Начало пути

Начало пути

Мама и Инна решили совместить празднование окончания института с моим днем рождения. Пришли, конечно, все родные. Были в нашей семье праздники до этого, были и после, но такого не было. Мало того, что сам по себе повод был значительным – этот сопляк, Юрка, стал инженером, остался работать в Ленинграде, в НИИ, да и само время было замечательным. Послевоенная жизнь постепенно налаживалась, пожилые были живы, молодые обзаводились семьями, детьми, будущее обязательно должно быть добрым, хорошим.

Все были рады, но один человек был счастлив. И это, конечно, была моя мама. Она в одиночку, будучи не очень здоровым человеком, блестяще справилась с труднейшей задачей: в военное и послевоенное время дала образование обоим своим детям (Инна получила диплом врача в 1946). Дядя Гриша тоже имел все основания считать себя не просто причастным к этому событию, но и активным его участником. Он был не только добрым человеком, но и верным другом – не на словах, а на деле помог сыну своего товарища.

Так что все веселились от души. Пили, ели, танцевали до утра. Окна на Газетный переулок были открыты, и из них множество раз неслись хиты того времени: “В жизни очень часто так случается…”, “Эх, путь-дорожка фронтовая…”, “Давай закурим, товарищ, по одной.”, “Не нужен мне берег турецкий.” и другие. Все были пьяными или почти пьяными. Особенно мне было приятно смотреть на хорошо выпившего Марка Шульгина, таким веселым я его никогда больше не видел. Евреи тоже могут гулять, когда на душе светло.

Как и в первый свой приезд в Ленинград, я с вокзала направился на улицу Правды, к дяде Саше. Мне опять была предложена койка, на этот раз до нахождения жилья в частном секторе. Я понял так, что месяц меня могут потерпеть. Я думаю, что пояснений о том, кто был главный в их семье, не требуется.

С некоторым замиранием сердца я направился в НИИ – Суворовский проспект… Но мои опасения оказались напрасными: меня встретили по-деловому, и после короткой беседы начальник отдела кадров НИИ-49 пригласил для встречи со мной одного старшего научного сотрудника: “Вам с ним скучать не придется”. По понятным причинам я не стал выяснять у начальника, почему у него изменилось отношение ко мне. Старшим научным сотрудником оказался Григорий Львович Рабкин. Наша встреча с Григорием Львовичем заняла недолго, около получаса, но, как оказалось, с перерывами она длилась больше двадцати пяти лет.

А пока меня поместили в читальный зал библиотеки, где вместе со мной в ожидании результатов дополнительной проверки благонадежности сидело еще несколько человек. В том числе моя будущая сотрудница, доброжелательная и симпатичная женщина, Нина Яковлевна Третьякова. Важным результатом этого “сидения”, которое длилось около месяца, явилось то, что я тщательнейшим образом проштудировал замечательную книжку американских авторов Лауэра, Лесника и Мадсона “Основы теории сервомеханизмов”. Эта книга удивительно просто описывала сложные процессы автоматического управления и явилась хорошим фундаментом для моей последующей работы. После завершения процедуры проверки моих анкетных данных Особым отделом, я оказался в лаборатории Николая Николаевича Свиридова, которая занималась в то время вопросами координации разработки системы управления БСУ (береговой системы управления) крылатой ракеты “Шторм”.

Григорий Львович был одним из очень немногих в то время сотрудников института, имевших ученую степень кандидата технических наук, и поэтому его группе было поручено проведение теоретической оценки устойчивости и точности создаваемой системы. И со свойственной ему в то время энергией он взялся за эту проблему, с которой в последующие годы едва справлялось специально созданное отделение, численность которого в десятки раз превышала численность группы Рабки-на. Не говоря даже о том, что в составе этого отделения работало примерно двадцать кандидатов наук технических и физикоматематических и имелся колоссальный по тем временам парк вычислительных и моделирующих систем. А у Григория Львовича была группа теоретиков-вычислителей, группа клавишных вычислительных машин, попросту – арифмометров, обслуживающая вычислителей, и два или три техника, которые собирали нечто, называемое моделирующим стендом.

Я был ориентирован на то, чтобы возглавить работы на моделирующем стенде. Но, помимо этого, я был подключен и к расчетам, что, честно говоря, было интересно. Хотя главным моим инструментом в то время была логарифмическая линейка. Так что направление и характер моей работы определились.

