Михаил Михайлович Пришвин 4 февраля (21 января) 1873 – 16 января 1954

Михаил Михайлович Пришвин

^{4 февраля (21 января) 1873 – 16 января 1954}

«Родился я в 1873 году в селе Хрущёво Соловьёвской волости Елецкого уезда Орловской губернии, по старому стилю 23 января, когда прибавляется свет на земле и у разных пушных зверей начинаются свадьбы, – так начинает свою автобиографию М.М. Пришвин в конце своей неповторимой творческой жизни. – Мне выпала доля родиться в усадьбе с двумя белыми каменными столбами вместо ворот, с прудом перед усадьбой и за прудом – уходящими в бесконечность черноземными полями. А в другую сторону от белых столбов в огромном дворе, тесно к садам, стоял серый дом с белым балконом.

В этом большом сером помещичьем доме я и родился.

С малолетства я чувствовал себя в этой усадьбе ряженым принцем, и всегда мне хотелось раздеться и быть просто мужиком или сделаться настоящим принцем, как в замечательной детской книге «Принц и нищий»… После семейного раздела Пришвиных Хрущёво досталось моему отцу, Михаилу Дмитриевичу Пришвину.

Вот так и случилось, что елецкий купеческий сын, мой отец, сделался помещиком» (Пришвина В. «Круг жизни» // Пришвин М.М. Избр. произв.: В 2 т. М., 1972. Т. 1. С. 5).

В той же автобиографии М. Пришвин рассказывает о весёлой разгульной жизни отца, который проиграл в карты большую сумму, продал конский завод, заложил имение по двойной цене, но новую жизнь после разорения так и не начал. Умер в 1880 году, когда М. Пришвин был ещё маленьким, оставив матери Марии Ивановне (1841–1914), из «коренного староверческого купеческого рода Игнатовых из Белёва» Тульской губернии (Пришвин М. Дневники. Т. 3. С. 274) пятерых детей, которым всем Мария Ивановна дала высшее образование и, своим неустанным трудом накопив денег, выкупила имение.

М. Пришвин неважно учился в Елецкой гимназии, не давалась математика, латынь, чистописание, в первом и третьем классах оставался на второй год. Он мечтал о далёких сказочных странах. В сентябре 1885 года Пришвин с двоими друзьями решил убежать «в Азию», счастливую неведомую страну, по реке Быстрой Сосне уплыли, но их тут же доставили домой. Было разбирательство в гимназии, за беглецов заступился учитель географии Василий Васильевич Розанов, писатель и философ, и мальчики не понесли никакого наказания, отделались лишь насмешками гимназистов. Переехали в Тюмень, здесь Пришвин продолжил образование в реальном училище, после окончания которого поступил на агрономический факультет политехникума в Риге. И был вовлечён в бурное студенческое движение, стал читать экономическую литературу, переводил на русский язык западноевропейскую литературу, за свободомыслие был на год посажен в Митавскую тюрьму, а потом выслан в Елец.

В 1900 году М. Пришвин для продолжения образования поехал в Германию, слушал лекции в Берлине, в Лейпциге, в Йене, читал Спинозу и Канта, познакомился с биологами и философами, слушал лекции социолога Бюхера, бывал на концертах Никиша, увлекался музыкой Вагнера и философией Ницше. Через два года получил диплом агронома в Лейпцигском университете. Вернувшись на родину, Пришвин в качестве агронома начинает свою деятельность в Клину. В Москве под руководством профессора Д.Н. Прянишникова работал в Вегетационной лаборатории Петровской сельскохозяйственной академии. Начал писать агрономические книги – «Картофель в полевой и огородной культуре», «Удобрение полей и лугов», которые спустя годы были высоко оценены специалистами. В Луге под Петербургом, работая на Опытной агрономической станции как научный сотрудник, Пришвин получил распоряжение местного помещика генерала Глазенаппа прислать ему розы к семейному празднику. Но Пришвин розы не послал, сообщив генералу, что «цветы существуют на станции для опытных целей, а не для начальства. Это была недозволенная дерзость. И Пришвина уволили» (Пришвина В. Круг жизни. С. 10).

