Л. Юрова БОЛЬШАЯ ЖИЗНЬ
Л. Юрова
БОЛЬШАЯ ЖИЗНЬ
I
Сквозь сон, утреннюю дрему он слышит ласковый голос матери:
— Вставай, Костя, время…
Материнская ладонь некоторое время еще покоится на светловолосой голове сына: какие мягкие волосы, нисколько не погрубели с годами!
Константин Хабаров быстро, одним броском, отрывает от постели свое ловкое тело, бежит в ванную и с удовольствием подставляет голову и плечи под студеную, скрученную в жгут водопроводную струю.
В столовую он входит свежий, с ощущением приятной утренней бодрости.
— Доброе утро, мама! — весело приветствует он Варвару Артемьевну, успевшую приготовить горячий завтрак для сына.
Вот уже тринадцать лет провожает она его на завод то в утреннюю, то в вечернюю, то в ночную смену. И ни разу за все эти годы сын не ушел из дому не покормленный. Даже в самое трудное военное время Варвара Артемьевна каким-то образом умудрялась так растянуть скупой продуктовый паек, чтоб каждый день была в доме горячая пища.
Пока мать собирает на стол, Константин Филиппович на полоборота включает радиоприемник: хочется послушать последние известия, да как бы не разбудить жену — ей на работу к девяти, и незачем подниматься в такую рань. Юрик и Ларочка пусть тоже еще поспят.
Густая мгла осеннего утра постепенно редеет. Хабаров любит этот ранний час, когда город словно подернут голубоватой дымкой. Раздвигая мглу, встают одно за другим знакомые здания, отчетливо вырисовываются стройные ряды деревьев, осыпающих на сухую землю свои последние, потемневшие листья. Константин Филиппович бережно завертывает томик стихов Симонова с белыми бумажными закладками: если выберется свободное время, почитает своим ребятам в бригаде. Теперь — в путь.
От кинотеатра имени Горького до ближайшей проходной завода Хабаров, обычно, добирается в переполненном, разноголосо гудящем трамвае. Остальную часть пути — километра два-два с половиной — он идет пешком по высокому железобетонному мосту, перекинутому через территорию завода.
Отсюда видна панорама завода, рудник горы Магнитной, десятки новых кварталов молодого города металлургов, уральские степные дали.
Но не только это можно увидеть, неторопливо шагая по широкому звонкому мосту.
Любуясь сочными красками осеннего рассвета, Хабаров вдруг с отчетливой ясностью вспоминает другое, далекое утро, когда он — шестилетний малыш — впервые увидел в лучах восходящего солнца эту еще почти нетронутую первобытную сопку.
У подножья ее белели полотняные палатки, желтели новые, наспех сколоченные бараки, в одном из которых поселилась семья Хабаровых.
Еще не существовало завода, и для многих было неясным, каков он будет и когда пустят первую домну, но вокруг уже кипела и била горячим ключом дружная работа. На горе ухали взрывы аммонала.
…С первых школьных лет Константин мечтал стать художником. Он рисовал все, что его окружало: и гору Магнитную, и новый город, вырастающий у ее подножья, и громады каркасов будущих цехов и металл, огненной рекою бегущий в ковши.
Рисуя домны, подбирая краски, чтобы передать жаркий, богатый оттенками цвет выплавленного доменщиками чугуна, он никогда не предполагал, что станет мастером металла.
Хабаров идет ровным, неторопливым шагом. Его обгоняют толпы шумливой молодежи. Вот проскочила вперед группа учащихся ремесленного училища в форменных, ладно пригнанных шинелях; видимо, спешат на первую заводскую практику.
Хабаров хорошо помнит, с какой гордостью и вместе с тем робостью он впервые надел на себя форму учащегося ремесленного училища № 18. Это случилось в начале Великой войны, вскоре после того, когда отец и старший брат были призваны в ряды защитников Отечества, а пятнадцатилетний Костя остался главой семьи, стал призывником великой армии труда.
— Ничего, парень, не одним только художникам нужно творчество, — говорил Косте Хабарову мастер группы доменщиков Андрей Иванович Борисевич, положив на худенькое плечо подростка свою тяжелую, узловатую руку.
Придя домой, Костя рассказал об этом матери. Варвара Артемьевна грустно улыбалась и, оглядывая невысокую совсем еще мальчишечью фигуру сына, сокрушенно думала: «Ну, какой из него доменщик?».