Найти отдельную комнату для жилья оказалось не очень простой задачей, несмотря на то, что на улице Маклина, на площадке недалеко от Садовой улицы, которая кем-то и когда-то была выделена для этой цели, всегда стояли люди – и ищущие и предлагающие. Для того чтобы снять комнату, необходимо, естественно, совпадение некоторых условий. Необходимо, с одной стороны, для съемщика, чтобы был подходящий район, умеренная цена, комната, пригодная для жилья, хозяева не алкоголики, согласие хозяина на прописку жильца. Со стороны сдатчика необходимо, чтобы внешний вид съемщика вызывал доверие, а может быть, даже симпатию, чтобы ему не требовалась прописка, чтобы оплата была сделана за несколько месяцев вперед, и другие требования, которые могли быть самыми необычными. Поэтому я ходил на улицу Маклина и неделю, и две и, кажется, три. Два раза вроде все совпало, но в последний момент выяснялось, что хозяйка и не думает освобождать комнату и что она совсем не возражает жить вместе.

Наконец, одна молодая женщина сама подошла ко мне и предложила мне отдельную комнату в двухкомнатной квартире, в которой она жила вдвоем с матерью, в Смольнинском районе, то есть недалеко от института, с пропиской, за 200 рублей в месяц. Мы с ней, звали ее Катя, сразу поехали на Херсонскую улицу, я познакомился с ее мамой, мы друг другу понравились, и я без промедления отправился за своими вещами – все за тем же чемоданчиком.

Правда, после несколько дней моего проживания у Февралевых, такова фамилия была моих хозяев, видимо, с подачи родственников или знакомых, они мне заявили, что, во избежание возможных претензий с моей стороны, они решили меня не прописывать. Прописка у моих родственников исключалась, даже вопрос такой не мог быть поставлен. И я пришел к выводу, что поиск жилья придется продолжить. Но Февралевы были честными людьми, поэтому они, в конце концов, поверили и мне. Кстати, семья Февралевых состояла не из двух, а из трех человек. Третий – брат Кати, Женя Февралев, мой одногодок – в это время еще служил во флоте. Впоследствии я помог Жене устроиться на работу в наш институт, где он проработал высококлассным специалистом-механиком до самой пенсии. Так получилось, что мы всерьез подружились, а последние двадцать лет прожили с семьей Жени в соседних домах.

Перед Григорием Львовичем, а потом уже и перед нами двоими, была поставлена задача создать модель бокового движения крылатой ракеты на участке самонаведения на морскую цель и, таким образом, оценить устойчивость и точность проектируемой системы. Это была совсем не простая задача: я уже говорил об отсутствии в конце сороковых в Советском Союзе вычислительных машин: и цифровых (ЦВМ), и аналоговых (АВМ). Григорий Львович еще до меня решил, что процесс сближения ракеты с целью можно воспроизвести с помощью счетно-решающих устройств, основанных на уже освоенной нашей промышленностью вращающихся трансформаторах (ВТ). Но для моделирования динамики полета ракеты необходимо было в реальном масштабе времени решать дифференциальное уравнение. Для этой цели подошла бы любая АВМ. Но где ее взять, не заказать же в Америке? Мы узнали, что в Институте Автоматики и Телемеханики (ИАТ АН СССР) разрабатывается для собственных нужд какая-то АВМ, и Григорию Львовичу удалось получить чертежи основного элемента этой АВМ – операционного усилителя. Было изготовлено три таких усилителя, на их базе собрана модель ракеты, и в середине 1950 года наш моделирующий стенд заработал. Этот стенд едва размещался в одной большой комнате.

На столах урчали ВТ, которые обслуживались множеством усилителей, подмигивали сигнальные лампы, и на специальном построителе было видно движение цели и нагоняющей ее ракеты. Начальству этот стенд очень понравился, но дальнейшего развития он не получил, так как заказ ”Шторм” по каким-то причинам правительством был закрыт, а аналогичные разработки появились в институте лишь спустя половину десятилетия. Это была первая в институте, а, скорее всего, и во всей нашей отрасли, работа по моделированию подобных систем с привлечением вычислительной техники.