В Клину познакомился с Ефросиньей Павловной Смогалёвой (1883–1953), которая до 1937 года была его спутницей, потом женой. Она знала очень много подробностей деревенского быта, знала много песен, сказок, через неё, в частности, Пришвин стал ближе к русской деревне, к мужикам и бабам, глубже познал русский язык, русскую природу, познал землю и небо, ставшие настоящими героями его произведений.

М. Пришвину захотелось то, что накопилось, передать читателю. Первый рассказ «Домик в тумане» (1904), который был разослан по редакциям, не сохранился. Другие рассказы тоже не принесли явной удачи. Купив ружьё и охотничье снаряжение, Пришвин по совету этнографа Н.Е. Онучкова и с направлением академика А.А. Шахматова отправился собирать сказки, былины, песни и причитания – словом, фольклор в Выговском крае Олонецкой губернии. 38 записанных им сказок, как свидетельствуют исследователи, вошли в сборник Онучкова «Северные сказки» (СПб., 1908. С. 409–469).

Север своей первозданностью покорил молодого агронома и начинающего писателя, своей добротой и непосредственностью вошли в его душу и люди, с которыми сталкивала его жизнь. И Пришвин ещё до выхода сказок написал и издал свою первую книгу «В краю непуганых птиц. Очерки Виговского края» (СПб., 1907), в которой рассказал о неповторимой природе, о животном мире, о тех же непуганых птицах, о замечательном охотнике и следопыте Мануйле, который часто сопровождал его по лесам и болотам и который появляется и в одном из последних произведений Пришвина, в «Корабельной чаще», постаревший за эти годы, но такой же непосредственный и могучий, как и в начале века. На первой же странице книги Мануйло, усталый, но неунывающий, сказал: «И так всю жизнь, – говорит Мануйло, – всю жизнь по мхам да по лесам. Идёшь, идёшь, да и свалишься в сырость и спишь. Собака, бедная, подбежит, завоет, думает – помер. А отлежишься и опять зашагаешь. С моховинки в лес, из леса на моховинку, с угора в низину, с низинки на угор. Так вот и живём. Ну, пойдём. Солнце садится…» (Там же. С. 23). А потом всё тот же Мануйло таинственно сообщил Пришвину, что в северных лесах «много такой птицы, что и вовсе человека не знает». «Непуганая птица?» – удивляется Пришвин. «Нетращенная, много такой птицы…» – утверждает Мануйло. И много открытий в природе замечает рассказчик после того, как Мануйло открывает ему глаза.

Онежское и Ладожское озера, когда-то красиво названные «Онего» и «Нево», Петрозаводск, памятники деятельности Петра Великого, удивительная местность, где по-прежнему живут певцы былин, вопленицы, шумят водопады Кивач, Порпор, Гирвас, большие бури на Выгозере, староверы, полесники, скрытники – эти приметы Севера и десятки других вошли в повествование очерков М.М. Пришвина. В начале очерка «Вопленица» можно прочитать общий вывод о северянах: «Кто никогда не бывал в не тронутых культурой уголках нашего Севера и знает народ только по представителям, например, черноземного района, того поразит жизнь северных людей. Поразят эти остатки чистой, не испорченной рабством народной души.

Сначала кажется, что вот наконец найдена эта страна непуганых птиц: так непривычна эта простота, прямота, ласковость, услужливость, милая, непосредственная. Душа отдыхает, встретив в жизни то, что давно уж забыто и разрушено, как иллюзия» (Там же. С. 53–54). А потом обживёшься и узнаешь, что и здесь люди не без греха. Так очерки М. Пришвина становятся открытием Севера в его причудливой неповторимости.

Книга М.М. Пришвина привлекла внимание критики и читателей. Журналы «Современный мир» (1908. № 2) и «Исторический вестник» (1908. № 1) положительно оценили дебют писателя. Российское географическое общество избрало М.М. Пришвина действительным членом и наградило серебряной медалью.