Но в этом Варвара Артемьевна ошибалась… В доменном деле Константин Хабаров нашел свое настоящее призвание, свою большую творческую судьбу…
…Вот они, красавицы-домны, плавящие самый дешевый в стране чугун… Почувствовав их шумное дыхание, Константин Филиппович невольно ускоряет шаги. И мысль его, отвлеченная воспоминаниями о минувшем, властно поворачивается к сегодняшнему дню, к работе, которая ждет его в этот свежий утренний час, к товарищам по жизни, по общему труду.
II
Мастера Алексея Федоровича Базулева Хабаров застал в будке газовщика. Он сидел за круглым металлическим столом и, подперев рукой большое, запыленное, в графитовых блестках лицо, просматривал заполненный газовщиком сменный рапорт. Завидев сменщика, Базулев приветливо улыбнулся.
В этой улыбке отразилось глубокое расположение и уважение, с которым молодой мастер относится к Хабарову… Ведь именно Хабаров научил его понимать доменную печь, помог ему выйти в мастера, рекомендовал его в партию… И хотя возраст у них примерно одинаковый, Алексей Федорович и сейчас продолжает видеть в Хабарове старшего товарища, держит на него равнение…
В приемах его работы, в том, как он ведет себя у печи, в бригаде, угадывается четкий стиль хабаровского мастерства…
Прибежит, например, запыхавшийся рабочий, крикнет встревоженно:
— Фурма сгорела, Алексей Федорович!
Базулев поднимет свои небольшие умные глаза и скажет так, как сказал бы в этом случае Хабаров:
— Ну что ж, надо побыстрее заменить. А кричать зачем же? Криком делу не поможешь.
Так же как и в бригаде Хабарова, в которой Базулев прошел путь от четвертого до первого горнового, в коллективе его бригады установился спокойный ритм работы, когда люди, не нервничая, не сердясь, все делают быстро и точно.
Обменявшись приветствиями и событиями минувших суток, мастера не сразу заводят разговор о печи. Константин Филиппович медленно идет вдоль щитов с автоматами-самописцами, светофорами и другими приборами, которые помогают ему проникать в скрытые процессы, происходящие в доменной печи.
Он не просто смотрит на ровные записи самописцев, а всматривается в них своими острыми, зоркими глазами, представляя себе то, что творится сейчас в домне.
Что ж, показатели приборов вполне устраивают Хабарова. Встретившись глазами с Базулевым, он спрашивает:
— Что еще скажешь, Алеша?
— Что же сказать? Никаких отклонений нет. Норма, — негромко, округляя каждое слово, отвечает Алексей Федорович.
Немного помолчав, словно взвесив предварительно то, что собирается сказать, Базулев продолжает:
— Я добавил 50 килограммов руды. Ты понаблюдай, Константин Филиппович.
Хабаров согласно кивнул головой.
— Ладно, посмотрю. А кокс ты не добавлял?
— Немного добавил.
— Аппетит нашей печи постепенно улучшается…
…Сколько усилий, настойчивости, мастерства потребовалось коллективу магнитогорских доменщиков, чтобы «оседлать» печи, заставить их подчиняться разумной, направляющей мысли человека, добиться такого положения, когда любое, даже незначительное нарушение нормального хода печи воспринималось бы, как чрезвычайное происшествие.
Каждое «происшествие» на печи мастер Хабаров тщательно, с подробным анализом причин и следствий, заносит в записную книжку, всегда находящуюся в нагрудном кармане его спецовки.
За минувшие полгода в книжке сделаны две записи, последняя внесена тогда, когда на печи был нарушен газовый поток и наступило значительное похолодание горна.
Произошло это в смену Базулева, только что выдвинутого тогда на пост мастера. Молодой мастер не растерялся, не ударился в панику, а, посоветовавшись с товарищами — газовщиком и старшим горновым, — принял необходимые меры.
Конечно, он очень волновался, внешне такой спокойный, неторопливый Базулев… Он не знал, достаточно ли будет принятых им мер, одобрят ли их Хабаров и Белич?
Когда Константин Филиппович пришел на смену, ход печи уже несколько выравнялся. Это означало, что Базулев поступил правильно. Но в определении причин нарушения газового потока он допустил ту же ошибку, которую несколько лет тому назад допустил Хабаров.
…Был он в то время и по годам и по стажу работы самым молодым мастером среди доменщиков Магнитки.
Всего за месяц до этого бывший начальник доменного цеха Александр Филиппович Борисов вызвал к себе газовщика Хабарова и сказал:
— Отныне доверяем вам доменную печь и людей… Это — большое доверие. Надеемся — оправдаете.
И вот печь пошла неровно, начала, как говорят доменщики, подвисать.
На сменный рапорт Хабаров пришел усталый, взволнованный, с чувством своей вины.
