горшке и поэтому во время наводнения смог использовать горшок как корабль, дав ему прекрасное имя — «Плавучий медведь».

Мы вглядываемся в друзей Кристофера Робина вначале просто с улыбкой, а потом — с нежностью, а после — с любовью, как сам Кристофер Робин, — да их и нельзя не полюбить, — и теперь замечаем, какие все они разные.

Пух — сладкоежка, поэт и великий хитрец.

Отличительные черты Совы — умение произносить такие длинные, трудные слова, как «рододендрон», и охота рассказывать длинные, немного скучные, но поучительные истории, о том, например, как ее тетка по ошибке снесла гусиное яйцо и что из этого произошло.

А ослик Иа-Иа прежде всего мыслитель и философ, да еще довольно редкого среди игрушек унылого направления. Только тот, кто способен делать самые глубокие выводы из самых простых наблюдений, мог сказать Кристоферу Робину, когда тот бережно вытер носовым платком озябший в воде хвост Иа:

— Спасибо, Кристофер Робин. Ты здесь единственный, кто понимает в хвостах. Остальные не способны думать. Вот в чем их беда. У них нет воображения. Для них хвост — это не хвост, а просто добавочная порция спины.

Да, все они, те, кто окружает Кристофера Робина, верные его друзья, не похожи друг на друга. И если мальчик отражается в них, то отражается не просто, а волшебно.

Кристофер Робин идет в школу. По утрам на его двери приколота записка, адресованная друзьям его: «УШОЛ. ЩАСВИРНУС К. Р.»; долго, долго предстоит ему «оболдевать знаниями», как выражается Иа-Иа, пока он станет тем, кого взрослые называют «грамотным и образованным человеком».

Но многое и, может быть, даже самое главное уже есть в нем и не исчезнет.

Мир, которым населил Кристофер Робин Чудесный Лес, — мир добрых существ; это и не удивляет тех, кто знает, что злые духи сказки остались за тридевять земель.

Но если люди — хочется написать так, хотя это может показаться не совсем точным, — если люди в Лесу столь различны, что же объединяет их?

Доброта. И дар понимания; пока я только записываю для памяти это слово, о котором еще будет время и необходимость не раз задуматься и мне на страницах этой книги, и всем нам.

Поросенок Пятачок — Очень Маленькое Существо; быть таким, в чем он сам признается, «иногда немного страшновато»; а мистера Букашку, самого младшего из многочисленных знакомых и родственников Кролика, очень просто незаметно раздавить при неосторожном шаге; ослик Иа, как отмечено, склонен к унылости и при других обстоятельствах мог бы превратиться в человеконенавистника или, лучше сказать, в «игрушконенавистника»; а тигр Тигра питает отвращение к меду, любимой пище Пуха, чертополоху, излюбленному Иа, и желудям Пятачка, так что — опять же при других обстоятельствах — он, пожалуй, вынужден был бы... Но в том-то и дело, что «другие обстоятельства» не наступят в Лесу.

Тигр Тигра поселится у Кенги и, к восторгу крошки Ру, будет на завтрак, обед и ужин поглощать рыбий жир, запасенный заботливой мамой для сына. Друзья построят Иа теплый дом и преподнесут ему на день рождения подарки: Пятачок — воздушный шарик, из которого, к сожалению, по дороге к имениннику вышел воздух, но был он круглым и красным, как больше всего любит Иа; а Пух подарит горшок с медом, из которого, к собственному сожалению, он по дороге вылизал мед.

И если Иа после всего этого не станет весельчаком, то, конечно, он и не ожесточится, а будет по-прежнему унылым, задумчивым осликом, каким создала его природа. А мистера Букашку никто не тронет, и он, взобравшись на вершину дерева, сможет по-прежнему с восторгом созерцать подвиги своего знакомого или родственника Кролика.

Понимание властвует в Лесу. Тут люди, как мечтала Пеппи, живут по порядку, который каждый завел для себя, и каждый из них уважает «порядок» другого. То самое понимание, которое так важно и в реальном мире — между очень маленькими, маленькими не очень, ну, скажем так: среднего и старшего школьного возраста, почти взрослыми и взрослыми.

... Пока Кристофер Робин торопится в школу, на ходу повторяя уроки и бормоча про себя, чтобы не забыть, «бурчалки» Пуха, мы тоже, как и Кристофер Робин, с грустью оглядываясь на Лес, отправимся по своим делам, чтобы еще раз понаблюдать бесконечную череду путешествующих героев сказки.

