На излете

В этом десятилетии страна искала выход из сложившегося, как иногда говорят врачи, “несовместимого с жизнью” положения в экономике и политике, в моральном состоянии общества. Я не буду повторять то, что все знают о конце 8о-х. Замечу лишь, что сама повседневная жизнь как обычно текла и даже без очень резких перемен, но в каком-то рваном ритме, так это теперь и вспоминается.

Моя работа – практическая и научная – продолжалась в направлениях, о которых я уже рассказывал. На базе стандартных и специально разработанных машин и устройств был создан АЦК – аналого-цифровой комплекс, достаточно мощную по тем временам вычислительную систему. В Советском Союзе таких комплексов было еще немного. Этим, видимо, можно объяснить некоторый повышенный интерес к нашему АЦК, вылившийся в то, что, во-первых, он был признан изобретением, а, во-вторых, о нем был создан даже фильм. Правда, кроме нас этот фильм, кажется, никто так и не увидел.

Однако теперь творчеством, правда, далеко не научным можно было заниматься не только на работе. Прекрасным полигоном для этой деятельности оказалась наша дача. Я с удовольствием выполнял практически все работы на садовом участке, но с особой охотой занимался строительством. Случались и проколы.

Особую тщательность потребовало возведение банного помещения для размещения агрегатов финской бани – бани с сухим паром. Для паро- и теплоизоляции в стены и в потолок самой бани нужно было вставить по всей площади прослойки из пенопласта и фольги. Однако у меня не хватило соображения произвести первое опробование бани самому, как полагается испытателю, и я пригласил Мишу. Мы с ним загрузили топку дровами, подожгли, стали ждать обещанного жара и дождались. Вначале все было нормально, но когда пламя разгорелось, мы услышали выстрелы, и мимо наших голов, слава богу, мимо, стали пролетать со свистом какие-то предметы. К счастью, у меня хватило ума заложить для пробы лишь немного дров, и когда они сравнительно быстро прогорели, стала понятной причина канонады: в качестве нижней части трубы, соединяемой с печью, я по неграмотности использовал асбестовую трубу. Из-за низкой теплопроводности асбеста расширившиеся от высокой температуры внутренние части трубы разрывали не прогревшиеся и поэтому не расширившиеся наружные части трубы.

Описывать строительство отдельных частей дома и казусы, которые иногда при этом случались, я больше не буду.

В 1982 мы с Нонной поехали в Ростов на традиционный сбор – отмечать ее тридцатилетие окончания мединститута. Остановились мы в гостинице, что на Таганрогском проспекте, и, конечно, меня сразу потянуло в родной Газетный переулок. Да, это был мой первый приезд в город, в котором уже не было моей мамы. Было грустно спускаться по Газетному, проходить по Ульяновской и не встречать не только близких, но и вообще знакомых людей. Однако здесь я немного перегнул палку.

Как-то вечером, это было уже накануне нашего отъезда, мы с Нонной зашли в наш двор на Газетном. Во дворе было пусто, никого из соседей, вроде нас никто не видел. Мы поднялись по ступенькам на наше крыльцо, я постучал в наше окно. Дверь открыла молодая женщина и, когда я представился, она с охотой впустила нас в дом. Наверно, можно не описывать мое состояние, когда я очутился внутри самых дорогих для меня на всем белом свете стен, потолков, дверей, окон. Одно могу сказать – было очень горько. Мы попрощались с хозяйкой нашей квартиры, и вышли на крыльцо, взглянули на двор и поразились. Как будто бы по чьей-то команде двор оказался заполненным людьми. Люди стояли у дверей своих квартир и радостно с нами здоровались. Но этого мало, через каких-то полчаса во двор были вынесено несколько столов, на столы каждый сосед выкладывал закуску и выпивку, все, что мог в то скудное время, и импровизированный пир продолжался несколько часов. Сказать, что нам было приятно – это, значит, ничего не сказать. Особенно были трогательны воспоминания о нашей семье и, прежде всего, самые теплые слова о маме. Этот внезапный праздник забыть невозможно.

