И среди людей тоже есть люди

И среди людей тоже есть люди

Поиском обмена ростовской квартиры родителей Нонны на ленинградскую мы занимались и в Ленинграде, и в Ростове. Надежд особых не было, а время шло, болезни у родителей прогрессировали. И во второй половине 1973 появился вариант, который оказался вполне реальным. За ростовскую квартиру в 60 метров, правда, не идеальную по многим параметрам, предлагалась однокомнатная квартира: комната 14 м² и нормальная кухня с окном, на восьмом этаже девятиэтажного дома в Веселом поселке – в новом промышленном районе Ленинграда.

Хозяйка этой квартиры, еще молодая, энергичная женщина, правильно оценила нашу ситуацию и поняла, что условия диктовать может она. Так оно и получилось. Как бы то ни было, но от одного сознания, что рядом с нами будут жить самые близкие люди, на душе становилось светлее. Сам переезд решили максимально ускорить, и в январе 74-го года Нонна выехала в Ростов помогать родителям собирать нужные вещи и освобождаться от ненужных. Очень активно помогал старикам всегда приходящий в нужный момент на помощь мой двоюродный брат, Марк Шульгин.

И вот, в начале февраля мы встречаем на Московском вокзале наших дорогих новых ленинградцев. Помимо такси и моей машины, их ждала также машина “Скорой помощи” – так побеспокоилась о Матвее Семеновиче не то администрация Ростовского вокзала, не то поездное начальство – не помню. И хотя вся их мебель и большинство узлов уже находились на Искровском проспекте, в их новой квартире, Сарра Наумовна и Матвей Семенович остановились пока у нас. Матвей Семенович чувствовал себя неважно, да и психологически с такой остановкой им легче было совершить столь крутой поворот в своей жизни.

Как ни странно, но особой тесноты, а нас стало пятеро, мы не испытывали, хотя я не запомнил, как мы укладывались спать. Помню только, что Матвей Семенович занял диван Миши на нашей бывшей кухне. Так мы прожили месяц. Матвей Семенович с удовольствием смотрел ленинградское телевидение, как нам казалось, привыкал к мысли, что он уже не в Ростове, а мне он как-то сказал: “Ты не думай, я приехал сюда не умирать”. Третьего марта нас с Нонной пригласили соседи, жившие над нами, на день рождения. Через час или два звонок в их квартиру. У двери стоит Сарра Наумовна: “Папе плохо”. Умер Матвей Семенович в эту же ночь, 4 марта 1974 года.

Сарра Наумовна переехала в свою квартиру, естественно, без какой-либо радости. Однако уже к началу лета она свыклась с мыслью, что она осталась одна, Моти нет, и она живет в совсем новых, но, в общем, неплохих условиях. Этому способствовало внимание и забота ее детей. Юра часто приезжал из Москвы, но больше всего для этого делала Нонна. Почти каждый день после работы она шла не домой, а на Искровский, к маме. Я уже привык к тому, что она появлялась дома только поздно вечером. Сарре Наумовне нравилась не только ее квартира, но даже индустриальный пейзаж, видимый из окон ее квартиры. Об этом она неоднократно с улыбкой заявляла. Здесь в полной мере проявилась сила ее характера, сила ее духа.

Но резкие изменения в жизни, смерть мужа, не могли не отразиться на ее здоровье. Через два или три месяца Сарра Наумовна заболела, и заболела серьезно. У нее случилось кровоизлияние в мозг, причем по полной программе. Состояние было плохое, врачи ничего не обещали. Еще раньше, до болезни, мы по объявлению наняли помощницу-компаньонку, которая жила вместе с мамой и оказалась не только очень хорошим и добрым, но просто своим человеком. Начала она с того, что назвалась “тетей Валей”. И, действительно, она такой для нас по-настоящему стала. Особенно важно было ее присутствие в эти тяжелые дни и недели. Однако скажу больше. Когда ее помощь, к сожалению, была уже не нужна, наши самые теплые отношения продолжались еще долгие годы.