Первая моя заработная плата была установлена в размере 800 рублей. Это было, конечно, очень мало, но на минимальные потребности все же хватало. Через несколько месяцев в институте всем подняли оклады, и я стал получать 1000 рублей. Как же распределялись эти деньги? 200 – плата за жилье, 100 – государственный заем, 180 (или больше) – налоги. Оставалось на собственные нужды около 500 рублей. Трудно, однако примерно через полгода я получал уже существенно больше. Дело в том, что такие организации, как наш институт, занимавшиеся оборонной тематикой, в частности, радиолокационной техникой, имели повышенное материальное обеспечение. Для сотрудников это выражалось в том, что им выплачивалась ежемесячная премия, размер которой зависел от должности и, естественно, был тем больше, чем выше должность. Для инженеров премия доходила до 50% от оклада, и эта добавка была весьма ощутима. Тем не менее, даже после этой добавки деньги у меня не оставались, и маме я тогда еще не помогал. Более того, ограничивать себя приходилось во всем. Я, например, очень любил после работы выпить кружку пива. Сколько стоили другие продукты, я не помню, но большая кружка пива стоила тогда 2 рубля 20 копеек. Так вот, очень скоро я пришел к выводу, что ежедневно я себе такое удовольствие доставлять пока не могу. Моя старшая хозяйка, Прасковья Ивановна, готовила по вечерам очень вкусную жареную картошку, кажется, на свином сале. Пару раз они меня угостили, а потом я попросил, что бы они включили меня во все расходы, связанные с этим блюдом. И освободился от забот о своем ужине. Но, к сожалению, через некоторое время я отказался и от этой замечательной услуги.

Приближалась осень, дождливая холодная ленинградская осень. А я бегаю без пальто, все в том же артиллерийском кителе. Мало того, что прохладно, так еще и не очень прилично. Меня выручает Натан Коган, тоже выпускник ЛИАПа, но годом ранее. Он мне одалживает 1000 рублей, и я в тот же день покупаю пальто и, конечно, шляпу. А как же иначе – ведь я теперь инженер (кстати, опять напрашиваются сравнения: количество инженеров в нашем институте в конце сороковых было меньше, чем количество кандидатов наук в конце восьмидесятых). Но тут происходит чудо – я нахожусь в должниках у Натана всего лишь один день. На следующий день я выигрываю ровно 1000 рублей – по маминой облигации какой-то сталинской пятилетки, которую она мне когда-то дала в пачке с другими облигациями.

Я очень чувствовал отсутствие моих друзей. Мне явно не хватало того ежедневного дружеского контакта, который у нас был в течение шести лет. С замиранием в сердце я поехал в ЛИАП на первую после окончания института студенческую научно-техническую конференцию. Общежитие, почта, самолеты, сама “богадельня” – все было на месте. Не было самого главного – моих друзей. Хотя моментами казалось, что сейчас в коридоре появится родная душа.

Было грустно. Поэтому я был открыт для новой дружбы. Легче всего устанавливались контакты с бывшими лиаповцами, работавшими в НИИ-49. Это были Леша Данилин, Изя Крислав-Крикливый и, немного позже, пришедший на работу прямо в нашу лабораторию, мой соученик по группе Володя Соловьев, добрый парень, верный товарищ на долгие годы. Все они тогда были еще холостыми, и мы часто собирались, немного выпивали, играли в преферанс. Какой-то отдаленный отзвук от прошедшего студенчества.

Проявлялись взаимные дружеские симпатии и с некоторыми из моих новых сотрудников. Прежде всего, я выделю из них Измаила Ингстера, Николая Чередниченко, да и моего непосредственного начальника Григория Львовича Рабкина. Но ближе всех мне стал Женя Ельяшкевич и его быстро образовавшаяся семья. Однако эта близость никогда не переходила в область задушевных (скорее всего, это неточное определение) отношений, характерных для моих студенческих друзей…

