Учеба завершается

Учеба завершается

Должен сказать достаточно грустную вещь. В отличие от первых двух курсов, мне было не очень интересно учиться в ЛИАПе. Особенно на третьем и частично на четвертом курсах. Обилие технологических и описательных предметов, не очень высокий уровень преподавательского состава (были, правда, и очень известные профессора) вызывали у меня какое-то чувство неудовлетворенности. В том числе, тем багажом, который у меня накапливался. На радиотехническом факультете положение было иное, и я начал жалеть о том, что не попал на этот факультет. Но больше всего я жалел о другом. Мне, если бы я был поумнее и подальновиднее, надо было бы просить дядю Сашу не о содействии в поступлении в Военное училище, а о содействии в поступлении на Физико-технический факультет Политехнического института. Мне Саша говорил, что академик Абрам Федорович Иоффе – его очень хороший знакомый, с которым он активно сотрудничал. Но я об этом варианте тогда даже не подумал.

Тем не менее, учеба продолжалась, и я обычно успешно сдавал экзамены и получал повышенную стипендию. На четвертом курсе у многих из наших студентов появилось желание попробовать себя к научно-технической работе в кружках на кафедрах. Я оказался на кафедре “Авиационные приборы и автоматы”, и мне было поручено разработать метод расчета прибора, измеряющего число Маха. Число Маха – отношение воздушной скорости самолета к скорости звука в данной точке воздушного пространства – является важной аэродинамической характеристикой полета скоростного самолета. Метод я разработал, и для его проверки вместе с Радиком Шапиро собрал макет прибора и провел его испытания, которые оказались успешными.

К этому времени в институте началась подготовка к Первой научно-технической конференции студентов, и я с ходу оказался ее участником. Должен сказать, что эта работа, несоразмерно своему результату и научно-техническому значению, оказала большое влияние на мою судьбу. Пока же были опубликованы тезисы доклада – моя первая печатная работа, сделан доклад – мой первый доклад на конференциях. Далее я был рекомендован с этой темой на Первую городскую студенческую конференцию, сделал доклад и там, получил благодарность в приказе Министра высшего образования. Не могу не сказать, что весь иллюстративный материал для моих докладов подготовила Валя Панченко, студентка, двумя годами младше моего курса, которая была для меня в течение последних лет обучения главной девушкой всего института.

Четвертый курс для нас, теперь уже старшекурсников, ознаменовался переселением в менее населенную комнату, всего на четыре человека – да, тогда это было “всего”. Наша четверка сформировалась из нас троих – Марка, Миши и меня, четвертым же стал Руня Гельфанд. Руня шел на курс впереди нас, мы с ним подружились, еще проживая в большой “ крысиной” комнате. Очень скоро нам подселили пятого, Леню Чернявского. Леня сразу стал нашим близким другом, больше того,членом нашего семейства. Да, я не оговорился, именно семейства.

Бюджет каждого из нас состоял из стипендии, хлебных и продуктовых карточек, денег, которые нам присылали родители или родственники, и ежемесячных продуктовых посылок от них же. За исключением карточек, все остальное различалось. Стипендии были простые и повышенные, чем старше курс, тем стипендия больше. Родители наши имели разные материальные возможности и, соответственно, денежные переводы были разными. Например, моя мама первые два года моего пребывания в Ленинграде, когда Инна еще тоже была студенткой, не имела никакой возможности посылать мне какие либо деньги. Эту нагрузку взяли на себя тетя Маня, моя родная тетка, и ее муж – дядя Гриша. Причем, как рассказывала мама, главным инициатором переводов был Гриша.

Идем дальше. Посылки тоже были разными. Их содержание определялось, прежде всего, местом проживания родителей и их вкусами. Родители Миши еще долгое время после окончания войны жили в Самарканде, и они посылали орехи и сухофрукты. Родители Марка жили в городе Казатин на Украине, которая в то время получала значительную американскую помощь, посылали самые различные консервы, в основном мясные завтраки. Леня получал с Украины большие банки свиной тушенки. Рунины родители тоже жили на Украине, и Руня ежемесячно был владельцем восьми килограммов розового украинского сала.

