«За миллиард лет до конца света»

(5/12)

Вторая из трех самых неудачных повестей поздних Стругацких

Первая запись о сюжете повести «За миллиард лет до конца света» появляется в рабочем дневнике авторов 23 апреля 1973 года, черновик они начинают писать летом 1974 года, а заканчивают осенью. На поиск издательства у них уходит еще два с половиной года, впервые повесть публикуется в журнале «Знание — сила».

Писатели в очередной раз ставят перед нами свои излюбленные вопросы о том, каковы пределы последствия разумного воздействия живых существ на природу. Существует ли сила мироздания, которая будет способна сопротивляться или реагировать на ее недружественное исследование. Одновременно с этим в повести можно услышать весьма заметный социально-политический подтекст. Как известно, весной 1974 года Борис Стругацкий допрашивается по делу Хейфеца, в качестве свидетеля. Впечатления и тональность проводимых допросов в органах внутренних дел находят свое отражение в третьей главе книги. Тема обезличенной силы, незримо довлеющей над живыми существами, уже не раз поднималась авторами в своем творчестве, однако в предыдущих повестях писатели все же смогли подобрать для этого содержимого более приятную художественно красивую, увлекательную форму. «Далекой Радуге», носителю схожей идеи я, как вы знаете, отдаю первенство в красоте изложения и общей формы произведений среди всех книг авторов, «Улитка на склоне» имеет весьма красочную и забавную «Лесную часть». На их фоне «За миллиард лет до конца света», увы, выделяется совсем не в положительную сторону в первую очередь своей замкнутой перегруженной бытовыми подробностями атмосферой.

Многие поклонники творчества Стругацких находят особенность написания повести оригинальной. Я же не отношусь к их числу и совершенно не ощущаю приятного привкуса интриги в начале и конце глав, которые начинаются и заканчиваются на полуслове. Более того, считаю, что именно в «За миллиард лет до конца света» Стругацкие переходят все границы литературного приличия, не позволяющие мне достойно оценить эту книгу. Повествование ведется в некоторых главах от первого лица, в других от третьего лица. Что может быть хуже? Как вы уже заметили, с самого начала анализа книг Стругацких (и не только их) я положительно отмечал те, что были написаны от лица всевидящего автора и недолюбливал книги, написанные от первого лица. Но выясняется, что авторы способны еще и на большее литературное «преступление» — смешивание фокальных точек. Борис Стругацкий позже объясняет это таким образом: «рукопись пишет Малянов (где? когда? в какой ситуации? — загадка!). Начинает как бы отстраненно — о себе, но от третьего лица, потом где-то срывается, забывает о своей отстраненности, переходит на первое, потом — снова на третье и, в конце концов, — окончательно на первое»). Этот «эксперимент» над читателем представляется мне весьма недружелюбным. Что-то подобное я ощущал, когда моя трехлетняя дочь ради детской наивной забавы, хихикая, подсыпала мне в чай соли, спрашивая, стало ли вкуснее. Интереса к книге все это совершенно не подогревает, а скорее даже напротив отбивает последние возможности и желания насладиться чтением. Впрочем, на этом разочарования не заканчиваются. Разберемся в более глубоких причинах моей нелюбви к этой повести.

Стиль повествования хоть и не перегружен добавлениями грязи и зловония (как во многих других книгах), но все же продолжает быть странным («потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов», «работал шофером на дерьмовозе» и т.п.). Самым нелепым представляется, конечно же, абзац с мальчиком, добавленный Стругацкими в самую середину ключевой шестой главы книги, когда герои подбираются к «нащупыванию высокофилософских» загадок и разгадок.

«— Писать хочу! — объявил странный мальчик и /…/ добавил на весь дом: — И какать!»

Это кажется невероятным, но Стругацкие оставляли «это» в рукописях вплоть до чистовой версии. Зачем? Почему с таким упорством они настаивают на важности включения этого предложения? Понятно, что авторы не относились к этой повести, как к серьезной научно-фантастической прозе, но ведь и при написании несерьезной тоже должны присутствовать литературная самоцензура или хотя бы целесообразность и обоснованность.

Перейдем к анализу атмосферы и героев произведения. Здесь ситуация не менее печальная. В подавляющем большинстве сцен книги герои не покидают не то, что пределов квартиры, но даже стен «жаркой прокуренной кухни», они снова заговорили сиплыми голосами (как в ранних повестях), опять сидят на протертых табуретках на этот раз уже чуть ли не ломая их («Снеговой снова опустился на табурет. Табурет хрустнул»), расписываются на документах «огрызками от карандаша», заказ из гастронома, конечно же «Коньяк — две бутылки, водка…»… «Мойка, конечно же, переполнена немытой посудой. Не мыто было давно» (тема грязной посуды на кухне при чтении книг Стругацких кажется уже просто каким-то общим местом, по каким-то непонятным причинам они постоянно возвращаются к этой теме не в одной повести, так в другой).