Я уже упоминал о том, что после окончания артиллерийского училища Сеня Фиранер получил назначение в Ленинград. Он, в звании лейтенанта, работал на действующем полигоне, в общем-то, в месте не абсолютно безопасном – там проходили боевые испытания новейших артиллерийских систем. Ему, в отличие от меня, сразу же дали комнату в большой коммунальной квартире. Вроде все нормально – служи и расти. Но Сеня решил и, наверно, правильно решил организовать себе запасной жизненный путь – он поступает на исторический факультет заочного отделения Педагогического института. В это время мы с ним довольно часто встречались – ведь оба еще были холостяками, а шлейф наших отношений тянулся издалека и издавна. Телефонов у нас тогда не было, мы приходили друг к другу, но не всегда заставали дома. Вспомнилась одна наша встреча, случайная встреча, лоб в лоб, на улице, кажется, на Садовой. Меня удивил его явно встревоженный вид и еще больше удивили слова: “Юрка! А ты говоришь, Бога нет, но ведь во всем мире есть только один человек, который может мне сейчас помочь, этот человек – ты, и ты же идешь мне навстречу!” Оказывается, он шел на экзамен по французскому языку, которым, по его словам, последний раз занимался еще вместе со мной, в седьмом классе – это все, конечно, для красного словца. Но хочет он, ни много, ни мало, чтобы я пошел и сдал этот экзамен вместо него. Я опешил, но, честно говоря, меня больше смутила не столько моральная сторона этой авантюры, сколько ее выполнимость. “Во-первых, я тоже уже несколько лет не держал в руках французские книги – меня сейчас больше интересует английский, а, во-вторых, мы с тобой совсем непохожие люди и я хоть и офицер, но только лишь запаса”. “Смотри, вот направление на экзамен, здесь нет моей фотографии, а экзамен должен состояться не в институте, а в квартире преподавателя, вот в этом доме” – и он указал на дом, который располагался неподалеку, на противоположной стороне улицы. Преподавателей оказалось двое, и оба – женщины, одна чуть постарше. “Вы знаете, нам неясен уровень вашего французского, какой-то перекос: что-то вы умеете блестяще, а что-то вы вообще не знаете. Мы это связываем с вашим офицерским статусом. Ставим вам четверку”.

В середине лета 1949 я в очередной раз приехал в ЛИАП и, конечно, зашел в общежитие. И тут я случайно встречаю Сашу Фуксмана. Саша продолжал жить в общежитии, несмотря на то, что все наши выпускники разъехались полгода назад. Он, конечно, занимался поиском жилья, и я думаю, что упорно и серьезно, но решиться на какой либо вариант он был не в состоянии. Комендант общежития, Лев Васильевич Зверев, много раз назначал ему последний срок, но выгнать его прямо на улицу пока не решался. Вероятнее всего, он бы его терпел до конца августа, когда должно было начаться заселение общежития старыми и новыми студентами. Времени оставалось совсем немного. Я почему-то думал недолго. “Если ты не возражаешь, я попробую поговорить со своими хозяйками. Вот тебе мой адрес, приезжай завтра”. Я рассказал Кате и Прасковье Ивановне, кто такой Саша, он их заинтересовал, для повышения этого интереса я предложил увеличенную оплату за комнату, 300 рублей. Лев Васильевич вздохнул свободно – Фуксман съехал.

Мне кажется понятным, почему я пригласил Сашу разделить со мной проживание в одной комнате. Даже ценой некоторого ущемления холостяцкой свободы. Первым делом Саша повесил свои часы. Эти часы – простые довоенные штампованные ходики – Саша сделал многофункциональными: по достижении назначенного времени они включали свет в комнате и радиотрансляцию. Попробуй не проснись. В качестве гири он использовал простой кирпич, вес которого для обеспечения точности хода часов был подобран абсолютно точно. Андрей утверждает, что этот кирпич Саша привез из Ташкента.

Другим Сашиным имуществом, а по важности для Саши, скорее всего, первым, был сундучок. В этом сундучке находился инструмент, весьма тщательно подобранный, и то, что особого названия не имеет. Любой человек назовет это барахлом, но Саша с таким определением никогда не соглашался. Что же там было? Там хранились предметы, которые, в принципе, могут когда-либо и для чего-либо пригодиться. Ну, например, коробки и пробки из-под молока, кусочки кожи, пластмассы, металла и т. п. В дальнейшем, особенно после того, как Саша получил свою комнату, диапазон и масштаб собираемого, да и отношение к нему, достигли угрожающих для жизни размеров.

А дела на работе двигались дальше. Причем и тогда, когда я все воспринимал более эмоционально, и сейчас, по прошествии более пятидесяти лет, с высоты своего опыта и наблюдений за другими молодыми специалистами, я оцениваю свои начальные результаты достаточно положительно. Я установил нормальные отношения с сотрудниками, включился во все текущие работы, освоил новую для меня технику, прочувствовал на практике теорию автоматического регулирования настолько, что в течение года-полутора опубликовал две статьи по этому направлению.