Чуть правее хвоста Большой Медведицы мы замечаем маленького, в меру упитанного человечка с быстро вращающимся пропеллером на спине и с таким сияющим лицом, что нечего и спрашивать, нравится ли ему летать.

А рядом с ним видим незнакомку с блестящими черными волосами, худую, с большими руками и ногами и пронзительными синими глазами.

Хотя она не очень похожа на фею, каких рисуют в книжках, очевидно, что это именно фея, или волшебница. Кого еще встретишь в ночном небе?

Сперва нас поражает — как же летит таинственная незнакомка? Ведь нет у нее ни крыльев, ни более современного пропеллера, как у ее соседа. Но скоро мы замечаем, что несет ее Восточный ветер. Ветер этот так стремителен, что чуть ли не сдувает звезды, попадающиеся на пути.

Незнакомку, как легко догадаться, зовут Мэри Поппинс, а человечка — Карлсон.

Мы последуем за ними, потому что до сих пор могли наблюдать, как сказка устраивается в отрогах Богемских гор, в деревеньках среди каменистых полей Швеции, в маленьких городах, а они держат путь в города огромные — одна в Лондон, где восемь миллионов двести пятьдесят тысяч жителей, а другой — в Стокгольм. Каково-то им придется там...

Ведь мы не забыли грустный рассказ Антония Погорельского о судьбе храбрых Подземных жителей, пытавшихся обосноваться в Петербурге.

Мэри Поппинс и Карлсон расстаются.

Карлсон, помахав на прощание рукой, круто сворачивает на север, где встретится с Астрид Линдгрен, которая и опишет его судьбу, а Мэри Поппинс поплывет дальше воздушной рекой, образуемой Восточным ветром, пока не опустится у дверей дома № 17 по Вишневому переулку, в центре Лондона.

Там живут мистер и миссис Бенкс и их дети: старшие, Джейн и Майкл, и младшие — близнецы Джон и Барбара, с которыми мы уже знакомы. Прилет ее как нельзя более своевременен, ведь Бенксы очень нуждаются в самой лучшей няньке с самым маленьким жалованьем.

Мэри Поппинс выбирает Вишневый переулок, потому что только отсюда открываются дороги к владениям Сказки — они сохранились и в огромных каменных городах.

Владения Сказки, и первое из них — Зоопарк.

Посчастливится ли вам хоть раз ночью пройти мимо Зоопарка? Вы услышите рев зверей: им снятся джунгли. И увидите, как над оградой поднимается прямо в небо длинный, как змея, хобот слона. Хобот мерно раскачивается между звездами, сбивая их, и они падают в черное недвижное озеро, где, засунув голову под крыло, спят черные африканские лебеди, пеликаны и другие птицы.

Все это можно увидеть в обычную ночь. А что, если вам доведется попасть в Зоопарк, как Джейн и Майклу, в ночь накануне Дня Рождения Мэри Поппинс, да еще когда эта ночь совпадает с полнолунием?!

Ведь Мэри Поппинс не только не простая няня, но она и не простая фея; недаром Царица Джунглей Кобра, троюродная ее сестра, так ее любит и так гордится родством с ней.

Все залито волшебным светом. У турникета Майкла и Джейн встречает бурый Медведь в парадной куртке с серебряными пуговицами.

Майкл напоминает Медведю, что однажды подарил ему банку сиропа.

— Это так, — соглашается Медведь. — Но ты забыл открыть банку, а у зверей нет ключа для консервов.

Как можно заключить из слов Медведя, добро делать не так уж просто.

Чудеса между тем обступают брата и сестру. Лев любезно соглашается проводить их по Зоопарку. Джейн несколько удивлена тем, что грива у него завита.

— Милая барышня, я, как известно, Царь Зверей, — с достоинством объясняет Лев. — Нельзя забывать о своем положении. Я считаю, что Лев всегда должен отлично выглядеть, где бы он ни находился.

Что тут возразить?!

У слоновника толстый пожилой джентльмен расхаживает взад и вперед на четвереньках, к величайшей радости восьми обезьянок, устроившихся на его спине. А немного дальше в клетках сидят леди и джентльмены; они заблудились в Зоопарке и оставлены на ночь. Идет час кормления; звери-служители просовывают через прутья решеток пищу, а другие тем временем дразнят леди и джентльменов. Звери ведут себя как люди; разница только в одном: люди наутро благополучно уйдут в джунгли города, а звери в свои джунгли не вернутся. Мчится ночь сломя голову — как ночь всякого настоящего праздника.