Согревающие душу воспоминания о маме были приятны, но тут скептики могут заявить: “А что тут удивительного: почти всю жизнь прожили вместе”. Но мне все же хочется отметить то, что я не раз замечал: даже незнакомые люди быстро сходились с моей мамой. В качестве примера – одна поездка мамы на пароходе из Ростова в Москву. Маме в то время было что-то под восемьдесят. В каюте с мамой оказалась одна москвичка, как потом выяснилось – писательница. На следующий год мама получила от этой женщины очень теплое письмо с настойчивым приглашением составить компанию и отдохнуть вместе под Москвой, в писательском доме в Переделкино. И, как ни странно, мама согласилась.

Я не зря заговорил о путешествии по реке. Неожиданно, когда пребывание в Ростове в тот раз подходило к концу, у нас появилось желание совершить путешествие, о котором мы мечтали многие годы – проплыть на пароходе из Ростова до Ленинграда. Народ мы импульсивный, захотелось – поехали. Однако для этого нужно было решить две проблемы: отпуск и билеты. Перед самым отъездом у меня в институте появилась одна срочная работа, и мне разрешили отлучиться на несколько дней, всего лишь на неделю, и это время уже истекало. Если мне память не изменяет, то рейсовый пароход шел от Ростова до Ленинграда, вверх по течению рек Дона и Волги, восемь дней. Я позвонил на работу, долго уговаривал моего начальника, Козловского, и мне с большим скрипом, с обязательством, что я при любых обстоятельствах выполню свою работу в положенный срок, продлили отпуск еще на десять дней. Одна проблема была решена. А с билетами обстояло дело совсем плохо – они были распроданы задолго до того, как у нас возник этот экспромт. Начало сентября, еще тепло, отпускной период продолжался, каникулярный не закончился, а тут на тебе, вынь да положь билеты, да на ближайший рейс. Но Ростов все же родной город, были мобилизованы все реальные возможности, и эта проблема тоже была решена – для нас была забронирована каюта. Утром, перед отплытием, к нам пришли на пароход почти все здравствующие ростовские родственники и близкие люди. А они тогда еще были. Накануне я сделал большие закупки в специализированном магазине “Цимлянские вина”, и наши проводы прошли без грусти.

Почти сразу же после отплытия мы поняли, что с каютой нам не повезло. Под потолком проходила толстая труба, через которую пропускался пар или горячая вода. В условиях еще продолжавшейся ростовской жары эта тепловая добавка была почти что непереносима. Как ошпаренные мы выскочили на палубу и решили появляться в каюте только под вечер, когда жара будет спадать. А пока мы плыли по нашему Дону. Даже сознавать это было приятно, не говоря об удовольствии от обозрения донских берегов. Очень скоро, через день или два, река превратилась в море. Да, там, где треть века назад, в последнее студенческое лето, я совсем неплохо отдыхал в станице Цимлянская, раскинулось широченное Цимлянское водохранилище.

Мы вошли в канал Волга-Дон и после шлюзования, в результате которого наш пароход поднялся почти на 100 м, мы оказались в Волге. И тут погода резко изменилась, настолько резко, как будто неведомая сила перенесла пароход с юга России куда-то на север, например, в Ленинградскую область. Стало холодно, особенно после захода солнца, наступила настоящая осень. Вначале мы даже обрадовались – наша каюта стала обитаемой, более того в ней теперь было приятно отогреваться после ветреной холодной палубы. Кстати, оборотной стороной нашего экспромта было и то, что мы были совершенно не подготовлены для путешествия по реке, тем более в осеннее время. Ни у меня, ни у Нонны не было с собой ни одной теплой вещи. Максимум, что я мог на себя натянуть, так это две летние рубашки. А вечерами на палубе показывали фильмы. И тут выявилось мое самое слабое, надеюсь, только с точки зрения холода, место – лысая голова. И ни одного головного убора. Перебрав все свои жалкие шмотки, я остановился на одном самом подходящем предмете. Первое время соседи смеялись, а потом привыкли видеть у меня на голове во время киносеанса плавки.