В эти годы М.М. Пришвин познакомился с А.М. Ремизовым, Д.С. Мережковским, З.Н. Гиппиус, с писателями-символистами.

М. Пришвина повлекли путешествия и очерки об увиденном. Так появились книги «За волшебным колобком. Из записок на крайнем севере России и Норвегии» (СПб., 1908), в которой собраны впечатления о поздке в Соловецкий монастырь; «У стен града невидимого» (М., 1909) о знакомстве со староверами и познании их веры и быта. О творчестве М.М. Пришвина в это время писали Д. Мережковский, А. Блок, Р. Иванов-Разумник. Пришвин становится известным писателем, которого тянуло и к знаньевцам во главе с М. Горьким и к символистам во главе с целой группой выдающихся писателей. Он был далёк от политических устремлений и интриг. Он увлекался и творчеством В. Розанова, и творчеством А. Ремизова, которого считал своим учителем. «Что меня в своё время не бросило в искусство декадентов? – вспоминал М. Пришвин позднее. – Что-то близкое к М. Горькому. А что не увело к Горькому? Что-то близкое во мне к декадентам, отстаивающим искусство для искусства… Я тем спасся от декадентства, что стал писать о природе» (Пришвин М.М. Собр. соч. М., 1927–1930. Т. 1. С. 16).

В марте 1909 года Пришвин познакомился с М. Волошиным, который подсказал певцу Севера отправиться в путешествие на Восток.

Западная культура изжила себя, нужно рассказать о том, что произошло с теми, кто пошёл по пути искательства новых земель, по стопам столыпинских переселенцев, узнать степь, степных кочевников, узнать их характер, простой и простодушный. М. Пришвин написал очерковую повесть «Чёрный Араб» и опубликовал её в журнале «Русская мысль» (1910. № 11). В первой главе, «Длинное ухо», Пришвин рассказывает, как по совету друзей пустил слух по степи, что едет по степи Чёрный Араб, будто едет он из Мекки, «араб ничего не понимает ни по-русски, ни по-киргизски». «Новость побежала, как буран по степи» (Пришвин М.М. Избр. произв.: В 2 т. М., 1972. Т. 1. С. 167). Вскоре к Черному Арабу, то есть к Пришвину, постучался киргиз Исаак с тележкой и двумя сытыми конями.

«– Что нужно? Откуда узнал обо мне? – спросил я его.

– От Длинного уха, душа моя, – ответил этот киргиз и засмеялся» (Там же. С. 168).

Они скоро поладили и отправились в далёкий путь по киргизской земле. Много любопытного повстречалось им в пути: мчится женщина-джигит, потеряла мальчика, спрашивает путников, не араб ли унес её мальчика; два всадника догнали их, поговорили и, довольные, уезжают по своим делам: они увидели живого араба и расскажут об этом соседям, семье. И все эти мелкие эпизоды, на которые бы не обратили внимания в Москве и Петербурге, становятся событиями огромной важности в киргизской степи. И вот наконец в киргизской добродушной семье Исак рассказывает, что с ним едет не Чёрный Араб, а добрый учёный из Петербурга, «он не берёт от степи ничего: ни твёрдого, ни мягкого, ни горького, ни солёного». И всё же киргизам что-то непонятно в судьбе араба, он не святой, большой палец правой руки твёрдый, не араб, не шайтан. Киргизы узнали, что у гостя есть отец и мать, сёстры и братья, бабушка и дедушка, в Петербурге тысячи домов, и бараны есть, «без курдюков, с козлиными хвостиками». Эта новость поразила киргизов, и Пришвин с поразительным юмором передаёт отношение их к сказанному: «Как искра, перелетела улыбка с губ переводчика внутрь этих открытых ртов с белыми, острыми зубами. Загорелись пороховые склады под широкими халатами, и наш воздушный шар будто лопнул и разорвался в клочки – так хохочут в степи!