Мои посылки из Ростова содержали донские рыбцы, лучшей закуски я никогда не пробовал, и мамины пироги. Как обычно поступали в то голодное время в студенческих общежитиях при получении продуктовых посылок? При нормальных отношениях между сожителями хозяин не “отпадал” от своей посылки до полного (и еще немного) насыщения, а затем великодушно (или не очень) угощал своих товарищей. У нас повелось иначе: посылка сразу же поступала в общее владение. Покажу это на примере Руниного сала. Абсолютно не трудно представить себе, с какой жадностью мы на него набрасывались. Так продолжалось день-два: все ходили сонные, но довольные. Затем наступало насыщение: мы хотели, но не могли. Но с этим смириться было невозможно – мы помнили, какие мы были голодные еще совсем недавно. Сало поджаривали, отваривали, клали в любую пищу – и так продолжалось до его полного уничтожения.

В студенческую столовую мы ходили обедать. За мясные или рыбные блюда у нас вырезали соответствующие талоны из продуктовых карточек, но были блюда, которые продавали без талонов – вот на них мы и делали упор, брали сразу по несколько порций. Но раз, а иногда два раза в месяц мы разрешали себе расслабиться – ездили обедать в город в ресторан “Московский” или, это было чаще, в Пельменную №8, что находилась на Суворовском проспекте, недалеко от Староневского. В то время и в ресторанах кормили по карточкам, но вырезали настолько много талонов, что на один обед уходило чуть ли не десятидневное их количество (мы брали обычно не менее двух первых блюд и не менее трех вторых).

Мы не были трезвенниками, и поэтому без выпивки дело не обходилось. Рассчитывался, как правило, кто-то один, но остальные не считали себя должниками. Никаких денежных расчетов между нами не было, и вот это являлось, пожалуй, главным внешним показателем наших взаимоотношений. Да, кошельки были у нас разные, но фактически деньги были общие. И за все годы, что мы прожили такой коммуной, по этому поводу не было ни одного эксцесса, ни одного недоразумения. Конечно, очень важным было то обстоятельство, что деньги мы тратили только на еду и на редкие развлечения. Одежду, тогда очень дорогую, мы практически не покупали. Это делали, если делали, наши родители, когда мы приезжали на каникулы. Я, например, не имел пальто и все время, почти четыре ленинградских года – осенью, зимой, весной – проходил в офицерском кителе, который мне подарил Толя Дохман, муж моей двоюродной сестры Фани. Однако согласитесь, что такая коммуна далеко не заурядное явление.

Как-то, это было не то в конце сорок шестого, не то в начале сорок седьмого года, мы в очередной раз оказались на мели: месяц был в самом разгаре, но карточки были почти все съедены, а с деньгами были какие-то задержки. Мы ходили голодные и хмурые. И тут мы прочли объявление: есть двухнедельные путевки в дом отдыха в Териоках (так назывался бывший финский курорт, позже переименованный в Зеленогорск). Мы решили, что это помощь сверху и не воспользоваться ею нельзя.

В профкоме по какой-то минимальной цене мы, Марк и я, выкупили путевки в дом отдыха научных работников. После серых общежитейских будней нам показалось, что мы попали в сказку. Приятная, уютная обстановка, белоснежные занавески на окнах, такие же скатерти на столах в столовой, в доме тепло, на территории чистый блестящий снег, по вечерам концерты или танцы. Но главное – это, конечно, трех или даже четырехразовое полноценное питание, очень вкусное и почти что достаточное. Нам даже давали сливочное масло и сыр! Это ощущение блаженства у меня сохранилось на всю жизнь. Но все кончается, и сказка тоже. И вот мы открываем дверь в нашу комнату – тишина, ребята лежат на кроватях и едва поворачивают головы, чтобы посмотреть на нас – берегут силы. Им эти две недели дались нелегко, выкручивались, как могли. Последняя их операция имела стратегический характер – они накупили в столовой талоны на отварную морковку, на которую не требовались карточки, и ежедневно ходили проверять, не стали ли на талоны с такими же номерами давать что-либо приличное, например, мясное.

