К детству, к сказке

Странно и грустно встретиться в воображении с Сережей Аксаковым, которого мы знали красивым и милым мальчиком, с блестящими глазами и сердцем нежным и таким впечатлительным, что он чуть ли не смертельно заболевал от несправедливого слова, встретить этого мальчика Сережу, когда он превратился в отца семейства и деда — пятидесятичетырехлетнего, рано состарившегося и очень больного.

Седая борода обрамляет осунувшееся лицо, левый глаз почти ослеп, да и правый видит так плохо, что Аксаков не может сам писать — приходится диктовать. Вот и жизнь прошла... Но точно ли прошла»? Четырнадцать лет осталось ему, и теперь мы знаем, какими до краев наполненными творчеством, а значит, и счастливыми были эти полтора последних десятилетия.

Глаза видят плохо, но домочадцам кажется, что старик все время вглядывается во что-то незримое для них.

Да так и есть на самом деле. В это время Аксаков писал Гоголю: «Живем мы в деревне, тихо, мирно и уединенно; даже не предвидим, чтобы могла зайти к нам скука... От утреннего чая до завтрака и потом до позднего обеда все заняты своими делами: играют, рисуют, читают... Я затеял написать книжку об уженьи не только в техническом отношении, но и в отношении к природе вообще; страстный рыбак у меня так же страстно любит и красоты природы; одним словом, я полюбил свою работу и надеюсь, что эта книжка не только будет приятна охотнику удить, но и всякому, чье сердце открыто впечатлениям раннего утра, позднего вечера, роскошного полдня и пр. Тут займет свою часть чудная природа Оренбургского края, какою я знавал ее назад тому 45 лет. Это занятие освежило и оживило меня...»

Вскоре «Записки об уженье рыбы» были напечатаны, а через несколько лет вышли еще две книги о природе с такими же совсем не зазывными названиями: «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» и «Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах».

Тому, для кого чтение — одно из самых больших, а то и главное счастье жизни, в каждой книге слышится особый голос.

Голос книг Аксакова — негромкий, как бы застенчивый. С первых страниц слышится вопрос: да интересно ли вам? Слышится почти просьба: как хорошо было бы отбросить всё и пойти в глубь леса, по болоту, где почва упруго подается под ногами, на берег реки, где всплеснет рыба, блеснет сильным и прекрасным виденьем на утреннем солнце, и снова, ничем не нарушимое, стремится у ваших ног теченье; пойти, если сердце открыто впечатлениям раннего утра, позднего вечера, роскошного полдня...».

И ты еще неясно думаешь, последовать ли робкому зову — в страницы, где нет ни воинских подвигов, ни любовных переживаний и увлекательных приключений, а руки уже сами собой листают книгу неторопливо, задумчиво, не так, как когда спешишь узнать, что дальше.

Не одно поколение писателей пошло за Аксаковым в этот мир: Лев Толстой, Тургенев, Бунин, а в наше время — Пришвин, Бианки, Паустовский, Соколов-Микитов.

Раз родившись, мир Аксакова не исчезнет. И это особое течение в литературе прозвучит, по-своему преображенное, и в «Детстве» Толстого, и в «Степи» Чехова, и в некоторых, самых чистых страницах современной прозы.

Вышли первые сочинения Аксакова, а он уже писал другие, самые свои главные, одно за другим: «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука».

Писал, как сажал деревья, только деревья все-таки умирают в положенный срок, а эти книги даже не стареют.

Писал, как сажают деревья, — ведь взглянешь на дуб, зеленым шатром раскинувший свои ветви, и нельзя себе представить, что когда-то его не было. Да, возникают время от времени книги, с которыми связывается чувство, что они не только будут всегда существовать, но и всегда существовали: книги Толстого, Андерсена, Чехова, Сервантеса; и «Детские годы Багрова-внука» среди них.

«Порой кажется, что внезапное озарение может совершенно перевернуть человеческую судьбу, — писал замечательный французский писатель и сказочник Антуан де Сент-Экзюпери, с которым мы еще встретимся в этой книге. — Но озарение означает лишь то, что духу внезапно откроется медленно подготовлявшийся путь. Я долго изучал грамматику. Меня учили синтаксису. Во мне пробудили чувства. И вдруг в мое сердце постучалась поэма».

И еще он говорил: «Жить — значит медленно рождаться. Это было бы чересчур легко — брать уже готовые души».

Душа Аксакова долгими годами выработалась и раскрылась до самой глубины, тогда, только тогда в нее постучалась поэма — «Детские годы Багрова-внука».

Гоголь, с мыслью о котором писалось каждое слово этого произведения, не прочитал его, он умер за шесть лет до выхода книги, как не прочел Пушкин, убитый за пять лет до появления первой части «Мертвых душ», — поэмы, им вдохновленной.

... Еще раз, незадолго до смерти Сергея Тимофеевича Аксакова, возникает мальчик с блестящими глазами и таким нежным сердцем — Сережа, чтобы больше уже не взрослеть, и не стареть, и встречать каждое поколение. Когда Аксаков перечитает рукопись и детство заново, чредой незабвенных лиц, веснами и зимами, реками, лесами и полями, пением птиц, горькими и счастливыми минутами, любовью и скорбью, пройдет через его душу, пройдет перед почти погасшими глазами, он почувствует, что одного мотива, непременного в этой музыке детства, нет — сказки.

Тогда-то он напишет «Аленький цветочек» и напечатает его приложением к «Детским годам Багрова-внука».