Тот, уснувший на подушке, вскочил, протирает глаза, спрашивает, что случилось.

Ему отвечают:

– В Петербурге бараны не с курдюками, а с козлиными хвостиками.

Он падает на подушку в судорогах, как подкошенный. Падают назад на спины, хватаясь за животы… Приподнимутся, посмотрят на гостя, и опять лягут, и колышат своими животами халаты… Он не страшный, этот Чёрный Араб, и будто жил он тут всегда, тысячи и тысячи лет» (Там же. С. 182–183).

М. Пришвин прочно вошёл в литературную жизнь России. О нём пишут критики разных направлений. Он печатает свои сочинения в совершенно разных по своему направлению журналах: рассказ «У горелого пня» напечатан в «Аполлоне» (1910. № 7), рассказ «Птичье кладбище» – в журнале «Русская мысль» (1911. № 7), в альманахе «Шиповник» – рассказ «Крутоярский зверь» (СПб., 1911. Кн. 15) и рассказ «Никон Староколенный» (СПб., 1912. Кн. 18), печатал свои произведения в журналах «Вестник Европы», «Неделя». Он – не политик, он – художник.

Издательство «Знание» в 1912–1914 годах выпустило в свет три тома Собрания сочинений М.М. Пришвина: «Рассказы» (1912), «Очерки» (1913), «Славны бубны» и другие рассказы» (1914). Критики разных направлений, отмечая художественные достоинства произведений М.М. Пришвина, неоднозначно оценили опубликованное: одни увидели лишь этнографические очерки, другие – «здоровый, сочный реализм».

Накануне войны М.М. Пришвин всё чаще стал приглядываться к журналу «Заветы», он мало обращал внимание на то, что журнал придерживался проэсеровской ориентации, его привлекало в журнале то, что там печатались симпатичные ему писатели, поэтому он отдал в журнал повесть «Иван-Осляничек. Из сказаний у Семибратского кургана» (1912. № 2–3). Не обошёл своим вниманием М. Пришвин и нашумевшее судебное разбирательство «дела Бейлиса». Многие газеты и журналы посвящали этому эпизоду свои статьи и размышления. В статьях В. Розанова, преимущественно в газете «Новое время», где говорилось об уголовном преследовании киевского приказчика М.Т. Бейлиса по обвинению в ритуальном убийстве 12 марта 1911 года тринадцатилетнего Андрея Ющинского, выражалось доверие судебному разбирательству, хотя адвокаты приводили опровергающие доказательства. Шесть присяжных согласились с обвинением, шесть присяжных возражали, соглашаясь с адвокатами Бейлиса.

В очерке «Крыса» М. Пришвин высказал своё отношение к этому «делу» (Заветы. 1913. № 11). В газете «Русские ведомости» в статьях «Из альманаха Русского собрания» (1913. 8 ноября) и «В законе Отчем» (Заветы. 1913. № 3) М. Пришвин более подробно освещает сложившуюся в русском обществе ситуацию.

С началом войны М. Пришвин стал корреспондентом газеты «Русские ведомости», напечатал статьи «Обрадованная Россия» (1914. 15 августа) – о запрете продажи водки, «Провинциальные картинки» (1914. 31 августа), «Могила-дорога» (1915. 4 марта), «В августовских лесах» (1915. 17 апреля), «Шашлык» (1915. 24 апреля), статья «Власть и пахари» не допущена цензурой к публикации. Ряд статей и очерков М. Пришвин напечатал в газете «Речь», рассказ «Грезица» – в журнале М. Горького «Летопись» (1917. № 2–4), рассказ «Страшный суд» – в первом сборнике «Скифы» (1917).

Известна фотография военных корреспондентов тех лет: А.Н. Толстой, И.В. Жилкин, А. Панкратов, М.М. Пришвин, И.Л. Толстой, Скиталец (С.Г. Петров).