В самые трудные дни мы вдруг поняли, что вместе с мамой мы должны потерять и ее квартиру – реальную возможность когда-либо улучшить наши жилищные условия, имея в виду, прежде всего, нашего Мишу. Ругая себя за столь запоздалые действия, мы срочно начали готовить документы для производства семейного обмена жильем между бабушкой и внуком. То есть бабушка, нуждающаяся в повседневном уходе, прописывалась в квартире ее дочери, но обязательно как ответственный квартиросъемщик, а внук, Миша, становится квартиросъемщиком или, иными словами, владельцем квартиры бабушки. Такая возможность, оказывается, была предусмотрена в советском жилищном законодательстве.

Сарра Наумовна в течение всей болезни была в полном сознании и поэтому подписать документы могла. Однако клерки в обменном бюро не захотели принимать подписанные документы и потребовали личного присутствия при сдаче документов всех заинтересованных лиц. Что делать? Везти в бюро тяжелобольного человека мы не могли. Тогда я решил воспользоваться услугами государственного нотариуса. За определенную плату нотариус приехал на квартиру, убедился в дееспособности Сарры Наумовны и заверил ее подпись. Трудно описать выражения лиц сотрудниц бюро, принимавших наши документы. Тут было и явное недоверие, и презрение, и угроза. Но все же документы они приняли.

Однако война продолжалась, и на ближайшее заседание комиссии райсовета наше заявление не было вынесено для рассмотрения. Почему? Нам тогда еще не было ясно. А дела развивались далеко не в благоприятном направлении. Маме становилось все хуже и хуже, и мы не были уверены, что к следующему заседанию комиссии райсовета, через месяц, мы будем еще в полном составе. Но мы не имели ни времени, ни идей, чтобы как-либо повлиять на ситуацию. Что ж, пусть будет, как будет. Но случилось чудо. Сарра Наумовна начала поправляться, причем, прямо на глазах. Стала нормальной речь, восстанавливалось понемногу движение.

И вот тут, неожиданно, без всякого предупреждения, на Искровском появляются две женщины, сотрудницы обменного бюро. “Мы хотели бы увидеть Сарру Наумовну Рихтер”. – “Пожалуйста, заходите”. На лицах у женщин явное недоумение. “А она жива?” Мы молчим. Женщины проходят в комнату. “Простите, можно попросить паспорт”. Самым тщательным образом производится сверка фотографии с оригиналом. “Скажите, Сарра Наумовна, знаете ли вы, что ваши дети хотят завладеть вашей квартирой?” – “Конечно, ради этого мы и приехали в Ленинград”. Четко и недвусмысленно, и это после такой болезни. Через две-три недели мы получили документы, подтверждающие факт обмена. Мы узнали, что сотрудники обменного бюро были уверены в том, что одного субъекта обмена нет в живых, и мы держим в квартире мертвого человека.

Год прошел нормально, лето Сара Наумовна с удовольствием провела вместе с нами на даче в Павловске. Однако с переездом в Ленинград то поддерживающее лечение, которое она регулярно получала в Ростове в онкологической клинике, прекратилось. Мы же не проявили вовремя необходимой инициативы и не нашли в Ленинградских медицинских учреждениях адекватной замены. И, скорее всего, поэтому к концу года Сарра Наумовна почувствовала себя совсем плохо. Врачи ничего конкретного не предлагали, и взялся немного улучшить ее состояние лишь один врач, хирург. Операцию она, увы, не перенесла. Это случилось 20 февраля 1975 года.

Моя теща, я так и не смог назвать ее мамой, была незаурядным человеком. Умная и волевая, она была, безусловно, главной в своей семье. Но этого мало, она была смелой женщиной, способной принимать решения, которые доступны далеко не каждому мужчине. Здесь я хочу рассказать о событиях военного времени, трагически повлиявших на судьбу членов ее семьи и в полной мере проявивших ее характер. Информацию, не всегда мне до конца понятную, я получил, слушая воспоминания Нонны и читая рассказ Юры Рихтера, опубликованный в журнале “Лехаим” №18-19, Москва, 1993.

