Вера Булич. О зарубежной русской поэзии 1937 г.

Вера Булич. О зарубежной русской поэзии 1937 г.

<…> Полной противоположностью двум вышеназванным поэтам <Софии Прегель и Туроверову – В. К.> является Лидия Червинская в ее второй книге стихов «Рассветы». У нее нет ни малейшей склонности к описательности в поэзии, внешний мир – природа – в ее стихах почти совершенно отсутствует, лишь кое-где мелькает скупо намеченный, незаконченный городской пейзаж. Ее взгляд обращен всегда внутрь себя. Раздумье над собой, сумеречные настроения, негромкие слова характерны для ее поэзии. Ярких образов она сознательно избегает, ее материалом являются не краски, а тушь, черно-белые полутона. Избегает она и музыкальной взволнованности стиха, обращая главное внимание на разговорную интонацию. С этой целью – для придания интонации большей живости, правдоподобия и разнообразия – она часто разбивает четырехстрочную строфу, то оканчивая стихотворение наподобие сонета, то вводя лишнюю строку, то обрывая себя на полуслове и вызывая таким образом неожиданный эффект. Заметно в стихах Червинской и стремление к лаконичности афоризма:

Как малодушно слушаться советов…

Жизнь ошибается – судьба всегда права.

Свобода… как это условно.

Один и очень узкий – путь.

В стихах Червинской видна тщательная, вдумчивая работа и большое мастерство: искусные, порой искусственные строчки, умело оживленные верной интонацией, передают настроение «городского сердца». «Рассветы» Лидии Червинской не обозначают кануна. Рассвет для нее только смешение тьмы и света, завершение бессонной ночи, а не начало нового дня.

В жизни, наконец любимой

Башне места нет.

В той, что выдумана нами,

Мы бессонными ночами

Сторожим рассвет.

Главное для нее именно передать эту полутень, полусвет, неясность контуров, расплывчатость ощущений, незавершенность чувств. Мир Червинской – мир теней, «выдуманная жизнь».

– Тень горя, как другие тени,

Не есть, а будет и была.

– Не любовь, а только тень от тени,

Той, что называется земной.

— … наши тени

Опять скрестились на мгновенье.

– Неубедительною тенью

Встает рассвет

Червинской свойственна половинчатость, раздвоенность ощущения. Для нее характерны такие стихи:

– Осень – не осень. Весна – не весна.

Попросту полдень зимой…

– Знаю не зная. Люблю – не любя.

Помню – не помня тебя…

или слова, как «почти», «может быть»:

-Это похоже почти на сознание,

Это похоже почти на признание.

– Может быть, это измена случайная,

Может быть, радость мучительно-тайная.

Нередко употребляет она и нарочито неточные, неясные, порою парадоксальные эпитеты. Например, «непреднамеренное счастье», «невоплощенная усталость», «несложная недоступность сердца», «непростительный друг», она говорит о «ясности очень неточной», о «нежности очень порочной». Характерно, что многие эпитеты начинаются с частицы отрицания «не». Эта кажущаяся на первый взгляд мелочью особенность свидетельствует о какой-то внутренней неопределенности или связанности (если не о надуманности), как будто Червинская знает, что ей нужно отвергать, но еще не знает того, что ей нужно утверждать.

Ни одного настоящего слова –

Значит, нельзя, и не надо такого.

Все говорится цинично и нежно.

Очень трагично. Очень небрежно.

Не лицемерие, не безразличие,

Кажется, только простое приличие.

Стихи Червинской безупречны в смысле вкуса, у нее нет ни аффектации, ни декламации, ни срывов. Но кажется, что именно боязнь нарушить «литературные приличия», позволив себе прямое выражение чувства, допустив подлинную взволнованность, заставляет ее отказаться от поисков «настоящего слова», избрав путь иносказания и намеренно ограничив свои возможности. Тема ее «Все-таки душа согрета болью о себе самой» отводит ее часто в сторону слишком личного – пресловутого «человеческого документа». До претворения личного в общечеловеческое, в то, что может быть почувствовано и сопережито читателем, она доходит лишь в некоторых стихах, как, например, в лучшем в ее сборнике стихотворении, где слышится биение не «городского», а живого человеческого сердца:

Все помню – без воспоминаний,

И в этом счастье пустоты,

Март осторожный, грустный, ранний,

Меня поддерживаешь ты.

Я не люблю. Но отчего же

Так бьется сердце, не любя?

Читаю тихо, про себя:

«Онегин, я тогда моложе,

Я лучше, кажется….»

Едва ли,

Едва ли лучше, до – печали,

До – гордости, до – униженья,

До – нелюбви к своим слезам…

До – пониманья, до – прощенья,

До – верности, Онегин, Вам.

<…>

«Журнал Содружества». Выборг. 1938, № 6.