Февральскую революцию Пришвин встретил как закономерное развитие политических событий. Никто не думал о русском народе, интеллигенция по-прежнему говорила и думала только о философии и искусстве. М. Пришвин по воле народных устремлений входит в редколлегию демократической газеты «День», потом становится сотрудником газеты «Новая жизнь» под редакцией М. Горького. Революционная волна, казалось, полностью подхватила М. Пришвина, но вскоре он одумался и уехал в село Хрущёво, полученное по наследству, начал работать на земле и за письменным столом. Но Петербург снова позвал его на политическое ристалище. В газете «Воля народа» (газета часто меняла своё название: «Воля вольная», «Воля народная» и др.) М. Пришвин напечатал несколько очерков, в которых оценил Октябрьскую революцию как «преступную дворянскую затею», как «авантюру» Ленина и Троцкого (см.: «Убивец!», «Поцелуй боженьку под хвостик», «Князь тьмы», «Невидимый град», «Крест и цвет», 1917, 31 октября – 9 декабря).

2 января 1917 года Пришвина арестовали, но 17 января выпустили. «Капитан Аки», «Голубое знамя», «Большевик из Балаганчика» – таковы очерки и статьи Пришвина в начале 1918 года. Пришвин не согласился с А. Блоком, что надо «слушать музыку революции». Октябрьская революция несёт только разрушение, безверие, новую культуру, далёкую от православных идеалов. Стоит ли её слушать?

В апреле 1918 года, уехав в свой хутор Хрущёво на сельские работы, он посылает в газеты «Жизнь» и «Раннее утро» свои размышления о текущей жизни: «В телячьем вагоне», «В саду (Письмо другу)», «Бумажный змей (Жизнь деревенская)», «Второй Адам», «Распни!», «Красная горка», «Обыск». Пришвин резко критикует новшества советской власти, вторгшейся в деревенскую жизнь, он остаётся в стороне от Гражданской войны, он ни с красными, ни с белыми, но такая позиция «свободного человека» подвергалась критическому осуждению со стороны большевиков, его выгоняют из Хрущёва, он уезжает в Елец, преподаёт географию в гимназии, но и тут жизнь сложилась неудачно, и он с семьёй перебирается в глухой Дорогобужский уезд Смоленской губернии, на родину жены, где работает народным учителем, продолжая писать о народном текущем быте: «Школьная Робинзонада» (Народный учитель. 1924.

№ 2), «Письма из Батищева» (Новая Россия. 1922. № 2; Россия. 1922. № 2). В «Письмах из Батищева» Пришвин рассказывает о профессоре химии А.Н. Энгельгардте, «человеке исключительной инициативы, воли и дела», который в своих знаменитых письмах «Из деревни» призывал из русской интеллигенции «выработать тип независимого сельского хозяина», «разгрузить государство от босячества и чиновничества всех видов», «возбудить в интеллигенции чувство самости, свойственное каждому мужику». Пришвин соглашается с этим призывом А.Н. Энгельгардта: «По нашему представлению, без животворного начала самости не может быть никакого хозяйства, ни личного, ни общественного, ни государственного, и это чувство неизмеримо шире чувства собственности; без силы самости нельзя быть хозяином, нельзя даже просто быть в природе, держаться на земле, а только висеть в воздухе и спрашивать – что делать» (Новая Россия. 1922. № 2. С. 89–90).

«Мирская чаша» (1922) – опубликованная без купюр лишь в 1990 году, по мнению исследователей и современников, – одно из лучших произведений Пришвина.

Образ «мирской чаши» возникает от ужасной действительности того времени, когда всё переделывалось и разрушалось, а судьба писателя заключается в том, чтобы правдиво передать переживания человека, утратившего свою самостоятельность. «А нам, писателям, – писал Пришвин, – нужно опять к народу, надо опять подслушивать его стоны, собирать кровь и слёзы и новые души, взращённые страданием, нужно понять всё прошлое в новом свете» (Пришвин М.М. Собр. соч. Т. 3. С. 68).