Несмотря на начало войны, сразу же после окончания шестого класса Нонна поехала в Кисловодск к бабушке и дедушке. Поездки в Кисловодск на все лето давно стали для нее привычными и желанными. Ну, а что касается войны, так это казалось тогда очень далеким, где-то там, за тридевять земель.

Сейчас трудно установить, от кого исходила инициатива, но было решено, что Нонна пока не будет возвращаться в Ростов, а станет учиться в седьмом классе в Кисловодске. Как выяснилось, это было правильное решение, потому что в ноябре Ростов был захвачен немцами, передовыми отрядами действующей армии. Продержались они в Ростове, правда, недолго, что-то около месяца, и ничего особо плохого совершить не успели, видимо, карательные органы где-то отстали. Евреями пока еще никто не интересовался. Были случаи, чуть ли не дружелюбного отношения немецких солдат к населению города. Юра рассказал один эпизод, свидетелем которого ему пришлось быть. На их улице собралось несколько человек с “невинным” желанием забраться в склад, ворота которого выходили на эту улицу, чтобы поживиться его содержимым. Они пытались использовать какой-то инструмент вроде трубы, но у них ничего не получалось. Тут неожиданно появился немецкий солдат, он с ходу понял, что задумали эти люди, и решил им помочь. Он рукой приказал им разойтись и, когда они оказались на значительном расстоянии, вытащил и бросил гранату под ворота склада.

Мне не удалось выяснить, зачем и когда Нонна вернулась домой, в Ростов. Зима и весна 1942 на юге России были действительно достаточно спокойными. Но все равно Ростов находился в прифронтовой полосе, а это не такое место, куда без особой необходимости приезжают люди, тем более дети, тем более еврейские. И вот, в первой половине лета началось немецкое наступление на Кавказ и Сталинград. Бегство из Ростова стало жизненно необходимым. Неизвестно, как бы справилась с этой задачей мама с двумя детьми (отец, Матвей Семенович, был уже в армии), причем, Юре тогда было только девять лет. Главное – это выбраться из города.

К счастью, воинская часть, в которой служил старший лейтенант Матвей Рихтер, стояла под Ростовом. Отец помог нанять возницу с лошадью и погрузил на телегу наскоро собранные узлы с вещами. На телеге они выехали из города и где-то за ростовскими пригородами остановились. Возница сказал, что ему нужно ненадолго отлучиться, вроде попоить лошадь. Почему-то мама, слезая с телеги, прихватила с собой два небольших рюкзака. “Это наши самые ценные вещи, пусть они всегда будут с нами”. Ни возницу, ни естественно, своих узлов они уже больше никогда не видели.

Делать было нечего, надо двигаться дальше, к Дону. Тропинка извивалась в окружении высокой травы, и тут они в ужасе остановились. В нескольких метрах они увидели немца, вооруженного немца, при полной амуниции. Он полз по траве и почему-то делал вид, что не видит женщину с двумя детьми. Или действительно не видел. Эта картина навек запечатлелась в памяти всех троих. Дальше все развивалось, слава Богу, для них благополучно, если не учитывать тот факт, что все их перемещения по правому берегу реки проходили в условиях не прекращающейся бомбежки. Им удалось, с большим трудом, переправиться на лодке через реку, и спустя некоторое время они вышли к железнодорожной станции с очень симпатичным добрым названием, Злодейская. Там они смогли погрузиться на открытую площадку эшелона, перевозившего какие-то зачехленные орудия, на которой они добрались до станции Минеральные воды.

