Дела и сотрудники

Дела и сотрудники

Некоторым утешением для меня явилось получение примерно в это же время авторского свидетельства на изобретение “Автоматический определитель частотных характеристик”, сокращенно АОЧХ. Это было мое второе изобретение, после получения первого прошло довольно много времени, и поэтому не удивительно, что я испытал чувство удовлетворения. Соавтором этого изобретения был Юра Гусев. Начальством лаборатории и отдела было принято решение об изготовлении работающего макета АОЧХ. И вот, наряду с делами по текущим заказам, о которых я рассказывал выше, мы начали работать над макетом прибора. Сейчас, имея в своем арсенале современные электронные и вычислительные элементы, создать такой прибор по предложенным алгоритмам не составило бы большого труда, и он наверняка поместился бы в небольшой стандартный корпус. Но тогда.

Изготовления чертежей макета было поручено конструктору Тамаре Григорьевой. Все делалось хорошо и быстро, но тут произошло непредвиденное – уволился Гусев. Это была большая потеря, он был энергичным и знающим инженером-электронщиком и хорошим товарищем. Уходя, Юра сказал: “Я знаю, что поставил вас в нелегкое положение, но, уверен, что вы обойдетесь. Только не потеряйте Тамару и Женю, вы видели, какие они работники” (Женя был тогда техником, помощником Гусева). И я не потерял ни Тамару, ни Женю – мы проработали вместе еще долгие годы. Макет был изготовлен, заработал и вызвал интерес у специалистов. В 1965 году АОЧХ, уже в качестве нормально спроектированного и изготовленного прибора, попал на Выставку Достижений Народного Хозяйства СССР и там завоевал Золотую медаль. Я получил золотую медаль, Юра Гусев – серебряную, а Женя Пузако – бронзовую.

Мне тогда буквально не хватало времени для реализации всех возникающих идей. Одна из этих идей – определение устойчивости нелинейных систем с помощью шаблонов – оказалась весьма значимой.¹¹ В 1965 эта работа была опубликована в Трудах института, в 1968 – в журнале “Автоматика и Телемеханика” АН СССР, а потом ссылки на нее появились в ряде научных публикаций. Без всякого сомнения, это уже был не отдельный кирпич и даже не блок кирпичей, а хороший фундамент.

Во второй половине шестидесятых годов наш институт был включен в число разработчиков принципиально новой системы вооружения. Перед несколькими ведущими научными и проектными организациями страны, в том числе перед Академией Наук СССР, была поставлена задача разработать научнотехнические принципы обнаружения, говоря открытым текстом, “аномалий гидрофизических полей морской среды”. Задача оказалась настолько сложной, что существовало неофициальное мнение о том, что сама идея обнаружения аномалий, как практически неразрешимая, якобы со злым умыслом была подброшена нам американцами. Интересно, а что было на самом деле?

А пока основной упор исследователи делали на накопление и обработку экспериментальных данных, полученных в виде сигналов с множества датчиков различных гидрофизических величин, размещенных на различных глубинах океана, в том числе на априорно известных глубинах образования аномалии. Эти сигналы записывались на пленках многоканальных магнитофонов на специально оборудованных кораблях и подводных лодках и затем воспроизводились на таких же магнитофонах в исследовательских лабораториях. Даже несведущему в принципах обнаружения какого-либо явления на фоне шумов должно быть понятно, что эта задача не могла быть решена простым выявлением или измерением величины какого-то сигнала. Здесь необходима так называемая статистическая обработка сигнала, которая позволяет выявить тенденцию изменения уровня или мощности сигнала и его связь с изменениями других сигналов. И в исследовательские лаборатории, в том числе нашего института, стали поступать километры магнитной пленки многоканальной информации. Сразу же возникли, по крайней мере, две проблемы. Первая, техническая, была связана с организацией средств обработки информации, позволяющих выполнять эту обработку не только в реальном, то есть в темпе записи, но и в ускоренном, например, в десять раз превышающем темп записи, масштабах времени. Вторая, научно-методологическая, определяла необходимость разработки алгоритмов, позволивших выделять полезный сигнал на фоне шумов, то есть факт вхождения в зону аномалии.