Через пару месяцев после начала работы меня вызвали в ЛИАП и вручили авторское свидетельство на изобретение. Значит, моя оценка дипломного проекта оказалась правильной. Ну, а что дальше? Я не имел ни малейшего представления, что такое внедрение изобретения и как его можно организовать. Мне тогда казалось, что сам Комитет по делам изобретений будет этим заниматься, а изобретатель просто должен получить информацию, где и когда изобретение внедрено. И я стал ждать. Однажды, в какой-то теплой компании, я познакомился с военным летчиком и рассказал ему об идее моего прибора. К моему удивлению, он, после некоторого раздумья, сказал, что, по его представлению, он встречался с похожим прибором на каком-то самолете. Тут я понял, что надо торопиться и написал письмо в Комитет по делам изобретений с просьбой сообщить мне, как обстоят дела с внедрением моего изобретения – это было сверхнаивно. Ответ не пришел до сих пор.

В первый же год моей работы я был послан в командировку в Москву в институт, который разрабатывал автопилот для нашего самолета-снаряда. Я должен был выяснить некоторые характеристики этого автопилота. Это было для меня в каком-то смысле почетно и интересно. В Москве, у Сусанны, я встретился с Соломоном Ицковичем, и мне было лестно, когда тот очень удивился тому, что меня, только что начавшего работать, уже посылают в “серьезную командировку в Москву”. И еще я сделал то, что не мог не сделать – я разыскал в Подмосковье, в Загорске, моего друга Марка Одесского. Он уже был женат, появились новые интересы, но мы оба окунулись в незабываемую юность.

В одной из наших разработок возникла задача определения динамических характеристик реально существующего объекта или, иными словами, определение дифференциального уравнения, описывающего этот объект. Григорий Львович посоветовал мне подумать об использовании для этой цели частотных характеристик объекта⁷. Мне удалось найти достаточно общий подход, который произвел впечатления на специалистов и тут же был опубликован в Трудах НИИ-49 за подписями начальника нашей лаборатории Бориса Афанасьевича Митрофанова, Григория Львовича Рабкина и моей. Уже позже, когда я оказался в Ростове, по инициативе Григория Львовича статья за подписями тех же авторов была опубликована в самом главном теоретическом издании страны по автоматическому управлению, в журнале “Автоматика и Телемеханика” АН СССР.

Через два года после начала работы я получил повышение в должности и в зарплате. Я стал старшим инженером с окладом 1400 рублей. Процедура повышения в то время в институте была сложной, обязательно с участием директора института. С учетом ежемесячной премии моя зарплата превышала теперь 2000 рублей. Значительно позже, когда я стал получать зарплату старшего научного сотрудника, я сделал сравнение этих двух зарплат и выяснилось, что за это время цены на все так поднялись, что те 2000 значили ненамного меньше, а по некоторым товарам даже больше, чем зарплата кандидата наук. Например, “Москвич” в начале пятидесятых стоил 8000-9000 рублей, т. е. меньше моей пятимесячной зарплаты, а самые дешевые “Жигули” в начале семидесятых стоили 5500 рублей, т. е. больше моей годовой “высокой” зарплаты.

Нам с Сашей не повезло. Спокойно и уютно мы прожили на Херсонской у Февралевых только до середины пятидесятого года. Жильцам нашего дома объявили, что дом пойдет на капитальный ремонт. Квартиросъемщикам будет предоставлена минимальная площадь – одна комната на семью в маневренном фонде, а таким, как мы… надо срочно искать новое жилье.

Опять надо было заниматься этим нудным делом. Не сразу, но мы нашли комнату в большой коммунальной квартире на Никольской улице, недалеко от Никольского собора. Саша значительно приблизился к месту своей работы, а я, наоборот, значительно отдалился. Комната принадлежала одной нуждающейся театральной семье. Кто был он, я не помню, но она была балериной Мариинского театра. Ей было уже за сорок, пенсионный возраст, и выступала она уже только в кордебалете. Комната была небольшой, стояла одна, правда, широкая, кровать, на которой мы были вынуждены спать вдвоем. Ясно, что такие условия не могли нас устроить, и я продолжал поиски.

Мне кажется, что я прожил на Никольской не больше двух месяцев, потому что под ноябрьские праздники такси перевезло меня вместе с “имуществом” за одну поездку на улицу Красной Конницы, совсем близко от работы. Комнату, правда, тоже маленькую, мне сдали по рекомендации моего друга, Коли Чередниченко. Саше не имело никакого смысла переезжать вместе со мной, и он остался на Никольской. Прожил он там еще два или три года до тех пор, пока не получил от своего предприятия комнату в коммунальной квартире в новом доме, рядом с работой.