54

54

7. VIII.60

Дорогой Владимир Федорович,

Получил на днях «Н<овое> р<усское> с<лово>» со статьей С. Рафальского «Кукушка и петух»[293]. — Поздравляю: мы с Вами, оказывается, были в заговоре и я злостно старался сделать вид, обманув читателя, что «Гурилевские романсы» лучше якобы поэм и стихов самого гениального Корвин-Пиотровского! Тут уж просто мания преследования!

А, кстати, ведь даром же кукушка петухом не восхищается, как же так? — Вы ведь никогда в печати не хвалили меня — за что же я с таким рвением, по Рафальскому, хвалю «Г<урилевские> романсы»?

Он не заметил главного, того, что «Г<урилевские> р<омансы>» действительно много лучше поэмищ, а тем более плохих стихов Корвин-Пиотровского, и что если у меня так вышло, то безо всякого намерения, просто истина обнаружилась сама собою.

Удивлен, что «Н<овое> р<усское> с<лово>» настолько сейчас «печатает все». что даже такая «статья», неприличная по тону, по содержанию, по гнусным намекам на какой-то «заговор» и по выраженьицам вроде «вышеупомянутой вдовы» и проч., в нем нашла место. В доброе старое время такого произведения не поместила бы ни одна приличная газета. Главное же — это скрытая подоплека всей этой «полемики».

Казалось, какое отношение к спору с Вами о поэзии И. Одоевцевой имеет то, что я писал о Корвин-П<иотровском> и о «Г<урилевских> р<омансах>»?[294] Ведь в полемике я не участвовал, К<орвин->П<иотровский> тоже.

Но дело в том, что настоящие «кукушка и петух» — это сам С. Рафальский и Корвин-Пиотровский, друзья закадычные, как все это знают здесь, а на фоне (уже не против меня, а против И<рины> В<ладимировны>) — Кирилл Померанцев.

История полемики такова. Вначале Рафальский вдруг вдохновился идеей «уничтожить» И<рину> В<ладимировну> и для этого написал для «Граней» большую статью обо всех эмигрантских поэтессах вообще, но эта статья не была напечатана Тарасовой, понявшей, что «вселенская смазь» всех, кроме Алексеевой, — вызовет протесты отовсюду. Тогда Р<афальский>, подстрекаемый Померанцевым, решил часть статьи, касающуюся И. О<доевцевой> и Л. А<лексеевой>, послать в «Н<овое> р<усское> с<лово>».

Почему так старался Померанцев? Это и для меня мистерия.

При жизни Г. Иванова Померанцев считался другом Ив<анова> и Одоевцевой, восторгался ими, писал о них даже слишком уж восторженно — послал, например, в «Опыты» такую хвалебную статью об И. О<доевцевой>, что Иваск не мог ее напечатать.

Когда умер Г. И<ванов>, узнав, что И<рина> В<ладимировна> переводится в наш «Дом», я думал: ну вот, теперь все же Кирилл будет заботиться о ней. Первое, что поразило меня на другой день по приезде И<рины> В<ладимировны> в Gagny: — «Где Ваши вещи?» — «На вокзале». — «А почему К<ирилл> не привез их?..» Дальше — К<ирилл> не только не заботился об И<рине> В<ладимировне>, но ни с того ни с сего устроил ей грубую сцену при всех в одном литературном доме — и с той поры началась вражда его к ней.

Почему — понять не могу! Но его друзья — Пиотровский, Рафальский — тоже вдруг заняли отрицательную позицию в отношении ее поэзии и ее как человека. К<орвин->П<иотровский> дошел до того, что как-то заявил при всех, что Иванов — плохой поэт, что он, Пиотровский, якобы говорил ему это в лицо. Зная характер Г<еоргия> В<ладимировича> и его репутацию «Жоржа опасного» (как написал Дон-Аминадо в шуточных стихах на его статьи о Сирине, Ходасевиче[295] и т, д.), могу себе представить ясно, что бы ответил К<орвин->П<иотровскому> Г. Иванов! Да и посметь— то П<иотровский> не решился бы! А теперь — все позволено.

Я не терплю в П<иотровском> того, что он, прежде всего, пошлый и плоский человек. Будучи действительно артиллерийским прапорщиком военного времени после революции, он держит себя, как «боевой офицер». Будучи (как все давно его знающие утверждают) евреем, он сфабриковал себе громкую фамилию и постоянно докучает всем, рассказывая о древности рода К<орвин->П<иотровских>, «потомков славы европейской, венгерской и иных корон». Кроме того, во всем он пошл, невоспитан, нахален. Его стихи мне лично говорят мало. «Умеет писать», ловко закручивает ямбы (40 лет все одно и то же — ямбы!), способный стихотворец, но всюду — общие места, приблизительные строки, а порой — чисто еврейские словечки, например: «банкир гуляет напролом», «древесный шепот» и проч. безвкусицы. Поэтому всегда я пишу о нем кисло, отдавая должное его способностям, но все время тыкая его «мордой» в стилистические оплошности. Он, естественно, меня терпеть не может. После моей статьи он горько жаловался на меня всем, кого встречал, а Рафальский (я выбранил[296] к тому же недавно его поэму[297] в «Гранях», кн<ига> 43) решил отомстить мне за него и за себя. К тому же Кирилл воображает, что якобы И<рина> В<ладимировна> «повлияла» на меня, чтобы я вознес «Г<урилевские> романсы» и «ниспроверг» К<орвин->П<иотровского>. — Воистину, жалкое зрелище литературных нравов! — мог бы воскликнуть какой-либо персонаж начала XIX века, но такова наша «литературная атмосфера».

Пишу Вам всю эту историю как комментарий к событиям, как необходимое пояснение: Вашей благородной защитой И<рины> В<ладимировны> Вы нажили себе злых врагов — впрочем, Вы вряд ли пожалеете об этом. Полемизировать с ними я не собираюсь, но в какой-то мере рад, т. к. их нападки развязали мне руки. Могу теперь, не поддаваясь сентиментальным соображениям (все-таки коллеги, вместе пьем в кафе чай), говорить «то, что думаю» (по выражению З. Гиппиус) об их произведениях. — И какое самомнение! — «Даже вообразить нельзя, что какой-то Марков может идти в сравнение с Корвин-Пиотровским» — таков смысл «метафор» г. Рафальского!

И<рина> В<ладимировна> напишет Вам с своей точки зрения о сем предмете.

У нее к тому же есть интересные планы о преобразовании «Возрождения» опять в приличный журнал, — но это ее предприятие, и я об этом рассказывать не буду — это величайший секрет пока.

Был у моря, сейчас опять возврат к работе — до будущей весны, до лета, если увижу их.

Желаю Вам и супруге Вашей всего доброго

Ваш Ю. Терапиано