М.М. Пришвин приходит к выводу, что пора сотрудничать с советской властью, передаёт свои сочинения в журналы «Красная новь», «Книга и революция», путешествует по Подмосковью, ходит на охоту, пишет записи в дневнике. Всё это выливается в цикл лирических очерков «Родники Берендея» (Красная новь. 1925. № 8, 9, отдельное издание – в 1926 году). В критике его называют «поэтом и натуралистом», а М. Горький написал полную восхищения статью «О Пришвине»: «Учиться я начал у Вас, Михаил Михайлович, со времен «Чёрного Араба», «Колобка», «Края непуганых птиц» и так далее. Вы привлекли меня к себе целомудренным и чистейшим русским языком Ваших книг и совершенным уменьем придавать гибкими сочетаниями простых слов почти физическую ощутимость всему, что Вы изображаете. Не многие наши писатели обладают этим уменьем в такой полноте и силе, как Вы… Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека коленопреклонённым пред природой. Да на мой взгляд, и не о природе пишете Вы, а о большем, чем она, – о Земле, Великой Матери нашей. Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас… Читая «Родники Берендея», я вижу Вас каким-то «лепообразным отроком» и женихом, а Ваши слова о «тайнах земли» звучат для меня словами будущего человека, полновластного владыки и Мужа Земли, творца чудес и радостей её. Вот это и есть то совершенно оригинальное, что я нахожу у Вас и что мне кажется и новым и бесконечно важным» (Горький А.М. О М.М. Пришвине // Красная новь. 1926. № 12).

В письме А.М. Горькому 10 апреля 1926 года Пришвин сообщает, что три дня пробыл в Москве, от «Красной нови» Воронского ушёл в «Новый мир» Полонского, его «Новый мир» «как-то веселей «Красной нови»: «Благодаря поддержке Полонского, написал новое звено «Кащеевой цепи» «Юность Алпатова». В мае всё напечатается, пришлю оттиски. Теперь, надеясь на Полонского, начал писать новое звено (т. е. повесть) «Любовь Алпатова» (Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963. С. 331).

Пришвин признаётся Горькому, что для него творческая свобода – это необходимость. «Дело в том, – писал он Горькому 27 июня 1927 года, – что охота и писание значат для меня свободу в полном смысле слова, деньги – как необходимость, слава – как условие получения денег, и только. Я ценю свою свободу через литературу…» (Пришвин М.М. Собр. соч. Т. 3. С. 349). Потом М. Пришвин не раз скажет о том, что для политики, для литературной борьбы он не подходит: «Я лично в своём положении для себя допустил величайшую роскошь: стараться быть со всеми людьми, как с самим собой». Это было неприемлемым в том обществе, в каком он жил. В обществе было много завистников, сплетников, доносчиков. Малейший просчёт в слове – и полетел донос ГПУ.

В 1927 году вышел автобиографический роман «Кащеева цепь», в 1930 году – «Журавлиная родина». При поддержке А.М. Горького в 1927–1930 годах М. Пришвин издал собрание сочинений в семи томах, затем в 1929–1930 годах второе издание.

В 1933 году в журнале «Красная новь» № 3 была напечатана новая повесть М. Пришвина «Корень жизни», о которой автор написал: «Эта вещь моя коренная» (Там же. С. 361). Отдельное издание повести «Жень-шень, корень жизни» вышло в Москве в 1934 году.