Я где-то вычитал, что систематическое недоедание, в частности, белого хлеба, приводит к туберкулезу, и первыми признаками заболевания является ежевечернее повышение температуры. Я достал термометр и стал каждый вечер измерять температуру. И что же? Температура была выше, чем 36,6! Все, надо начать готовиться, а главное – подготовить маму. Однако на лекции я решил пока ходить. Но что-то изменилось в моем облике не в лучшую сторону, появилось что-то потустороннее во взгляде, и кто-то из ребят сказал мне: “А почему бы тебе, Юра, не заняться спортом?” Действительно, хуже, наверно, не будет. И я пошел в гимнастическую секцию, тренером которой был Володя Голованов, наш сокурсник, тоже из Ташкента. Он оказался не только отличным гимнастом, не то кандидатом, не то мастером спорта, но и хорошим преподавателем. Когда я первый раз подошел к перекладине, то с большим трудом смог подтянуться один или два раза. Но через две или три недели я уже легко делал многократно подъем с разгибом (склепку), а через пару месяцев я по подготовке уже не отличался от других членов секции, а по силе превосходил многих. Любовь к гимнастике у меня сохранилась на всю жизнь. Температуру тела я больше не измерял.

Я уже писал, что самым тяжелым был 46-й год. В 47-м стало немного легче. Во второй половине года появились слухи о готовящейся реформе – девальвации рубля. Но случилось все неожиданно, во всяком случае, для нас, простых смертных. В двадцатых числах декабря был опубликован Указ, согласно которому с первого января нового года отменяется карточная система, а существующие цены на товары и услуги действуют только несколько дней, включая день публикации Указа. А после, если пользоваться старыми деньгами, надо будет платить в десять раз больше. И тогда же можно будет менять старые деньги на новые, но в такой же пропорции.

Какие-то льготы были для тех, кто держал свои деньги в сберкассе, но студентов, по понятным причинам, это мало интересовало. И люди стали спасать свои деньги. Продуктовые магазины были опустошены сразу. Кое-кому из наших студентов удалось, правда, накупить вина, какие-то продукты, почтовые марки, но большинство, и мы в том числе, остались при своих интересах, то есть со своими деньгами. Полным ходом шло опустошение и промтоварных магазинов, там тоже к концу дня полки были пусты. Я не видел, но очевидцы рассказывали, как обезумевшие люди врывались в магазины, расставляли руки, ложились на застекленный прилавок и орали “Все мое”. В магазинах медицинского оборудования люди усаживались в зубоврачебное или гинекологическое кресло и не вставали до тех пор, пока им не давали чек на покупку этого кресла. Конечно, многие заведующие магазинами, продавцы и другие, имевшие отношение к торговле, воспользовались этой ситуацией и мгновенно обогатились. Но советская власть, безусловно, выборочно, но наказала многих махинаторов, получивших историческое прозвище “декабристы”.

И вот наступило первое января. Мы заходим в наш ближайший районный магазин, что за углом на Московском проспекте, и не верим своим глазам: на прилавках в свободной продаже, без карточек, выставлены сливочное масло, сахар, конфеты, колбаса – неужели мы этого дождались?

Короче говоря, всем стало немного “легче и веселее”⁷, и прежде всего это почувствовали студенты. Но наряду с этим в головах и поступках некоторых студентов происходили и совершенно необычные явления. С нами все эти годы – и в Ташкенте и в Ленинграде – учился и жил в общежитиях один тихий, спокойный, не очень заметный парень, Жора Шойхер. Самой примечательной у него было одно – сама фамилия. Выдержать ее просто так, без под.ки, было невозможно и все его называли по фамилии, но только с добавкой “Боль”. Вроде, чисто физиологически, он не очень оправдывал такое почетное звание, но после описываемого события, мы тогда все единодушно пришли к заключению, что он вполне его заслужил. И, скорее всего, все ошибались. После окончания четвертого курса, как обычно, все разъезжались по домам, к своим родителям. Жора не был исключением, он уехал и. не вернулся. Долгое время мы ничего о нем не знали, а потом выяснилось, что Жора поступил на первый курс Медицинского института.