У Бельчиковых, такова была фамилия дедушки и бабушки, к этому времени уже жили их ближайшие родственники – дочь Рахиль со своей дочкой Софой, которая была на пять лет старше Нонны и работала в это время в военном госпитале. Муж Рахили, Вениамин, скромный московский инженер, попал в конце тридцатых годов в сталинскую мясорубку. Спасаясь от репрессий, применяемых к членам семьи врага народа, мать и дочь уехали из Москвы. Софа лето проводила в Кисловодске вместе со своей двоюродной сестрой, Нонной, а осень и зиму – вместе с мамой в Ростове, в семье тетки, где она окончила школу и поступила в мединститут. Как и многие другие невинные жертвы, Вениамин после смерти Сталина был посмертно реабилитирован, а Софа, в порядке компенсации, получила в шестидесятых годах набольшую квартиру в Сестрорецке, в пригородном районе Ленинграда.

Приятно и радостно встретиться близким людям, даже в такой ситуации. От немцев, слава Богу, удрали, мы в безопасности и все вместе. Однако события развивались вопреки всему и слишком быстро. Немцы стремительно приближались. Некоторые из ближайших соседей по улице уезжали. Решила уехать из Кисловодска и объединенная семья Бельчиковых. Дедушка пошел в горсовет за эвакуационными листами, облегчающими срочный отъезд и дальнейшее пребывание в эвакуации. Но там ему сказали, что листы закончились, а когда отпечатают новые – неизвестно. А ведь эти “достойные” советские работники видели, кто стоит перед ними и отлично понимали, что ждет старого еврея и его семью, когда придут немцы. Конечно, надо было бежать и без эвакуационных листов, но так нелегко трогаться с привычного родного места старикам, да еще с детьми. Хотя, по моим расчетам, возраст стариков в то время не превышал еще шестидесяти пяти лет, и они не были лежачими больными. Но правильное решение не было принято. Оставалось надеяться только на то, что ужасы о зверствах немцев преувеличены, и на еврейского Бога.

Немцы появились тихо, без стрельбы. Очень скоро, через несколько дней, были развешены приказы, обязывающим всех евреев, независимо от возраста, появляться на улице только с желтой звездой Давида. За нарушение – расстрел. У дедушки, который шил дома головные уборы, нашелся подходящий материал, и всем пришили эти зловещие звезды. Были и другие антиеврейские приказы, но, находясь в мареве непроходящего кошмара, люди как-то на них не очень реагировали. За исключением одного, завершающего. Этот приказ обязывал всех евреев, без исключения, собраться в определенном месте к определенному часу для отправки в малонаселенные районы Украины. С собой взять минимальный запас продуктов, одежду и все драгоценности. За неисполнение – расстрел на месте. Это означало, что любой человек, признанный на улице или в доме евреем, будет расстреливаться без каких-либо юридических процедур. Более того, чтобы исключить укрывательство евреев, расстрелу подлежали также лица, в доме которых будут обнаружены эти люди, поставленные вне закона.

Ни Нонна, ни Юра не помнят, как проходило обсуждение вопроса о том, что делать: идти ли на сборный пункт или не идти, что сводилось, скорее всего, к одному и тому же результату. Но человек живет надеждой, даже тогда, когда он сам себя обманывает: а вдруг немцы говорят правду и все обойдется? В конце концов, решили, что на сборный пункт пойдут бабушка и дедушка, в сопровождении дочери Рахили. Мама, Сарра Наумовна, сказала, что она не пойдет и детей своих не поведет: “Что мне скажет Мотя, если я не попытаюсь спасти наших детей”. Как будто это самое главное, что, потом и непонятно кому, скажет Мотя? Но дело не в словах, а в делах, в решимости бороться за жизнь, свою и детей. И сама решимость в этих страшных условиях была сродни героизму¹³.

Из дома вышли все вместе. Старики, поддерживаемые дочерью, пошли в одну сторону. Мама с детьми – в другую. Куда – неизвестно. Они направились на окраину города и бродили, стараясь не привлекать к себе внимание, до самой темноты. Затем, без особой надежды, они подошли к домику одной знакомой Бельчиковых, которая жила вместе со своей дочерью и внучкой. К сожалению, имена и фамилии этих замечательных женщин, не сохранились у Нонны в памяти, а они, как и другие, кто, с риском для собственной жизни, оказали неоценимую помощь евреям, объявленным вне закона, достойны того, чтобы быть причисленными в Израиле к праведникам мира.