Когда русские писатели в начале 30-х годов потянулись в поисках материала по разным географическим точкам, М. Пришвин поехал на Дальний Восток. Он увидел неповторимый край, долго любовался им с высоты, считал себя счастливейшим в мире человеком. Потом подружился с китайцем Лувеном, познакомился с чудесной оленихой Хуа-Лу, потом проник в быт оленеводов, сам стал оленеводом, постоянно встречал на своём пути Хуа-Лу. И каждый раз восторженно описывал её появление. Но ещё более восторженно Пришвин описывал китайца Лувена, охотника за корнем жизни женьшенем; «главное жизненное дело Лувена было врачевание», «все люди уходили от него с весёлыми лицами и многие приходили потом, только чтобы поблагодарить», «Кроме Жень-ше ня, пантов, денег, у него лекарством была ещё кровь горала. Струя кабарги, хвосты изюбря, мозг филина, всевозможные грибы, наземные и древесные, разные травы и корни, среди которых много было и наших: ромашка, мята, валерьяна» (Пришвин М.М. Избр. произведения: В 2 т. М., 1972. Т. 1. С. 219). Лувен пообещал рассказчику показать его корень жизни, а пока время ещё не подошло, он растёт и растёт.

Повествователь, от имени которого ведётся рассказ, построил питомник для оленей, много подробностей поведал об удивительной природе этого края, об оленях, их причудливой и простой жизни, о начале гона пятнистых оленей. Вот один за другим появляются Черноспинник и могучий олень-рогач Серый Глаз, которые схлестнулись в битве, оба упали на землю: их рога сцепились между собой, оба стали беспомощны. Такая удача редко выпадает охотникам, Лувен побежал за веревками, оленей связали и доставили в питомник.

Много любопытного, заманчивого, интересного рассказал М. Пришвин в своём замечательном повествовании о корне жизни. Прошло много лет, прежде чем повествователь устроил большое пантовое хозяйство, была приручена «олень-цветок» Хуа-Лу, много рогачей, возник посёлок на берегу, рассказчик постоянно ездит в Шанхай и в Москву по своим делам, а о своём Жень-шене чаще вспоминает в городах, чем в тайге. Потом он по приметам, которые обозначил покойный Лувен, нашёл свой Жень-шень, аккуратно выкопал, сделал коробочку, как маньчжуры, и сел на том месте, где когда-то они сидели вместе с Лувеном: «Сила корня жизни такая, что я в ней нашёл собственное моё существо и полюбил другую женщину, как желанную в юности. Да, мне кажется, в этом и есть творческая сила корня жизни, чтобы выйти из себя и себе самому раскрыться в другом» (Там же. С. 274).

В это время, в 1933 году, была организована поездка писателей во главе с А.М. Горьким на Беломорско-Балтийский канал и принято решение об участии в создании книги «Беломорско-Балтийский канал им. Сталина». Пришвин согласился побывать там, где почти тридцать лет назад начиналась его творческая жизнь, «В краю непуганых птиц», и сравнил то, что было в первые поездки, с тем, что здесь происходит сейчас. Очерки «Отцы и дети (Онего-Беломорский край)», «Соловки», «Хибины» были опубликованы в журнале «Красная новь» (1934. № 1–3).

В начале 1940 года М.М. Пришвин познакомился, а вскоре и женился на Валерии Дмитриевне Лебедевой, которая, по мнению биографов и исследователей, повлияла на его творчество. В «Признании» – предисловии к поэме в прозе «Фацелия» М. Пришвин сознаётся, что он всю жизнь был в одиночестве и всё время обращался «к неведомому другу», «во всех своих книгах я остаюсь автором записок о непосредственных своих переживаниях.

Вот пришёл долгожданный друг мой. Мы разглядывали с ним эти пятна – записи, и в них, точно так же как бывает в пятнышках на старых обоях или на замороженных окнах, мы увидели образ моей любви – Фацелию» (Там же. С. 276).

Далее Пришвин рассказывает о том, как давным-давно рассказчик вместе со своим коллегой-агрономом ехали в тележке и увидели «целое поле цветущей синей медоносной травы фацелии». «Очарованный этой силой земли, я забыл о делах травосеяния и, только чтоб послушать гул жизни в цветах, попросил товарища остановить лошадь». Агроном, удивлённый вниманием коллеги к полю, спросил его, а была ли у него «своя Фацелия». А потом, услышав, что была, но исчезла, «вдруг зарыдал». И автор начинает своё повествование о Фацелии, которая неожиданно появилась вновь у него. Автор рассказывает о бытовых случаях, о природе, об ошибке Гёте, о далёкой молодости, о берёзах, о дочери Фацелии, о многом-многом… И наконец пришла любовь:

«Никаких следов того, что люди называют любовью, не было в жизни старого художника. Вся любовь его, всё, чем люди живут для себя, у него было отдано искусству… Но вот однажды пришла к нему женщина, и он ей, а не мечте своей, пролепетал своё люблю.