1948 был для нас последним учебным годом, годом, который должен был определить судьбу каждого – предстояло распределение. Из предметов последнего семестра меня больше всего заинтересовали два родственных курса: Теория процессов автоматического регулирования и Устойчивость автоматизированных систем. Эти курсы читались очень хорошими преподавателями, и меня заинтриговал тот факт, что такие сложные явления, оказывается, можно точно рассчитать. Я, конечно, не мог предполагать, что это направление окажется главным в моей последующей деятельности.

Сдачу последнего экзамена мы решили отметить, но отметить необычно. Мы пошли в кафе Норд, что на Невском проспекте, заказали бутылку ликера, а в качестве закуски – пирожные всех сортов. Концентрация сахара в ликере была настолько высокой, что от дна к горлышку бутылки “вырос“ красивый сахарный конус. Мы одолели это сладкое пиршество и хорошо его запомнили, настолько, что спустя несколько лет я не мог даже подумать о ликере. Хотя пирожные, если такая возможность представлялась, ел с удовольствием.

Еще до окончания пятого курса нам было предложено выбрать тему дипломного проекта. Можно было взять какую-нибудь типовую тему или предложить свою. Я предложил свою. По наводке одного преподавателя с кафедры Авиационные приборы я разыскал в Публичной библиотеке информацию о том, что в США разработан или разрабатывается прибор, который предупреждает пилота о возможном нарушении нормального обтекания крыльев самолета встречным потоком воздуха, что может закончиться гибелью самолета. Я понял общую идею этого прибора, понял, что в нем используется, в том числе, информация о текущем значении числа Маха, и решил попробовать разработать его в дипломном проекте. Хорошо помню свое настроение, когда возвращался поздно вечером из Публичной библиотеки. Было ощущение, что я уже что-то сделал, и это “что-то” очень важное.

Руководить моим дипломным проектированием взялся декан нашего факультета, заведующий кафедрой, Эдуард Михайлович Идельсон. Мы с ним решили, что для выявления физических и математических основ прибора имеет смысл поговорить со специалистами Центрального Аэрогидродинамического института (ЦАГИ). Институт расположен в Подмосковье, а поэтому преддипломную практику мне следует проходить в Москве. Группа “москвичей” оказалась достаточно большой, я помню, может быть, не всех, но большинство: Миша Туровер, Саша Фуксман, Юра Хованский, Клара Богатырева, Маша Гаврилова, Марина, Толя Стрыгин.

О Саше Фуксмане большой разговор будет впереди. Юра Хованский был малозаметным студентом, но нормальным хорошим товарищем. Он удовлетворял всем формальным требованиям того времени и по окончании был оставлен в институте. И здесь проявились его способности, ранее особо не заметные. Он быстро защитил кандидатскую диссертацию, а после длительной командировки в Китай – докторскую по системам автоматизированной слепой посадки самолетов. Диссертация была полноценной – мне пришлось написать на нее отзыв.

А пока большинство ребят поселилось в Москве в общежитии какого-то института, а некоторые, и я в том числе, у знакомых или родственников. Свободное время мы старались проводить вместе, особо запомнилась поездка по каналу Москва-Волга с остановкой на замечательном пляже, где мы с Машей переплыли довольно широкий канал. Практику я проходил в одном очень крупном приборостроительном КБ, номер которого я не помню, но знаю, что впоследствии оно принимало самое активное участие в приборном обеспечении космических полетов. Моя практика протекала достаточно формально, однако, к моему удивлению, однажды меня вызвал начальник отдела или лаборатории и сделал неожиданное предложение. Он предложил послать на меня запрос в комиссию по распределению молодых специалистов. И как же я поступил? Не долго думая, я. отказался. Почему? Я и сейчас не знаю, чисто эмоциальная реакция. И это при ситуации, когда я не знал и не гадал, каково же будет мое будущее распределение.

Мне по телефону удалось договориться о встрече со специалистом ЦАГИ, занимающимся интересующим меня направлением в аэродинамике. Навстречу мне вышел достаточно молодой человек, который, протянув руку, назвался “Борис”. Я немного удивился, но в тон ему ответил “Юра”. Только потом я понял свою оплошность. Оказалось, что Борис, но только с ударением на О, это его фамилия. Он мне очень помог и показал, как для конкретного самолета, представленного своими аэродинамическими характеристиками, определять критическую скорость, превышение которой вызывает появление локальных скоростей обтекания крыльев воздушной массой, равных или превышающих скорость звука. А это для самолетов того времени, летавших в дозвуковом диапазоне скоростей, было чрезвычайно опасно.

