57

57

24. XII.60

Дорогой Владимир Федорович,

Бедный Гингер (муж А. Присмановой) говорил, что до сих пор получаются книги и письма для Присмановой, даже поздравления к праздникам… Он очень тяжело переживает потерю жены и утешается религией — Присманова была христианкой.

Одарченко покончил самоубийством: взял в рот трубку от газа и надышался. Его вовремя увидели, повезли в госпиталь и там его «откачали». Он лежал в госпитале больше 2 недель, но умер, т. к. от газа у него сделалось что-то с легкими.

Был он уже немолодым, лет за 60, имел жену, 2-ю, с которой не жил, и дочь (кажется, и сына от первой жены).

У него была наследственная душевная болезнь и алкоголизм; периодически он заболевал нервным расстройством, «сидел» в клинике, затем выходил — и снова через год, а то и раньше, попадал опять в госпиталь.

Мне говорили, будто в госпитале Одарченко жалел, что его спасли, хотел умереть, «т. к. жить невозможно».

«Антологию» в «Гранях» составлял, конечно, не легко.

Самое трудное — «те, кого нельзя выключить», — общая беда всех составителей.

Теперь Тарасова выпустит отдельным томиком «А<нтологию>» под названием «Муза Диаспоры»[311], с добавками — можно было добавить только 32 стихотворения.

Несмотря на то что поэтов много и есть новые, никто в Америке (в «Н<овом> р<усском> с<лове>») на «Антологию» не откликнулся — видимо, их интересуют только «свои», но и «свои» же есть!

Книги, изданные до войны, «парижан» все исчезли — вероятно, книжники спрятали «для будущей России» впрок, т<ак> ч<то> сами авторы не имеют зачастую ни одного экземпляра.

У Струве, думаю, есть много, но не всё, он часто отсутствовал из Парижа, особенно в предвоенные годы.

Если смогу чем-либо быть Вам полезен в этой области — мой «архив» к Вашим услугам.

Был вечер Толстого. Говорили Адамович и Степун; Адамович — как всегда — удачно и хорошо о Толстом-писателе и о его личности[312], Степун же занялся религиозным препирательством с Т<олстым> — получилось «не юбилейно».

Тема о Т<олстом> неисчерпаема и огромна, а юбилей — опаснейшая вещь.

Поэтому я не высказывал своих соображений о Т<олстом>, а просто, с небольшим комментарием, напомнил то, что говорил он — о поэзии, о писателях и т. д. Мало кто из читателей помнил слова Т<олстого> — получилось «ново».

А о религиозном ощущении Т<олстого> у меня возникла одна идея, только очень трудно ее объяснить так, чтобы «поняли» то, как я понимаю. Об этом еще поговорим как-нибудь.

Ваше настроение мне не нравится. «Тупик», в сущности, был и есть всегда, это обязательное условие и в 19, и в 20, и в других веках среди «скучных песен земли», поэтому, как ни трудно, необходимо время от времени слушать внутренне «песню небес», т. е. вспоминать «о том».

И я, и И<рина> В<ладимировна>, в сущности, находимся в некоем «Мертвом доме» или в каком-то «кругу» (помните ее стихотворение в «Н<овом> ж<урнале>» — «Телевизион шумит в пустынном зале…»[313]), а в современном «Париже» (русском, литературном) новые люди и каменный век. С огромным трудом, напоминая друг другу — то я — ей, то она — мне, о «звуках небес», стараемся все время держаться в «своей атмосфере». Это не легко — и как-то страшно становится иногда, настолько демонское в людях перевешивает «искру». У Вас — «внешняя среда» и «работа» иные, но лишь по форме, по существу — то же: «мне ложе стелет скука…»[314].

Вот, «распроповедался» — но все же тут есть доля правды, и хотелось бы Вас расшевелить на… стихи.

Ирина Николаевна и я шлем наши добрые пожелания к Новому году и наступающему празднику Рождества Христова Вашей супруге и Вам.

С сердечным приветом Ю. Терапиано