«Хромая судьба»

(7/12)

Самая нефантастическая повесть Стругацких. Повесть о беспощадно надвигающейся старости

Основная идея повести возникла у Стругацких еще в 1971 году, однако главный костяк произведения сложился только спустя десять лет. Тогда же авторы решили, что в книгу следует включить текст рукописи главного героя (Синюю Папку). Первоначально братья решили вставить внутрь уже написанный, но все еще неопубликованный роман «Град обреченный» и в некоторых изданиях даже сохранились соответствующие отсылки к нему в тексте первой и последней нечетной главы. Однако вскоре Стругацкие осознали, что вклеив в книгу произведения такого большого объема, добавленная часть окажется значительно превышающей объем основного повествования. В связи с этим было решено, что «Синей папкой» станет все же повесть «Гадкие лебеди» (на тот момент она также оставалась неопубликованной и расходилась лишь в самиздате). Таким образом, нечетные главы о писателе Сорокине и четные главы о похождениях писателя Банева было решено чередовать друг с другом, на подобии уже использованного в «Улитке на склоне» приема. В этой редакции книга и была опубликована в 1986 году, в восьмом номере журнала «Нева». Вскоре повесть «Гадкие лебеди» вышла как самостоятельное произведение, и после этого в 1989 году в издательстве «Советский писатель» вышел полный авторский вариант «Хромой судьбы».

В связи с тем, что полный анализ повести «Гадкие лебеди» я уже приводил выше, рассматривать в этом разделе я буду лишь часть, относящуюся к линии Сорокина, а это всего пять нечетных глав, пять дней жизни главного героя.

К моменту завершения работы над «Хромой судьбой» Аркадию Стругацкому было уже пятьдесят семь, а Борису Стругацкому почти пятьдесят лет. И это чувствуется. Чувствуется в тексте, в стиле, в литературном силуэте главного героя. В некоторой степени повесть отсылает нас к незавершенной книге Булгакова «Театральный роман» (ниточка к ней проходит даже в самом тексте «Хромой судьбы»), с той лишь разницей, что в ней Михаил Афанасьевич больше внимания уделяет театральной составляющей закулисной жизни, а Стругацкие больше концентрируются на литературной. В связи со всем этим, повествование снова тяготеет к формату дневника, изложенного от первого лица. Любопытно, что в этой повести авторы впервые выбирают Москву, как место для художественных декораций.

«Хромая судьба» — одна из немногих работ братьев, где можно встретить несколько красивых художественных оборотов, почти не характерных для их весьма суховатой и местами даже грубой прозы. «Мысли мои текли в несколько этажей, лениво и вяло перебивая друг друга», «Окружение из враждебного сделалось дружелюбным, а действительность утратила мрачность и обрела все мыслимые оттенки розового и голубого». Вот и на дворе стало значительно светлее, и злая метель обратилась в легкий, чуть ли не праздничный снегопад. «И все, что угрюмо обступало меня в последние дни, все эти неприятные и странные встречи, пугающие разговоры и недомолвки, обретшие вдруг плоть и кровь проблемы, совсем недавно еще абстрактные, вся эта темная безнадега, обступившая меня зловещим частоколом, вдруг раздвинулась, отступила куда-то назад и в стороны, а передо мною все стало изумрудно-зеленым, серебристо-солнечным, туманно-голубым». Разве не великолепно? Этот абзац — шикарный пример того, какой прозой могли бы одарить нас Стругацкие. Могли бы… Но не сделали. О как много я отдал бы за то, чтобы текст такого качества они смогли бы поддерживать во всех своих предыдущих книгах. Увы, на этих абзацах вся высокохудожественность заканчивается, и мы снова погружаемся в типичную прозу стареющих и усталых от многолетнего писательского труда авторов.

Знакомые уже нам по другим книгам Стругацких странные, бросающиеся в глаза, повторы проявляются и здесь («А сбегаю-ка я вниз, благо, все равно одет. И я сбегал вниз», «Я рассказал. Пока я рассказывал…», «Я тебе знаешь какого коньячку выставлю? Мне прислали с Кавказа… И он стал рассказывать, какой коньячок ему прислали с Кавказа»). Снова мы видим и не совсем цензурные переборы, которые при желании вполне можно было бы избежать, чтобы сделать повествование хоть чуть-чуть более красочным и возвышенным («изрыгнуть фривольную банальность», «Ничего, выплывет, дерьмо не тонет», «болтался, как стариковская мошонка меж ног…», «приволок ему мешок дерьма и вывалил на стол — на, мол, подавись», «А дела твои, говно», «чтобы никакая сука не могла бы придраться» и т.д).