Уже позже, обдумывая алгоритм работы прибора, я посчитал целесообразным выдавать пилоту информацию о допустимом маневре, который будет безопасным для самолета. Для этого прибор, имея информацию о текущих параметрах полета, вычисляет предельно допустимый для данных условий маневр и выдает информацию пилоту в виде светофора. При зеленом свете светофора пилот может увеличивать скорость и выполнять любой маневр, включая пикирование, при желтом свете возможно некоторое увеличение скорости и ограниченный маневр, а при загорании красного света – возможен только прямолинейный полет. Прибор я решил назвать УДП – указатель допустимых перегрузок (в предыдущей главе я говорил, что так назывались талоны на улучшенное дополнительное питание).

В Ростов на последние каникулы я поехал прямо из Москвы. Для меня поездки в Ростов на каникулы всегда были большим праздником, особенно на летние. Для того чтобы ускорить и удлинить эти праздники, я все экзаменационные сессии обычно сдавал досрочно на две, а были случаи, что и на четыре недели раньше срока. И здесь мне неоценимую помощь оказывал мой соученик по группе Наум Пермиловский. Он писал такие замечательные конспекты, так умно и четко, что даже если ты не был на лекции, то и тогда можно было понять любой сложный материал.

Маму я никогда заранее не предупреждал о приезде, и какое это было счастье, я это осознавал даже тогда, зайти в наш двор, подняться на крыльцо, открыть ставни, постучать в окно и услышать голос мамы: “Кто там?” А потом увидеть маму, зайти в квартиру и убедиться, что все на месте и еще раз сказать себе, что так будет всегда и не может быть иначе.

Все дневное время суток я проводил на пляже. У нас всегда собиралась хорошая компания, и ребята, и девушки, было весело и по-молодому интересно. Одурманивающий запах Дона – запах водорослей, жгучее южное солнце, благополучие близких людей, легкое знакомство с девушками, постоянно хорошее настроение – вот ощущение моих летних пребываний в родном городе. На этот раз в обычный мой распорядок было внесено изменение – мне была куплена двухнедельная путевка в Пухляковский Дом отдыха, расположенный в средней части Дона там, где сейчас раскинулось Цимлянское водохранилище, почти море. Отдыхалось мне там замечательно, много купался, катался на лодке, ухаживал за девушками. И получал большое удовольствие, наблюдая, как гнутся весла во время гребли – сила, накаченная гимнастикой, требовала выхода.

Но больше всего мне запомнилось событие, происшедшее при возвращении. Это случилось в станице Константиновка. Дон здесь расширяется, и в средней части его течения образовалась отмель. А на наш пароход с пристани грузили новых пассажиров – заключенных, работавших на строительстве канала Волга – Дон. И волею случая, находясь на палубе, я опять, как и три года назад, оказался свидетелем побега. Один из заключенных, еще не поднявшись на пристань, рванул к реке и поплыл. Два милиционера с наганами в руках бросились за ним, но сапоги и полная амуниция не позволяли им поспевать за беглецом, который, оторвавшись от преследователей, уже переплывал рукав. Милиционеры вплавь почему-то не пустились, а тот уже бежал по отмели. Мы все, затаив дыхание, следили за развивающимся “соревнованием”. И было впечатление, что побег удается. Почему-то милиционеры не стреляли, а беглец, пробежав отмель, уже входил в воду второго рукава, но. из-за поворота выскочила моторная лодка, очевидно, милицейская, и через мгновение человек был схвачен. Его, со связанными руками, ввели на палубу и толкнули ногой в открытый трюм.

Одиннадцатый семестр, дипломное проектирование, начинался с первого октября. Каждому факультету было выделено свое помещение, и работа началась. У меня вроде все принципиальные вопросы были уже решены. Кроме того, во мне еще не угасла инерция летнего отдыха. Поэтому я с удовольствием воспользовался возможностью опять побывать в том же доме отдыха в Териоках, но на этот раз не с Марком, а со своей девушкой, Валей Панченко. Все было так же хорошо, как и в прошлый раз, но еще добавилась романтика.