Борисов его спросил:
— Из-за чего произошло расстройство хода печи?
Константин Филиппович ответил.
Борисов упрямо тряхнул головой:
— Нет, неправильно. Подумайте еще, а потом ответите. А сейчас вот что следует предпринять… — И он отдал распоряжение, как выравнять ход печи.
Хабаров напряженно думал, настойчиво искал ответа на поставленный вопрос. Но, когда через несколько дней Борисов его снова спросил, почему получилось расстройство работы домны, он ничего нового добавить не смог.
Тогда Борисов очень обстоятельно, со всеми подробностями изложил свое мнение о причинах, повлиявших на ход печи.
— Этого можно было избежать, — мягко сказал он Хабарову. — Не научились вы еще по-настоящему работать, анализировать свои действия. А ведь без этого нельзя, решительно нельзя… Доменная печь любит постоянный твердый режим. У печи работают три мастера, но стиль у них должен быть один, словно один многоопытный мастер руководит всей работой…
Хабаров об этом всегда помнит.
— Не я, а мы, не один мастер, а коллектив мастеров определяет ход доменной печи, работу обслуживающих ее бригад. Это — один из основных принципов, которыми руководствуется Константин Хабаров — достойный представитель Магнитогорской школы доменщиков.
Много новшеств применили за последние годы магнитогорские доменщики. Внедрение новой технологии и техники дало возможность коллективу цеха увеличить производительность доменных печей на 42 процента, а выплавка чугуна на одного рабочего увеличилась почти вдвое.
Константин Филиппович с большим теплом говорит о своих товарищах — газовщике Иване Павловиче Данилове, имеющем-среднее техническое образование, о первом горновом Михаиле Мазуре — трудолюбивом, беззаветно любящем свое дело человеке, машинисте вагоновесов Сергее Филимоновиче Башилове — опытном, квалифицированном рабочем, много читающем, много думающем…
А какая отличная молодежь подрастает в бригаде: Николай Хребин, Юрий Казаков, Николай Седин.
…Хорошо работают, с душой!
Работать с душой — значит трудиться творчески, заботиться о работе всего коллектива, думать, пробовать, дерзать…
…Испокон веков канавы заправляли песком. А что если попробовать вместо песка применить глину?
Много дней думал над этим Константин Хабаров, советовался с товарищами, спорил, терпеливо взвешивал все доводы за и против.
Прищурив светлые глаза, Хабаров задумчиво смотрит, как течет по канаве шлак. Спокойный, без слепящих искр, без радужного сверкания. На то он и шлак…
Печь дышит ровно, послушная заданному ритму и разумной силе человеческих рук.
III
Занятий в институте сегодня нет, и Константин Филиппович решил на два часа задержаться в цехе, чтобы испытать новый способ заправки канавы.
Сдав смену Ивану Игнатьевичу Беличу, Хабаров, заручившись согласием начальника цеха, начинает готовить канавы по-новому. Как он и ожидал, Белич через некоторое время присоединился к нему.
Умелый мастер, более двадцати лет посвятивший доменному делу, Иван Игнатьевич с некоторой настороженностью встретил это новшество. Но Хабаров знал, стоит только Беличу убедиться в том, что новый метод значительно лучше старого, как он сразу же станет самым горячим сторонником нововведения.
Синие, в густой опуши ресниц глаза Белича внимательно наблюдают, как Хабаров, ловко орудуя лопатой, покрывает дно и стенки канавы толстым слоем огнеупорной глины, той самой, которой заделывается выпускное отверстие печи — летка.
Иван Игнатьевич говорит:
— Как, по-твоему, Костя, не оскандалимся? Всю жизнь песком канаву набивали. Может, дело это зряшное, одна канитель только?
Сказал, а сам подумал:
«А почему, собственно, зряшное? Песком сколько раз на дню канавы приходится утрамбовывать, а глиной достаточно раз в неделю заправить — и работай себе. Светлая голова у Кости…».
…Закончив обмазку канавы, Константин Филиппович ребром ладони стер со лба пот, надвинув на глаза кепку, задорно бросил:
— Ну как, Игнатьич, попробуем? А?
Белич ничего не ответил. Он неторопливо направился к фурмам и заглянул в фурменный глазок. Ему, как и Хабарову, не терпелось проверить, выдержит ли испытание глиняное ложе. Но сразу признаться в этом не хотелось даже себе. Медленно он разглядывал пламя, бушевавшее в гигантской печи. Жмурил глаз, прикладывая к нему синее стеклышко, а сам невольно всеми мыслями был у канавы. И не вытерпел. Резко повернувшись, подошел к Хабарову. Когда выпущенный из печи чугун, рассыпая звезды искр, заполнил канаву и по ее руслу ринулся в многотонный ковш, Иван Игнатьевич расстегнул от волнения ворот спецовки и закурил. Но все обошлось, как нельзя лучше… Подталкивая локтем Хабарова, Иван Игнатьевич весело загудел:
— Молодец канавка! Не подкачала. Значит стоющее дело! А?