Однако самое удручающее в атмосфере книги даже не это, а бесчисленные многозначительные паузы, бесконечные доставания и убирания посуды на стол, ее мытья. Несколько раз герои принимаются за увлекательнейшими, своими приключениями, процессы вытирания тряпкой стола, выкидывания мусора в ведро, заваривания чая, кофе, добавления их в коньяк, их выпивания, смакования и наливания снова. Читатель не узнает из этих сцен ничего нового, ни истории какой-то специи, ни необычного рецепта, ни странного заморского яства. Это просто удручающие бытовые подробности, которым нет конца, такого количества этих утомляющих кухонных деталей, нет, пожалуй, ни в одной другой книге Стругацких. А ведь мы читаем авторов, пишущих в научно-фантастическом жанре и уже так изголодались хоть по чему-то фантастическому.

Женщины-герои в повестях Стругацких не претерпевают какой-либо позитивной художественной эволюции даже в позднем периоде творчества. Да, Ирина не сквернословящая проститутка, как Сельма («Град обреченный»), не развратная, злоупотребляющая алкоголем Диана («Гадкие лебеди»), но и ничего прекрасного (хотя бы как в Раде из «Обитаемого острова» мы тоже не видим. «Ирка сидела на табуретке, опершись локтями на стол и обхватив голову руками. Между пальцами правой руки у нее дымилась сигарета».

Для меня «За миллиард дней до конца света» — хрестоматийный образец труда Стругацких, который я не могу оценить по достоинству, не смотря на то, что многие поклонники их творчества причисляют эту работу к самым лучшим их книгам. На мой взгляд, «За миллиард лет до конца света» вобрала в себя почти все, что мне совершенно не близко в художественной литературе вообще и уж фантастическом жанре тем более: передергивание фокальных точек, обрывание повествования на полуслове и полупредложении, недосказанность идей, бесхарактерные герои, застопоривание сюжета, отсутствие интриги, ограниченность и зажатость действий и декорацией, извечная курильно-алкогольная обстановка замкнутых помещений, бесконечно скучные диалоги об энтропии Вселенной, «стоя на кухне с заварочным чайником в одной руке и с пакетиком в другой» и периодически «бросая мокрые тряпки в мойку». Весь этот, с вашего позволения, компот представляется мне абсолютно абстрактным и безвкусным.

И все же в повести есть кое-что, что я не могу не отметить. Здесь почти нет нецензурщины, бранных и скабрезных слов. И за это (уже познакомившись с большим количеством других книг Стругацких) уже полагается сказать авторам большое спасибо.

Только добравшись до комментариев Бориса Стругацкого к «За миллиард лет до конца света» мне удалось, наконец-то осознать, почему же в мою душу никак не ложится эта повесть. Читаем. ««Миллиард…» числился у нас всегда среди любимейших повестей — это был как бы кусочек нашей жизни, очень конкретной, очень личной жизни, наполненной совершенно конкретными людьми и реальными событиями. Как известно, нет ничего более приятного, как вспоминать благополучно миновавшие нас неприятности.» Вот он ключ к пониманию нашего столь разного мировосприятия объекта творчества в фантастическом жанре, единицы художественной литературы. Мои любимые повести Стругацких те, где они максимально приближаются к настоящей научной фантастике, к загадочным, интересным, неизведанным мирам, как можно дальше отдаляясь от описания своих собственных чувств, своей собственной жизни, ее бытовых кухонно-диванных подробностей, как обычных людей, индивидуумов. «Страна багровых туч» (а также другие любимые мной книги, такие как «Обитаемый остров» и «Далекая радуга») — есть чистый полет их фантазии, квинтэссенция их мастерства, как создателей интересных альтернативных миров. «За миллиард лет до конца свет» — есть их обратная противоположность, это жизнь их самих, их переживания, их реальность, их быт, переложенные на лист бумаги, их собственные фразы, произнесенные литературными прототипами. Мир Стругацких, как людей, как таковых мне совершенно не интересен, он кажется мне мрачным, грустным, пещерным и бесцветным, в противовес миру Стругацких, как чистых фантастов, их полету мыслей, как создателей сюжетов и красочных декораций.

На мой взгляд «За миллиард лет до конца света» — вторая из самых неудачных повестей поздних Стругацких. Если идти на поводу у поклонников творчества авторов, возвышающих эту книгу среди остальных, то можно сказать лишь следующее. В «Стране багровых туч», «Далекой Радуге» и «Обитаемом острове» мне нравится и форма и содержание в «Трудно быть богом» и «Граде обреченном» мне нравится содержание, но не очень нравится форма. Здесь же, в «За миллиард лет до конца света» мне не нравится ни то, ни другое.