После того, как я закончил все расчеты и нарисовал принципиальные и электрические схемы, у меня зародилась одна авантюрная идея: а не подать ли мне по этим материалам заявку на изобретение? Мой научный руководитель не был большим специалистом в этом вопросе, и я пошел посоветоваться к заведующему кафедрой конструкций летательных аппаратов доктору технических наук инженер-полковнику Олегу Николаевичу Розанову. Он посмотрел материалы и сказал, что идея моя правильная и что он даже может написать официальный отзыв. И я засел за заявку, формальных правил составления которой не знал, а поэтому писал то, что мне казалось логичным для понимания сути изобретения, то есть, написал не заявку, а черт знает что. И отправил “это” вместе с отзывом Розанова через первый (секретный) отдел в Комитет по делам изобретений. Каково же было мое удивление и радость, когда через месяц я получил Справку о приоритете материалов заявки, признанных не подлежащими опубликованию. Мне, да и не только мне, казалось, что это уже почти авторское свидетельство на изобретение. А на самом деле это было просто подтверждение факта получения моей заявки.

Здесь мне хотелось бы сказать о том, что с процессом изобретательства я уже однажды сталкивался, но сам процесс произошел в несколько необычной форме. Валя сделала курсовой проект – спроектировала какую-то коробку передач и попросила меня посмотреть, все ли в порядке. Я обнаружил полный непорядок – ее конструкция допускала одновременное включение двух различных передач, то есть была полностью неработоспособна. На новое конструирование времени не было – сроки сдачи проекта уже прошли. Я долго смотрел и прикидывал, как можно исправить положение, но кроме коренной переделки конструкции ничего другого сделать было невозможно. С этим я лег спать, но, видимо, и во сне мой мозг продолжал усиленно работать, и среди ночи я проснулся с “фотографией” одной детали. Я тут же нарисовал эту деталь на листе бумаги. Деталь была не очень сложной, но удивительно точно решала проблему – будучи установленной на одну из осей коробки передач, она без изменения конструкции исключала возможность одновременного включения двух скоростей.

За всю последующую изобретательскую и научную деятельность у меня только еще один раз повторился подобный эффект, когда во сне я придумал оригинальный и очень простой графический метод исследования устойчивости нелинейных систем автоматического управления.

В середине срока подготовки дипломных проектов начался важнейший процесс – распределение выпускников института по предприятиям страны. Нам стало известно, что поступило много заявок от ленинградских предприятий, настолько много, что весь выпуск мог бы остаться в Ленинграде. Но на это комиссия, конечно, пойти не могла. Тем не менее, все ленинградцы, имеющие городское жилье, остались в городе. А общежитейцы. Я уже немного подзабыл всю эту процедуру, но помню, что вызывали на комиссию в определенной последовательности, определяемой интегральным показателем успеваемости за все годы обучения, и предоставляли ограниченный, но все же выбор места работы. Однако этот выбор был персонифицирован.

Я не знаю, сколько человек, живших в общежитии, остались в Ленинграде, но их было немало. К величайшему сожалению, которое я испытывал, без преувеличения, всю жизнь, ни один из моих друзей не был направлен на ленинградское предприятие. Леня Чернявский получил назначение в Омск, Марк Одесский – в Подмосковье, в Загорск, Миша Туровер – в Ульяновск. Когда я пришел на комиссию, то председатель с улыбкой сказал мне: “Вы знаете, мы всем выпускникам даем некоторую возможность выбора места будущей работы, но вам мы такую возможность решили не предоставлять – вы направляетесь в ленинградский научно-исследовательский институт, НИИ-49”. Я был поражен и очень рад этому назначению: об этом институте я слышал много интересного и, признаться, не мог о нем даже и мечтать. Вот, оказывается, почему я отказался от столь заманчивого московского предложения. Думаю, что решающей причиной назначения было, скорее всего, не то, что я считался хорошим студентом, а то, что мой дипломный проект чуть ли не признан изобретением. А как же ребята? Они были расстроены. И это было мне очень понятно. Но все же я не мог объяснить даже самому себе, почему они в тот нелегкий день сели за обеденный стол без меня. Но это случилось только один раз.