Но спасение было, увы, временным. Больше, чем неделю, Сарра Наумовна не могла позволить себе находиться в одном доме. Нельзя было подводить людей, рисковавших своей жизнью. Надо было искать новое убежище. Каждый раз они уходили в никуда, и каждый раз находились добрые, самоотверженные люди, которые тайком помещали несчастных в какую-нибудь комнатушку. Само собой понятно, что о выходе взрослых, а Нонна была причислена к таковым, на улицу, нельзя было даже помечтать. Даже во двор выйти запрещалось. Но пятнадцатилетней девочке трудно сидеть в четырех стенах. Однажды в окне Нонна увидела девочку, видимо, жившую в этом же доме, которая с удобством устроилась под деревом, растущем во дворе, с книгой в руках. “Почему, почему даже такая радость мне недоступна. Чем я хуже ее?”

В другой раз случилось совсем непредвиденное. Заболел зуб. А зубы у Нонны были белоснежные, красивые. Что делать? Надо идти к зубному врачу, благо один зубоврачебный кабинет находился где-то неподалеку. “Иди, Нонночка, но ты можешь сделать только один визит к доктору, это очень опасно”. Тем временем, доктор посмотрел и сказал: “Ты знаешь, девочка, твой зуб надо лечить”. – “Нет, доктор, я прошу вас его удалить”. – “Почему, он тебе еще долго прослужит”. – “Нет, я хочу его удалить”. – “Но у меня, к сожалению, нет обезболивающих средств”. – “Рвите так, я вытерплю”. Она даже не вскрикнула.

После почти месячного нелегального пребывания в Кисловодске, исчерпав практически все реальные возможности прятаться у знакомых и малознакомых, Сарра Наумовна решила перебраться в Пятигорск. Пятигорск больше Кисловодска, может быть, там легче будет укрыться? К этому времени у них пару раз побывал Дима, каждый раз он приносил немного продуктов. Но он принес и страшную весть, которую они с ужасом ожидали, но втайне надеялись на лучшее. Да, все евреи, пришедшие на сборный пункт, были убиты, а сам Дима в ту ночь слышал нечеловеческие вопли и выстрелы. В полученной потом, в июле 1943, справке исполкома Кисловодского горсовета поименно перечисляются все трое и говорится, что они были на просто расстреляны, но и “замучены немецко-фашистскими извергами”.

В Пятигорске их приняла с открытым сердцем хорошо знакомая Сарре Наумовне еще с детских времен Анна Петровна Гуськова. Дом Гуськовых, обнесенный высоким забором, находился в центральной части города. Сарра Наумовна, похожая на армянку, в Пятигорске разрешила себе чуть-чуть большую свободу. Пару раз она выходила из дома, но всегда была очень внимательна и осторожна. И вот однажды, когда она пошла на рынок, она услышала громкий крик: “Сарра!” А увидев приближающегося к ней человека, с ужасом поняла, что это зовут ее. Подошел мужчина, и она узнала его – это был приятель Матвея Семеновича по реальному училищу, Жора Манаян. “Как ты можешь так громко произносить мое имя, ты забыл, кто вокруг нас?” – “Я, действительно, немного забылся. Что ты здесь делаешь?” Они отошли в сторону, и Сарра Наумовна, рассказав свою историю, рассказала также, что какие-то карачаи берутся перевести ее с детьми через горы к партизанам, а в качестве платы они берут табак и мыло. Вот за этим она и пришла на рынок. “Не делай этого. Они все ваше заберут, а вас убьют”. – “А что мне делать, мне нужна хоть какая-нибудь бумажка. Я бы отдала за нее единственную оставшуюся у меня ценность – золотые часы, подарок Моти”. “Знаешь что. Я ничего не обещаю, но попробую кое-что сделать. Давай встретимся завтра в это же время”.