Но, несмотря на погодные условия, путешествие получилось интересным. Прежде всего, потому, что и я, и Нонна впервые проплыли по Волге значительную часть ее русла – всю Волгу, за исключением ее южной части, заканчивающейся Астраханью. Мы побывали во многих приволжских городах, правда, не во всех, что встречались на нашем пути. Несмотря на то, что наш пароход был рейсовым, его остановки планировались так, как будто он выполнял туристический маршрут: те пристани, на которых он останавливался при движении вниз по течению, пропускал при движении вверх по течению. Но все равно побывать в Волгограде, Ульяновске, Нижнем Новгороде, Владимире, Плесе, Рыбинске – это совсем не мало.

Помимо достопримечательностей, в некоторых из них мы встречались с близкими людьми. Так, в Ульяновске нас встречал мой друг Миша, а в Волгограде мы побывали в семьях тогда еще живых двух теток Нонны. Семьи были большие, нам очень обрадовались, принимали тепло. Через несколько лет все они, кто был жив, поднялись и эмигрировали в Израиль. Нас они об этом не известили, мы и поныне не знаем, где и как они живут.

Большинство людей считают, что спортивные занятия укрепляют здоровье. У меня и раньше никогда в этом не было сомнений, и я практически всю жизнь занимался, конечно, не спортом, но достаточно интенсивной физкультурой. Я уже рассказывал о том, что у меня много десятилетий в коридоре висели кольца, и почти каждый день утреннюю зарядку я завершал на них комплексом определенных упражнений. Может, без больших физических перегрузок, но с большим удовольствием. Если к этому добавить еще приличную нагрузку, которую я имел последние годы на строительстве дома, то, как результат, у меня сформировалась неплохая, почти спортивная фигура, без живота, а вес 70 кг был всегда стабильным, за исключением кризисных моментов.

Единственное, на что я не мог настроиться в сравнительно молодые годы, так это на регулярные занятия бегом, лыжами и велосипедом. Тем не менее, когда в 1983 мы опять оказались в Друскининкае, и я увидел изумительные велосипедные дорожки, живописно извивающиеся по холмам среди замечательных литовских лесов, я не выдержал и помчался в пункт проката за велосипедом. Удовольствие я получал двойное: от самой езды и от ощущения, что она, оказывается, мне еще доступна. Я катался каждый день и почти всегда с одним и тем же компаньоном. Он был примерно моего возраста и моих физических возможностей, мы друг другу не мешали и даже наоборот. Он оказался большим начальником в системе лесного хозяйства СССР, а его звание было эквивалентно званию генерал-полковника. Но в этой системе ажиотажа вокруг высоких чинов почему-то не существовало, никого из обслуги или охраны я не видел, да и узнал, с кем имею дело, только где-то в середине нашего знакомства.

Серьезно бегать я себя заставил немного раньше – в конце семидесятых. Трудно описать радостное чувство, когда уже через достаточно короткое время после начала регулярных пробежек, я перестал замечать у себя отдышку или значительное учащение пульса, а наоборот, появлялось желание бежать и бежать. В городе я бегал по парку, начинавшемуся сразу же через дорогу, что проходила рядом с нашим домом, по соседним улицам и по набережной. На даче у меня был замечательный маршрут: от дома до канала, вдоль канала километра полтора-два, на обратном пути обязательное купание в канале и так же бегом домой. При этом купание я начинал в мае и заканчивал в сентябре, а бывало, и в октябре. Чувствовал я себя превосходно. Ну, что можно предложить еще более эффективное для поддержания здоровья, прежде всего сердца? И тем не менее. Сакраментальный вопрос: а полезны ли физические нагрузки? Если не вообще, то в описанном мною объеме? Ведь мне пришлось перенести очень тяжелый, можно сказать, смертельный инфаркт, а многие мои друзья, которые совершенно не занимались спортом, слава богу, обошлись. С другой стороны, мне уже стукнуло восемьдесят и, несмотря на “бурную” медицинскую историю, я до последнего времени чувствовал себя, можно сказать, удовлетворительно, да и выглядел неплохо. Отвечая на заданный вопрос, я сам себя спрашиваю: а дожил бы я до такого возраста, если бы пренебрегал всю жизнь физической активностью? Кто знает.