Атмосфера «Хромой судьбы» не характерна ни для ранних, ни для поздних Стругацких. Она действительно уникальна. Из мрачно-зловонной она трансформирована в увядше-понурую («пожелтевшие, густо исписанные листочки, скрепленные ржавыми скрепками», «Здесь все было очень старое»… ). Тема старения, конечно же, не обходится без таких деталей как промывание желудка и кишечника Кудинова. Сигаретно-коньячная тема проявляется здесь уже не так явственно, ибо как я уже отмечал выше, герои Стругацких стремительно стареют и на все это главным героям, по-видимому, уже просто не хватает сил. В «Жуке в муравейнике» главному герою уже за сорок, в «Волы гасят ветер» ему уже восемьдесят девять, и в «Хромой судьбе» Сорокин все делает кряхтя. («Кряхтя, мы встаем ото сна. Кряхтя, обновляем покровы. Кряхтя, устремляемся мыслью. Кряхтя, мы услышим шаги стихии огня, но будем уже готовы управлять волнами пламени… кряхтя, натянул на ноги башмаки на «молниях»», «Ныло правое колено, ныло под ложечкой, ныло левое предплечье, все у меня ныло, и оттого еще больше было жалко себя»). Просить у авторов динамизма, интриги и тем более остросюжетности становится уже как-то неловко, этого просто не позволяет совесть. Сорокин берет сочувствием, давящей на него, а следовательно и на самого читателя, непомерной грустью и усталостью («умывался я через силу, одевался через силу, я снова перешел на бег, Несмотря на мои сосуды. Несмотря на мое брюхо. Несмотря на мою перемежающуюся хромоту», «тут мне стало невмоготу. Я отложил книгу, поднялся, кряхтя, и спустил ноги с дивана. Бок болел у меня, который уж раз болел у меня этот несчастный мой левый бок»). Сопереживать главному герою становится невозможно, читателю разрешается только сочувствовать.

В комментариях к «За миллиард лет до конца света» я уже отмечал, что именно бытовые подробности без какой либо явственной интриги опечаливали меня больше всего. Однако если там все это было лишь антуражем, склеивающим хоть какую-то простенькую интригу, то в «Хромой судьбе» это является самой по себе главной конвой.

Главы Сорокина — это уже даже не дневник, это самая настоящая исповедь, причем исповедь самих же авторов в стиле Достоевского (в некоторых абзацах совершенно невозможно отделаться от мысли, что Стругацкие пытаются немного поиграть с его стилем). И хотя сами же авторы в эпиграфе к книге настоятельно просят не проводить автобиографические параллели, эта просьба для меня равноценна просьбе — «прекратить дышать». В повести все напоминает самих авторов (в большей степени, Аркадия, чем Бориса).

«Хромая судьба» — самая нефантастическая повесть Стругацких за весь период их творчества и именно из-за этого ее стоит прочитать хотя бы один раз, особенно тем, кто только начинает свой путь в литературе и, конечно же, в первую очередь из-за пятой и седьмой главы. Это уникальный фрагмент обычной жизненной прозы Стругацких без прогрессоров и мокрецов, без нуль-Т телепортаций и летающих пиявок. Впервые за все годы своего творчества они пишут не об абстрактно вымышленном, и даже не о своем быте, как людей, а о своей профессиональной жизни, о том, что касается непосредственно их творческого процесса, правду о писательской жизни, которая стремительно и безвозвратно уходит. И правда эта весьма горькая и именно поэтому высказывается она не в диалогах, как раньше, где авторы обычно забавлялись в играх со своими героями, пытаясь столкнуть их в философских дискуссиях. Эта горькая правда высказывается единым, цельным, обобщенным естеством под именем Феликс Александрович Сорокин.

Это повесть о нелегких десятилетиях писательского труда, которые они положили на алтарь русской литературы XX века. Это раскаяние, исповедь и напутствие одновременно и встретить их вам не удастся больше ни в одной другой книге Стругацких.

Позже и сам Борис напишет о повести «Хромая судьба» так: «это книга о беспощадно надвигающейся старости, от которой нет нам ни радости, ни спасения — признание в старости, если угодно».

ПОНРАВИВШИЕСЯ ЦИТАТЫ:

«Нет, серьезную работу делают не так. /…/ Предварительно надо собраться с духом, полностью отрешиться от всего суетного и прочно отрезать себе все пути к отступлению. Ты должен твердо знать, что путевка на полный срок оплачена, и деньги эти ни под каким видом не будут тебе возвращены. И никакого вдохновения! Только ежедневный рабский, механический, до изнеможения труд. Как машина. Как лошадь. Пять страниц до обеда, две страницы перед ужином. Или четыре страницы до обеда и тогда уже три страницы перед ужином. Никаких коньяков. Никакого трепа. Никаких свиданий. Никаких заседаний. Никаких телефонных звонков. Никаких скандалов и юбилеев.»