На следующий день мама вернулась домой счастливая. “Доченька, сегодня, в день твоего рождения, мы можем считать, и ты, и мы все родились во второй раз”. И она достает бумажку, простую бумажку, но на которой стояла печать Управления Пятигорской полиции и которая была подписана самим начальником Пятигорской городской полиции. Справка называлась “Временное свидетельство на жительство” №33, выдана она была госпоже Вартанян Александре Григорьевне, родившейся в гор. Баку, на один месяц, ввиду заявления госпожи о том, что ее документы были похищены во время болезни. Как оказалось потом, это было свидетельство не на жительство, а на Жизнь, и, если не на Вечную, то, во всяком случае, настоящую. При отступлении нашим удалось внедрить нескольких человек в органы управления города, в том числе, в полицию. И вот один такой человек помог им в самой критической ситуации.

Получив документ, Сарра Наумовна решила, что пора освободить Гуськовых от ежеминутно висящей над головой опасности, а так как они теперь “армяне”, то можно даже переехать в другой город, где никто их не признает и где им удастся потихоньку жить, не привлекая к себе внимание. В качестве такого города она выбрала Краснодар. По дороге в Краснодар они познакомились с одной семьей, и эти люди уговорили их выйти из поезда до Краснодара, в станице Тбилисской. Там они прожили относительно спокойно все оставшееся время немецкой оккупации, то есть до весны 1943.

Однако понятие “относительно” слишком условно. Ведь им надо было общаться с хозяевами и соседями, выдавая себя за армян, не зная армянского языка. Больше того, хата, в которой они жили, выходила прямо на главную дорогу – грейдер, по которой постоянно перемещались немецкие войска. Несколько раз немецкие солдаты и младшие офицеры останавливались на постой в большой хате напротив, и они вынуждены были иметь контакты с немцами. Один молодой унтер-офицер, Петер Хюнер, успел влюбиться в хорошенькую девочку, иногда к ним заходил и как-то попросил у фрау, так он называл Сарру Наумовну, разрешение после войны посвататься к ее дочери. “Мой отец богатый человек, у него большая фабрика по переработке свинины”. Что ему можно было ответить? Доброе отношение немца едва не закончилось трагически. Однажды, выслушав очередные приятные слова в свой адрес, Нонна, по простоте душевной, которая у нее сохранилась на всю жизнь, заявила Петеру: “А ты знаешь, я ведь еврейка”. На насколько мгновений зазвенела тишина. Сарра Наумовна поняла, что любая ее реакция может быть смертельно опасной. И она сделала вид, что ничего не слышала. Хюнер широко раскрыл глаза и внимательно посмотрел на Нонну. Затем улыбнулся и сказал: “Зачем ты придумываешь?”

Они кое-как обеспечивали себе скудное пропитание, обменивая оставшиеся вещи из тех заветных двух рюкзачков на продукты питания. Здесь главным специалистом по обмену, наиболее удачливым, оказалась Нонна. Крестьяне, видимо, с удовольствием делали “бизнес” с молоденькой бесхитростной девочкой. Иногда ей приходились тащить на себе нелегкий мешок многие километры.

Но вот наступили холода, а у них нет ни теплых вещей, ни постелей. Мама решает ехать в Кисловодск – в квартире родителей, если все осталось на месте, есть то, что им нужно. “Но это ведь очень опасно, тебе придется иметь дело с большим количеством людей, и мало что может случиться, мамочка, не уезжай!” – “А что делать, дети, это необходимо, я уверена – все будет хорошо”. И она ушла.

Это было очень тяжело – ждать маму. Прошла неделя, вторая – мамы не было. Каждый вечер Нонна и Юра выходили на грейдер, чтобы встретить и как можно раньше ее увидеть. Примерно на исходе третей недели мама вернулась. Она шла пешком за телегой, а в телеге находились ее два или три узла, больше она поднять не могла.