Итогом деятельности за это десятилетие явились восемь печатных работ и авторские свидетельства на одиннадцать изобретений. Представляет интерес формально сопоставить эти результаты с результатами моей научной деятельности в предыдущем десятилетии. В семидесятые годы мною было опубликовано шесть работ и получено шестнадцать авторских свидетельств на изобретения. Таким образом, свое шестидесятилетие я встречал без существенного снижения активности. Тем не менее, во второй половине восьмидесятых я стал замечать некоторое отстранение от текущих оперативных вопросов. Это было многозначительно и неприятно. Что ж, наверное, пришло время, однако, возможно, что здесь особое старание проявлял Андрей Гусев, начальник нашего сектора в то время. Не исключено, что он хорошо запомнил мои острые вопросы во время обсуждения его диссертации. И решил ответить по существу. За все надо платить.

Восьмидесятые годы были для Миши годами утверждения. Многие его произведения были опубликованы в самиздатских журналах. “Митин журнал” в виде приложения выпустил трехтомное собрание сочинений Миши, написанных к тому времени. Были публикации и в заграничных журналах. В начале восьмидесятых в Ленинграде был организован клуб для деятелей культуры, оппозиционных советскому режиму. Этот клуб получил название Клуб-81. Несмотря на то, что всем был известен неофициальный организатор клуба, КГБ, большинство ленинградских писателей, поэтов, художников, фотографов, изголодавшиеся по официальному признанию, стали членами Клуба-81. Стал членом клуба и Миша. Первоначально члены клуба собирались в музее Ф. М. Достоевского в Кузнечном переулке, и мне посчастливилось многократно присутствовать на этих собраниях. Было интересно слушать и смотреть на выступавших со своими произведениями авторов, молодых и не очень. В моем понимании, в понимании дилетанта, не все работы были на достаточно высоком уровне, но зато все были искренни и смелы. А в то время это было немало. Наконец, как ни странно, было объявлено, что действительно собираются материалы для первого литературного сборника клуба. Мише тоже предложили дать какую-то свою работу, кажется, рассказ. Однако от него потребовали, чтобы он убрал из рассказа некоторые “острые” места. Миша не согласился, и в сборник под названием “Круг” он не попал.

Как результат публикации в самиздатских журналах и в некоторых изданиях за рубежом, Миша оказался под серьезным вниманием КГБ. В 1980 году он был уволен с такой “ ответственной” должности, как экскурсовод, а на следующий год его попросили с еще более ответственной должности библиотекаря в общежитии завода. И Миша пошел по общеизвестной дороге диссидентов – стал оператором газовой котельной, кочегаром, причем, так получилось, что чаще всего это были котельные при банях. В этом качестве он проработал до 1989 года. Однако настроение все эти годы у него было совсем неплохое. Я бывал у него довольно часто и однажды так случилось, что прямо в котельной мы отметили его день рождения. Даже были кое-кто из гостей.

Но КГБ не просто не нравилось творчество Миши. В ленинградском журнале “Звезда” уже в девяностых годах было опубликовано дело одного из политических заключенных. Среди документов этого дела, датированного 1984 годом, был список обнаруженных у него литературных произведений, не подлежащих, по мнению цензуры, распространению на территории СССР, всего 36 наименований. Среди книг общеизвестных авторов были и рукописи трех книг Михаила Берга. Все эти книги по акту, также приведенному в журнале, были сожжены. Наконец, Пятым управлением КГБ, специализировавшемся на так называемых идеологических диверсиях, в феврале 1986 года Миша был приглашен на беседу. Беседу вел умный молодой человек, имевший высшее филологическое образование. В процессе разговора он проявил не только свою эрудицию, как филолог, но и поразительную осведомленность в делах ленинградских нонконформистов, в том числе, Мишиных. В длительной беседе он использовал и комплименты и угрозы типа: у нас имеется “достаточно материалов, чтобы предъявить вам обвинение по статье 190 прим”. Однако через несколько дней после этой очень памятной для Миши беседы открылся знаменитый партийный съезд, и началась перестройка.