Мне было предложено принять участие в этих работах, имея в виду прежде всего организацию технических средств обработки информации. Существовавшие в то время в СССР ЭВМ, несмотря на свою громоздкость, не обладали необходимым для решения этой задачи быстродействием. Они не могли справиться со считыванием и первичной обработкой сигналов даже в реальном масштабе времени. А поток привозимой с исследовательских судов информации все возрастал и возрастал.

Директор института стал проводить диспетчерские совещания, на которых велся учет, сколько материала прибыло и сколько обработано. Положение становилось критическим, и мы решили создать свои, специализированные, аналоговые машины. Нам стало известно, что в одном из сотрудничающих с нами военно-морском институте, кстати, располагавшемся в здании Александровского дворца в городе Пушкин, используют операционные усилители – основной элемент любой АВМ – с нужными нам характеристиками. Усилители мы заказали, и два моих сотрудника, Борис Гурин и Тамара Григорьева, спроектировали, а после изготовления, отладили первый образец широкополосной специализированной АВМ, названной нами МШ – модель широкополосная. По своим характеристикам и функциональным возможностям эта модель решала нужную нам задачу – первичную обработку сигналов с десятикратным ускорением, то есть сигналы, записанные в течение 60 минут, обрабатывались за 6 минут. К концу шестидесятых-началу семидесятых проблема с первичной обработкой была снята: было изготовлено и использовались на территории института и за его пределами около двадцати экземпляров МШ.

Конец десятилетия завершился серьезными событиями в нашей группе. Начну с трагического события. Любовь, пожалуй, самый бескомпромиссный, самый требовательный человеческий дар. Почти всегда человек должен платить за счастье, иногда по самой высокой цене. Наш Валерий Красуленков был долго влюблен в одну женщину, сотрудницу нашего института. Эта женщина, как было известно, отвечала ему взаимностью. Нам, во всяком случае, мне, она не казалась очень интересной, однако это не помешало ей заиметь и второго любовника. Но такая ситуация категорически не устраивала Валерия. Как и сколь долго развивались отношения между конкурирующими сторонами – неизвестно, но закончились они очень плохо. Для всех, но, прежде всего, для Валерия. Во время драки он получил глубокое ножевое ранение в живот и, несмотря на усилия врачей, спасти его не удалось. Родители, старик и старуха, остались в полном одиночестве. Во время судебного процесса, обвиняемый и его адвокат утверждали, что именно Валерий вытащил нож, предназначенный для чистки рыбы, и пытался ударить им своего противника, но тому удалось развернуть руку с ножом. Валерий, по их утверждениям, сам напоролся на свое же оружие. Как было на самом деле, никто не знал, но суд стал на сторону обвиняемого и его оправдал. Примерно через год, оправданный, еще совсем молодой человек, умирает от рака. Случайность или Божий суд?