Мама рассказала, что до Кисловодска она добралась без приключений. Бывшие хозяева родителей – Акоповы – оказались по-настоящему добрыми и порядочными людьми. Они ее очень хорошо встретили, вместе поплакали по погибшим. “Все вещи наших дорогих Симы и Наума на месте, и вы можете взять все, что хотите”. Вначале ей повезло, и она вместе с вещами как-то пристроилась на площадке товарного вагона. Но уже в Краснодарском крае, на какой-то станции, ее прогнали с площадки, и в течение нескольких дней она делала безуспешные попытки сесть в другой поезд. Почти отчаявшись, ей удалось уговорить симпатичную женщину-крестьянку, проезжавшую мимо, погрузить хотя бы только ее узлы. С какой радостью Нонна устроила пиршество – угощала всех варениками с диким терном.

Уже в начале 1943 по некоторым признакам можно было предположить, что положение немцев ухудшается. Однажды ночью в их доме остановились двое военных, приехавшие верхом на лошадях. Первое, что удивило в их поведении – это отношение к оружию. Винтовки они занесли в комнату, где ночевали, а пистолеты сунули под подушки. Все привыкли к тому, что немцы обычно беспечно сбрасывали все свое оружие прямо на входе, в прихожей. На следующий день хозяйка отозвала Нонну и сказала ей, что она слышала, как эти двое говорили по-русски, и она уверена, что это советские солдаты, скорее всего, разведчики, а один из них, Сережа, он точно армянин. “Ты можешь с ним поговорить по-армянски”. Нонна испугалась и рассказала маме – что делать? “Вот что, я выйду на улицу, а ты ему скажи, что я ему должна сообщить что-то важное”. Сарра Наумовна рассказала этому человеку, он, действительно, был армянин, их историю и попросила не заговаривать с ними по-армянски. “Немцы еще здесь, а хозяйка, мне кажется, давно подозревает нас в том, что мы не армяне”.

На следующий день после того, как в станицу Тбилисская вошли советские войска, Сарре Наумовне удалось попасть к военному комиссару. Она предъявила хранимый ею денежный аттестат мужа-офицера и попросила помочь ей выехать из станицы. Военный комиссар поднял оставшиеся от немецкой комендатуры документы и, найдя какой-то листок, даже присвистнул: “Да вы, гражданка, просто счастливая. Вот в этом списке вы числитесь как подозрительные и подлежащие ликвидации!” Комиссар тут же выписал временные документы и пообещал отправить их в одном из первых поездов.

Станица Тбилисская не очень большая, не очень многолюдная, однако когда гнали пленных, на выходе из станицы собиралось немало народа. Так было тогда, когда гнали советских пленных, так случилось и сейчас, когда гнали пленных немцев. И жители станицы, не забыв о горе, которое им было причинено немцами, нет, не обязательно вот именно этими, но все же немцами, не забыли и того, что они сами есть люди. И эти люди, и в их числе Сарра Наумовна со своими оставшимися в живых двумя детьми, выносили и раздавали пленным сваренный специально для них суп, горячий настоящий суп.

Но война продолжалась, в том числе и для Нонны. Осенью 1943 она в Грозном поступила в восьмой класс. А в феврале 1944 началась античеченская кампания. Советская власть любила, чтобы все ее действия, даже античеловеческие, были “единодушно поддержаны всем народом”. С этой целью в Грозном по всем учреждениям партийными органами проводились собрания, на которых рассказывалось о том, что все чеченцы оказались предателями, что они переходили на сторону немцев и что “весь советский народ” требует для них наказание.

Такое собрание было проведено и в Нонниной школе, и там же было принято решение об оказании всеми учениками старших классов школы, а школа была восьмилетняя, помощи властям в сохранении имущества выселяемых чеченцев. Подчеркивалось, что это касается, конечно, здоровых учеников. Эта оговорка была необходима для того, чтобы фактическое неравенство среди взрослых сохранилось и для их детей. И действительно, на следующий же день все дети городских чиновников принесли справки о нездоровье. Такую же справку принесла и подруга Нонны, Ирина Вельковская, отец которой занимал видный пост в городском исполкоме.