Тем не менее, еще одно столкновение с Комитетом Государственной Безопасности у Миши состоялось. В следующем, 1987 году, Миша замахнулся на дело, которое казалось в советской действительности абсолютно невозможным – на создание независимого журнала. Да, свой, независимый от государства и от цензуры, но официальный журнал. Однако любой официальный журнал в СССР должен быть обязательно органом какой-либо организации. И Миша, вместе со своим товарищем и соратником, филологом высшего класса, Михаилом Шейнкером, решили создать общественную организацию – ассоциацию и определили время проведения учредительного съезда на осень 1988 года и место – Москва. Почему-то день отъезда на съезд Миша провел не у себя, а у нас дома. Под вечер раздался телефонный звонок и жена Миши, Таня, сообщает, что только что в их квартиру пытались пройти два сотрудника КГБ и начальник районного отдела милиции. Она их не пустила, но через цепочку они сказали ей, что Михаил Юрьевич все равно в Москву не поедет, и что если она хочет добра своему мужу, то должна передать ему, чтобы он возвращался домой и сидел дома, причем, тихо. Аналогичные посещения или телефонные звонки случились практически у всех, кто собирался на учредительный съезд. Но Мишу эти угрозы уже не могли остановить. Он вышел на платформу с обратной стороны поезда, в последний момент заскочил в вагон. Провожавший его товарищ потом рассказал, что милиция и солдаты стояли шеренгой через каждые пять-десять метров и проверяли документы у всех, входящих на платформу. Возможно, правда, что в Москве должны были произойти какие-то важные политические события, но при чем здесь литераторы?

В начале 1989 года я побывал в командировке в Минске, а после возвращения из Минска мы с Нонной отправились отдыхать в один из пансионатов на Карельском перешейке. Не доходя до регистратуры пансионата, я неожиданно почувствовал какой-то необычный непорядок в сердце. На следующий день в специализированном сердечном санатории, расположенном неподалеку от нашего пансионата, мне сделали кардиограмму и поставили диагноз: нестабильная стенокардия. На словах мне объяснили, что это такое состояние, которое может благополучно пройти, но может перерасти в инфаркт миокарда. И посоветовали срочно ложиться в больницу. Что я и сделал, сорвав не только свой отдых, но и отдых Нонны. Я пытался найти причину этого заболевания, но подходящего объяснения не нашел.

В больнице случилось событие, о котором стоит рассказать. Я оказался в больнице имени Ленина, считавшейся тогда ведущим в городе медицинским учреждением города с современным кардиологическим отделением. Условия, правда, были не самые комфортабельные – я попал в палату, в которой лежало около десяти больных. Но ребята, мои сопалатники, оказались симпатичными людьми, и я пробыл почти месяц в больнице, если не с удовольствием, то и без неудовольствия.

Стоял март 1989 года, и вся страна готовилась к историческому событию – выбору депутатов Первого съезда народных депутатов. Народ ждал изменений, улучшения своей жизни, свободы. КПСС в это время была еще полна сил, и ее влияние на общество хотя и ослабло, но не исчезло. В противовес коммунистам появились новые политические деятели, называвшие себя демократами, цели и задачи у которых были различны, и разобраться в этом многообразии было непросто. Повсюду по городу были развешаны плакаты с портретами и платформами кандидатов в депутаты. Даже в нашей больнице.

Среди других был какой-то профессор со странной, вроде “собачьей”, фамилией, сразу ее и не запомнишь. И вот однажды появилось объявление, что в больнице состоится встреча с этим самым профессором. Вечером обычно нет лечебных процедур, и я решил пойти на эту встречу. Народу, медперсонала и больных, собралось совсем немного, человек двадцать, не больше. Кандидат в депутаты рассказал о себе и о своей программе. Оказалось, что он член КПСС, совсем недавно вступил в партию, и у него есть абсолютно четкий план, как ее демократизировать партию и вместе с ней все общество. Сейчас это звучит дико, но это сейчас, а тогда казалось очень смело и многообещающе. Я задал ему три вопроса, мне казалось весьма острых, но запомнил только один. “Каков же будет главный шаг в демократизации КПСС?” – “Выборность всех руководящих органов, включая политбюро и генерального секретаря, снизу, всеми членами партии”, – таков был его ответ. Как ни странно, но этот кандидат, несмотря на мой уже в то время явный антикоммунизм, произвел на меня впечатление, и по возвращению в свою палату я сказал: “Ребята, я вам очень советую голосовать за Собчака, запомните хорошо эту фамилию – Собчак”.

VII. ДЕВЯНОСТЫЕ