Пришла пора завершать свои диссертационные дела нашим аспирантам, ведущим специалистам моей группы, Борису Гринчелю, Александру Синякову и Борису Гурину. В день победоносного окончания шестидневной войны, это было 7 июня 1967 года, Борис Гринчель защитил кандидатскую диссертацию. Процесс защиты прошел нормально, но судьба защиты, оказывается, висела на волоске: голосов “за” было подано всего на один больше, чем “против”. Многие это объяснили тем, что членам ученого Совета не понравилась фамилия Бориса, слишком созвучная с фамилиями тех, кто только что одержал победу там, на Ближнем Востоке. Хотя, кто был по национальности отец Бориса, я не знал тогда, как и не знаю теперь. Что же касается его матери, Тамары Михайловны, с которой я был знаком, то это была русская женщина, приятная и гостеприимная. Так что, может быть, Борис едва не пострадал “зазря”. После защиты Борис проработал у нас с полгода и ушел в один из экономических институтов, взяв курс на дальнейшее свое развитие не в области техники, а в области экономики. Пустым уходить было не “экономично”, и он решил прихватить с собой одного из очень нужных мне работников, Тамару Григорьеву, пообещав ей, как это водится, повышение зарплаты. В это время во всю шли работы по конструированию АОЧХ, и уход Тамары сильно бы отразился и на сроках и на качестве проектирования прибора. Да и вообще терять такого работника не хотелось. Поэтому Григорий Львович с трудом, но пробил повышение для Тамары и в зарплате и в должности. Таким образом, Тамара от “благодарности” Гринчеля оказалась в выигрыше, ну а мы все были на него очень злы. Желая восстановить с нами хорошие отношения, Борис и его жена Татьяна пригласили всю группу на прекрасно организованную встречу Нового 1969 года. Больше того, в течение многих лет он и Таня проявляли по-настоящему дружеское к нам отношение. Мы с охотой бывали друг у друга на семейных торжествах, но больше всего мы получали удовольствие, посещая его дачу в Усть-Нарве, приобретение и благоустройство которой происходило на наших глазах. Боря поставил перед собой непростую задачу: не только освоить новую для него область – экономику, но и стать в ней фигурой, доктором наук. И он не очень быстро, но неуклонно и последовательно шел к своей цели. Появились новые идеи, книги, заграничные командировки. Процесс был непростым в том числе и потому, что к людям, не имевшим базового экономического образования и претендующим на высокую ученую степень, отношение было особое. В конце концов, защита состоялась. Болезненным был процесс утверждения, Борис даже перенес сердечный приступ, но в начале восьмидесятых победа была одержана – Борис стал доктором экономических наук. Я был искренне рад его успеху, безусловно, заслуженному. Однако, что-то между нами пробежало, и наши контакты практически прервались.

Саша Синяков по срокам своей кандидатской диссертации немного отставал от Гринчеля. С Сашей мы начали работать с весны 1960 года, он тогда был еще дипломантом Политехнического института. В нем сразу же проявились и инженерные способности, и умение ладить с людьми. Он очень быстро приобщился к текущим делам, к научной и изобретательской деятельности. Через три-четыре года он поступил в аспирантуру – все шло нормально, если не сказать успешно. Синяков имел четкие личные интересы, которые были у него, понятно, на первом месте. От меня он всегда имел поддержку и в производственных делах, и в научных. И было совершенно очевидно, что он это ценил. У нас с ним было несколько общих изобретений. Об этом сегодня не принято говорить, но именно я дал ему рекомендацию для вступления в партию. Единственно, что мне не очень в нем нравилось – это некоторая легкость, с которой он иногда решал моральные вопросы. Но это компенсировалось человеческим обаянием, исходившим от него. Все было нормально, однако диссертационная работа двигалась у Саши почему-то не очень быстро. Кстати, научным руководителем у него был начальник нашего отдела, Барабанов. Саша, подчеркивая свою научную самостоятельность, ограничивал мое знакомство со своей работой лишь обсуждением некоторых общих вопросов. Наконец, работа была написана, и Саша отдал ее рукопись на рассмотрение своему научному руководителю. И вот меня вызывает Александр Трифонович и говорит в кратком изложении примерно следующее: “Мне работа Синякова не понравилась. Слишком много общих мест, почти что лозунгов, не подкрепленных ни логически, ни математически. Кстати, у него имеется одно место, явно заимствованное из вашей работы (назвал работу), но без всякой ссылки. Поговорите с ним перед тем, как я потребую от него переделки работы”. Для меня это была неприятная неожиданность, но делать нечего, разговор с Сашей состоялся. Саша был не только огорчен, но и обижен и не только на Барабанова, но, скорее всего, и на меня, хотя внешне это не проявлялось. Мы с ним обсудили пути корректировки работы, все было реально, и через несколько месяцев, может быть, полгода, защита диссертации состоялась. Как это принято, на банкете Саша благодарил всех, кто ему помогал и в первую очередь Барабанова, и меня. Но я не придал этому какое-либо значение, поскольку благодарность была естественной.