Из Грозного отдельные группы учеников, возглавляемые преподавателями, развозились по чеченским селам на грузовиках. Очень важно отметить, что учениками-то были девушки 14-15 лет, школа была женской. Группа, в которую попала Нонна, оказалась без взрослого руководителя. Видимо, далеко не все преподаватели горели желанием ввязываться в эту не только неприятную, но и опасную “патриотическую” кампанию. И дети остались одни. И стали невольными свидетелями трагических событий.

После того, как все мужчины села, включая подростков, были собраны на площади и без промедления куда-то вывезены, очередь дошла до женщин с детьми. На сборы не дали, практически, никакого времени – особисты заходили в дом и буквально выталкивали женщин на улицу. Многие из них не успели даже одеть обувь и шли по снегу босиком. Детей, в том числе, новорожденных, кое-как одетых или завернутых в шали, полотенца или просто в тряпки, клали в телеги. И эти телеги в окружении матерей вышли из села³.

Девочки были свидетелями этого торжества справедливости. Они прожили вместе, в одном доме, около недели. Следили за порядком в домах, доили коров, а вечерами дрожали от страха, что к ним могут заглянуть кое-кто: ведь захватить всех чеченцев сразу, за одну акцию, органам НКВД не удалось. Положение усугублялось тем, что девочки были голодными – у них не было продуктов питания, организаторы и об этом не позаботились. Что-то надо было предпринимать. И вот тут Нонна, по характеру совсем не лидер, неожиданно даже для себя, сказала, что дальше им оставаться в таком положении невозможно и надо возвращаться домой. С ней согласились. Они вышли на линию телеграфных столбов и, не совсем уверенно выбрав одно из двух возможных направлений дороги, двинулись в путь. Их достаточно спокойное продвижение только один раз было нарушено. Неожиданно они услышали цокот копыт, и Нонна, как настоящий командир, приказала всем улечься за придорожными кустами. Отряд конников проехал мимо, не заметив девушек. Скорее всего, на их счастье. Через некоторое время они вышли на заставу, уже на окраине Грозного. Начальник заставы, узнав об их истории, приказал накормить голодных и сказал “Какие же вы умницы, девочки”.

На общем собрании учащихся директор и секретарь комсомольской организации объявили, что их школа отмечена как активный участник в большом государственном деле – реализации на Северном Кавказе мудрой сталинской национальной политики. Но основное время оба докладчика уделили более важному делу – поношению дезертиров, не оправдавших доверия партии и правительства. “А ведь среди них были и комсомолки…”

.Еще во время болезни бабушки Миша с Таней определили день свадьбы, и во Дворце бракосочетаний им назначили время регистрации. Я не помню, когда у них состоялись защиты дипломных проектов, но помню, что интервал между защитой и свадьбой они выбрали минимальным. Свадьба должна была состояться 12 марта. В обсуждении этого события принимала участие тогда уже плохо себя чувствующая Сарра Наумовна, и она категорически потребовала, чтобы свадьба состоялась в назначенный день независимо от ее состояния. Но вот за три недели до свадьбы Сарра Наумовна умирает. Что делать? Не помню кто, но, наверняка, здравомыслящие люди говорили, что свадьбу надо перенести, ведь не прошел даже месяц после смерти близкого человека, какая тут может быть радость. Но Нонна, чувствуя нежелание молодых смещать это событие, напомнила, что мама очень просила из-за нее не срывать свадьбу. Свадьба состоялась. Собралось много людей, друзья молодых и наши друзья, родственники из Ленинграда, Москвы и Ростова. Молодые после свадьбы отправились в свою уже собственную квартиру, на Искровский проспект, а Нонна на следующий же день с острым сердечным приступом оказалась в больнице.

VI. ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