Кобра дарит Мэри Поппинс свое золотистое одеяние:

— Ты знаешь, что я время от времени меняю кожу; одной больше, одной меньше — для меня не имеет значения, — говорит она Мэри.

А потом Кобра произносит речь:

— Сегодня слабые не боятся сильных, большие защищают маленьких, — говорит она. — Даже я могу сегодня встретиться с Диким Гусем и не подумать об обеде. Такой это день. И, возможно, — продолжала она, молниеносно облизываясь страшным раздвоенным языком, — возможно, что есть и быть съеденным — в конце концов, одно и то же. Моя мудрость говорит мне, что это так. Вспомни: ведь все — и вы в городах, и мы в джунглях — сделаны из одного и того же вещества. Из того же материала и дерево над нами, и камень под нами; зверь, птица, звезда — все мы одно и идем к одной цели. Помни это, дитя, когда ты уже не будешь помнить обо мне.

Что ж, речь, достойная повелительницы джунглей.

И мудрость джунглей подсказала ей среди всех, кто собрался на праздник — львов, слонов, жирафов, страусов, гиппопотамов, обезьян, джентльменов и леди, сидящих в клетке, — среди всех обратиться к тебе, дитя человеческое. Тебе-то и необходимо, пока время не упущено, понять, что в самом конечном смысле действительно съесть и быть съеденным — одно и то же.

Подумаем об этом по дороге в Стокгольм, куда мы сейчас перенесемся.

Карлсон успел отлично устроиться на крыше самого обыкновенного дома, где живет самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон: папа, мама и трое самых обыкновенных ребят — Боссе, Бетан и Малыш. Впрочем, «я вовсе не самый обыкновенный малыш», говорит Малыш, и трудно не согласиться с ним.

Крыши! Что может быть прекраснее, чем Страна Крыш, Материк Крыш?! И Карлсон, который открыл эту страну, по справедливости должен быть признан одним из Колумбов сказочного мира, как Пиноккио и Питер Пэн, как предводитель подземных гномов Погорельского.

Подземелья, подвалы, чердаки, даже самые обычные погреба тоже хороши, но с крышами им не сравниться.

— Если бы люди знали, как приятно ходить по крышам, они бы давно перестали ходить по улицам, — скажет Малыш, подружившись с Карлсоном.

Города, которые со всех сторон ограждены — каменными воротами, стражами порядка, регулировщиками уличного движения, — отсюда, сверху, открыты волшебству. Ночью дома могут показаться горными пиками или деревьями с короткими ветвями труб.

Тот же ветер, что шумит между вершинами сосен в лесу, охлаждает головы домов, измученных заботами длинного городского дня; будто ветер осторожно прикасается губами ко лбу дома, чтобы узнать, не заболел ли он.

Иногда беспокойная звезда ринется в трубу и влетит через камин в комнату, притворившись искрой. Все задумаются, у кого-то неизвестно почему выступят на глазах слезы, кто-то вздохнет, кто-то улыбнется, кто-то вспомнит давно забытое, что никак нельзя забывать.

Итак, Карлсон поселился в Стокгольме и свел короткое знакомство с Малышом; говорят, что именно из-за Малыша он и предпочел этот город всем другим.

Малышу уже хорошо известно, что Карлсон — лучший в мире специалист по паровым машинам, лучший в мире собаковод, рисовальщик петухов, фокусник, истребитель пирогов, лучшее в мире привидение с мотором — «дикое, но симпатичное», лучший в мире строитель, больной, врач и т.д.

У кого-нибудь — только не у Малыша! — может быть, и мелькнет подозрение, что Карлсон просто-напросто хвастун. Но как это несправедливо! Конечно, игрушечная паровая машина Малыша в руках Карлсона взорвалась. Но ведь разные люди разного и требуют от игрушечных паровых машин, как и от всего другого.

Очень серьезный человек захочет, чтобы она давала наивысший коэффициент полезного действия или что-нибудь в этом роде. А Карлсону только нужно извлечь из нее все счастье, какое в ней заключено.

И как раз этого он достигает.

... Три человека подошли к роще. Самый деловой сказал:

— Деревья старые, дуплистые; кубометров сто дров — вот и все, что мы получим.

Самый ученый начал так:

— Данный биогеоценоз с точки зрения онтогенеза... — Ну и дальше в стиле известной нам Совы.

А что подумал и сказал третий, мы знаем, потому что третьим был Алан Милн...