И, хотя это была всего лишь первая проба, первое испытание, за которым последует длительная проверка, Константин Филиппович почувствовал необыкновенную радость. И радостью этой захотелось сразу же поделиться с женой…
«Хорошо бы застать Аню», — думал он, торопливо переодеваясь.
Рабочий день Анны Ивановны давно уже закончился. В ожидании мужа, она просматривала свежие номера технических журналов, отмечала статьи, над которыми следует обстоятельно поразмыслить. Конструктор-доменщик, она по характеру своей деятельности тесно связана с работой печей. Для нее близко и дорого все, чем наполнена напряженная трудовая жизнь Константина Филипповича. Верным другом, умным советчиком, терпеливым помощником вошла она в завидную судьбу знатного доменщика Константина Хабарова.
В те немногие дни, когда Хабаров работает в дневную смену и не занят в институте, он обязательно заходит за Аней в громоздкое четырехэтажное здание между четвертой и пятой домнами, где весьма скромно разместилась технологическая группа доменного цеха.
Еще ни о чем не спросив, только взглянув на оживленное, раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо Константина, Анна Ивановна поняла, что испытание канавы прошло неплохо.
— Значит, все хорошо обошлось? Поздравляю. По этому случаю, может, сверх плана в кино сходим? — предлагает она мужу.
Хабаров смеется:
— Зачем в кино? Я обеспечу тебя сегодня зрелищем куда более интересным: на твоих глазах два отважных студента будут атаковать твердыни начертательной геометрии.
Анна Ивановна не возражает. Институт требует к себе особого внимания.
Конечно, трудно учиться и работать. Мало времени остается для семьи, для отдыха… Но зато, когда выбирается свободный вечер, — дома настоящий праздник..
А будни? Что ж, Анне Ивановне по душе трудовые, до предела заполненные будни, без которых не может быть в жизни настоящих праздников.
…Только пообедали — пришел Анатолий Топорков, рослый, атлетического сложения человек с застенчивой доброй улыбкой.
Вместе с Анатолием Константин учился в вечерней школе, вместе поступили в институт. И работают в одном цехе, и живут рядом.
Ларочке очень не хочется слезать с отцовских колен, но раз папе надо заниматься, то ничего не поделаешь.
Выключается радио, в квартире наступает тишина. Будущие инженеры-доменщики склоняются над сложными расчетами и вычислениями.
IV
Проводив товарища, Хабаров сложил конспекты и чертежи, закрыл учебник начертательной геометрии, и с удовольствием откинулся на спинку стула.
Анна Ивановна вскинула на мужа темные глаза и увидела на его лице задумчивую улыбку.
— Чему это ты улыбаешься, Костя? — спросила она.
— Вспомнил, как однажды во время рапорта начальник цеха сказал, что у хорошего мастера к концу рабочего дня должна уставать голова, а не руки да ноги. Вот мне и подумалось, если судить по этому признаку, то я начинаю выходить в настоящие люди… Устала моя голова, Анечка.
Анна Ивановна посмотрела на часы. Стрелка показывала начало двенадцатого.
— Знаешь, что, Костя, — предложила она мужу, — давай немного пройдемся. Ночь сегодня хорошая, тихая…
Ночной город встретил Хабаровых россыпью огней, тишиною опустевших, и поэтому ставших особенно просторными, улиц…
Рука в руке, молодые люди молча идут по родному городу, вместе с которым они начали большую жизнь, выросли и возмужали.
А впереди, на левом берегу заводского пруда, щедро освещенного земными и небесными огнями, величаво раскинулся металлургический комбинат, с большой судьбой которого Константин и Анна навсегда связали лучшие свои помыслы и стремления.
Над домнами, над лесом мартеновских труб вспыхнуло, затрепетало оранжевое зарево. И почти в тот же миг из медного горла заводской сирены вырвался гудок.
Прислушиваясь к этому, с детства знакомому голосу, призывающему к труду очередную смену, Константин и Анна стоят плечом к плечу и неотрывно смотрят на зарево на чистое в густом звездном рассеве небо, обещающее завтра погожий день. И ощущение необыкновенной полноты жизни, полноты простого и вместе с тем необыкновенного счастья охватывает их.