Так все говорят, и Фацелия, ожидая от художника особенного и необыкновенного выражения чувства, спросила:

– А что это значит – «люблю»?

– Это значит, – сказал он, – что если у меня останется последний кусок хлеба, я не стану его есть и отдам тебе, если ты будешь больна, я не отойду от тебя, если для тебя надо будет работать, я впрягусь, как осёл…

– Но ведь все так говорят, – сказала она.

– А мне этого и хочется, – ответил художник, – чтобы у меня было теперь, как у всех. Я же об этом именно и говорю, что наконец-то испытываю великое счастье не считать себя человеком особенным, одиноким, и быть, как все хорошие люди» (Там же).

М.М. Пришвин мало внимания обращал на критические статьи о себе и своём творчестве, его упрекали в отрыве от жизни народа, а на самом деле он писал о кровной связи с народом, только совсем в других, непривычных для социалистического реализма формах: «Лесная капель» (М., 1943), «Повесть нашего времени», «Кладовая солнца» (Октябрь. 1945. № 7).

До последних дней М.М. Пришвин работал над своими произведениями. В авторском предисловии к роману-сказке «Осударева дорога» говорится:

«Осударева дорога» написана по материалам, освящённым личными переживаниями автора. Не скрою от читателя, что опыт сплетения истории, автобиографии и современного строительства для меня был нелёгок.

В повести я хочу показать рождение нового сознания русского человека через изображение души крестьянского мальчика-помора… Очень мне понравился встреченный мною на строительстве мальчик, прозванный за живость свою паозерами Зуйком, маленькой чайкой. Этот славный мальчишка был семнадцатым внуком одного рыбака, знакомого мне ещё двадцать пять лет тому назад…» (Пришвин М. Осударева дорога. М., 1958. С. 12, 19).

В романе много удивительного и фантастического, но пришло время строительства, появилось «государственное дело», появились замечательные строители новой жизни – Сутулов, Маша Уланова. Зуёк был поглощен новыми разговорами, вокруг него круговорот персонажей разного уровня и разного положения в обществе. Но главное – его, Зуйка, внутреннее содержание подвергается страшному излому, он меняется под напором обстоятельств, но в конце концов он становится самим собой. Меняются и Сутулов, и Маша Уланова, меняются многие персонажи под давлением коллективного строительства, совершают подвиги. Меняется и старая Мария Мироновна. А в заключение романа Зуёк рассказал о своих приключениях в одиночестве.

Покорённая вода утихомирилась, она была в руках человека.

Почти всю жизнь М.М. Пришвин писал «Дневники», в которых рассказывал о своём времени; и о революциях, и о нэпе, и о коллективизации, которую он не принял, и о многом другом. «Дневники» – это зеркало его душевного состояния в разные периоды его жизни.

«В моей борьбе вынесла меня народность моя, – писал М. Пришвин, – язык мой материнский, чувство родины. Я расту из земли, как трава, цвету, как трава, меня косят, меня едят лошади, а я опять с весной зеленею и летом к Петрову дню цвету. Ничего с этим не сделаешь, и меня уничтожат, только если русский народ кончится, но он не кончается, а может быть, только что начинается» (Пришвин М.М. Собр. соч. М., 1927–1930. Т. 7. С. 134–135).

Пришвин М.М. Избр. произв.: В 2 т. М., 1972.

Пришвина В.Д. Наш дом. М., 1980.

Воспоминания о Пришвине: Сборник воспоминаний. СПб., 2005.

Варламов А.Н. Пришвин. М., 2003 (ЖЗЛ).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.