Однажды меня вызывает к себе Эдуард Михайлович и говорит примерно следующее: “У Вас более 80% отличных оценок и, судя по всему, за дипломный проект Вы тоже получите оценку «отлично». Но диплом с отличием Вам не дадут – у Вас есть тройка, по химии. Ее надо исправить. Я говорил с профессором Анатолием Александровичем Петровым, заведующим кафедрой химии, и он согласился принять у Вас экзамен по химии. Вам не нужно серьезно готовиться к этому экзамену, думаю, что Вам надо знать хотя бы формулу воды”. Формулу воды я помнил и без промедления пошел к Петрову.

Однако все получилось совсем не так, как предполагал Эдуард Михайлович. Анатолий Александрович, еще совсем молодой человек – ему тогда было чуть больше тридцати, увидев меня, минуту помолчал, а затем заявил: “А, так это Вы. Ну, что ж, хорошо, я приму у Вас экзамен. Но только предупреждаю, что Вам надо подготовиться к нему серьезно и очень серьезно”. И я понял, в чем дело. Анатолий Александрович давно “положил глаз” на Валю Панченко и этого особенно не скрывал. И он много раз видел нас вдвоем. Экзамен по химии я не пересдавал.

Работа над дипломным проектом подходила к концу. Обстановка в дипломке была спокойной, даже веселой – много шутили, забавлялись. Подавляющее большинство поспевало к сроку, середине марта, а те, кто немного отставал, либо усиливали темп, либо немного сокращали программу. Леня Чернявский, например, не очень выкладывался в отпущенное время, любил поспать, а небольшой дефицит во времени решил компенсировать чисто “технологически” – с обязательным объемом в 100 листов пояснительной записки он легко расправился, выводя каждую букву записки в размер, приближающийся к размеру букв в детском букваре. Это не помешало экзаменационной комиссии разобраться и в качестве самого проекта, и в эрудиции дипломанта и выставить Лене за дипломный проект оценку “отлично”, хотя вроде рецензент просил “хорошо”.

Оказался в практически безнадежном положении только один человек – самый умелый и самый исполнительный – Саша Фуксман. Саша взялся спроектировать какой-то хитрый автопилот, в голове и схематично в черновиках у него, наверно, все получилось, а вот дальше. Саша начал с проектирования ручки управления автопилотом, потратил на это все положенные пять месяцев, конструкцию ручку не закончил, а самим автопилотом, естественно, даже не запахло. До защиты оставались считанные дни, кто и что такое Фуксман, знали все, а поэтому было срочно организовано подпольное студенческое КБ, и работа закипела. Сашина защита прошла успешно.

Эпопея моей студенческой жизни в Ленинграде подошла к концу. Экзаменационная комиссия приняла решение ходатайствовать перед Москвой о выдаче мне диплома с отличием, несмотря на наличие одной тройки, однако это ходатайство все по той же причине не было удовлетворено. Выпускники получили альбомы, которые начинались с портрета хозяина альбома, а далее шли листы с фото студентов и преподавателей. Этот альбом и теперь со мной здесь, в Америке. В “Астории” состоялся очень памятный выпускной вечер, на который мы откладывали деньги с каждой стипендии. Было весело и, конечно, грустно. Вот и все…

Одна наша выпускница Зина, жена будущего академика и директора Государственного Оптического института, тоже нашего студента, Миши Мирошникова, получившая, как и я, назначение в НИИ-49, не ождая окончания положенного нам месячного отпуска, пошла сразу же оформляться в отдел кадров НИИ. Там она почему-то решила проинформировать начальника отдела кадров о том, что, помимо нее, к ним направлен также выпускник Штеренберг. “Как вы сказали, Штеренберг? Нет, что-то не так. Мы таких не берем”. Я еще жил в общежитии, Зина меня разыскала и рассказала об этом разговоре. Я почему-то должным образом не прореагировал на это “приятное” сообщение, не помчался в НИИ, а поехал домой, в Ростов, где меня уже ждали.

III. ПЯТИДЕСЯТЫЕ