Также как и Гринчель, Синяков, получив ученую степень, долго не задержался в институте. Он, очевидно, хорошо видел свое будущее. Саша пошел на преподавательскую работу. Сменив один или два института, он в начале семидесятых – доцент ЛИАПа. Здесь мы пару раз встречались с ним, настроен он был очень доброжелательно, с удовольствием вспоминал о совместной работе. Рассказал, что всерьез взялся за докторскую диссертацию, тему уже определил, но для повышения надежности своих планов активно включился в общественную работу – был избран секретарем партбюро института. На защиту диссертации он меня не пригласил, но со слов людей, бывших на защите, все было нормально, больше того, по материалам диссертации он написал монографию, которая достаточно высоко была оценена специалистами. Дальнейший научный и административный рост Синякова происходит гигантскими шагами: он заведующий одной из ведущих кафедр института, избирается в пять специализированных международных академий и обществ. В момент нашей последней встречи, а это было в начале 1999, он уже проректор института по научной работе, заслуженный деятель науки Российской Федерации.

Главное направление деятельности, сделавшее его известным не только в России, но и за рубежом, – выявление космических факторов в безопасности полетов. Он пришел к выводу, что большинство аварий и катастроф авиационной и космической техники связано с появлением в данном месте и в данное время неизвестного ранее природного явления, локального геофизического резонанса (ЛГР). Возникновение и мощность ЛГР рассчитывалось по алгоритмам, разработанным Синяковым, и определялось взаимным расположением Земли, Солнца и планет солнечной системы. Саша проанализировал десятки и сотни известных и малоизвестных катастроф, в том числе случай с Гагариным, и, по его мнению, почти все они подтверждали его теорию. Правда, когда я спросил его, не пробовал ли он предсказать возникновение опасной ситуации на каком-либо аэродроме, космодроме или известной авиационной трассе, он почему-то просто пожал плечами. Уже несколько лет спустя я прочел его статью, посвященную разработанному им методу, в юбилейном сборнике ГУАП, и по стилю и по способу аргументации она мне напомнила рукопись первого варианта его кандидатской диссертации, правда, возможно, он что-то умышленно в ней не договаривал.

Я не рассказал о причине нашей последней встречи с Синяковым. Дело в том, что, после возвращения в Россию в 1996 году я оказался не у дел – наша фирма, в которой я проработал последние четыре года, обанкротилась. Несколько лет я довольствовался тем, что девять месяцев в году жил и трудился на даче, а зимние месяцы “отдыхал”, если так можно назвать ничегонеделание. Я начал думать, куда бы я мог пойти поработать. Во-первых, я чувствовал себя неплохо, и голова еще работала, а во-вторых, в то смутное время наших пенсий нам явно не хватало. А почему бы не поговорить с Синяковым о работе у него на кафедре, я бы согласился на любых условиях. Я ему позвонил, и мы договорились о встрече. Он меня встретил радушно, даже очень, рассказал о своих успехах, а узнав о причине нашей встречи, предложил мне подготовить программу курса лекций, которые я мог бы прочесть. Я назвал ему предварительно тему, и у него не было каких-либо возражений. Я достаточно быстро подготовил программу курса, который назывался “Экспериментально-теоретическое исследование устройств и систем автоматического управления”. Не помню, как это получилось, но о моих планах стало известно ректору ГУАП Анатолию Оводенко, и он мне через своего отца, Аркадия, моего товарища, передал, что если потребуется, он поддержит мое устройство к Синякову. Но, несмотря даже на такую поддержку, моя затея не состоялась – Саша сказал, что такой курс студентам не нужен, ну а что другое.

Борис Гурин был моим настоящим и верным помощником. Ни одна практическая работа в моей группе, и простая и сложная, не выполнялась без самого активного участия Бориса. Причем, в отличие от других ведущих сотрудников группы, у него не было заметно сугубо личных интересов в выполняемой работе, несмотря на то, что он тоже был аспирантом. Я высоко ценил его и думаю, что он это хорошо чувствовал. Я уже писал о совместных изобретениях, их у нас было 12 или 13. Всегда, когда было возможно, я был инициатором повышения его в должности и зарплате. Приглашал принять участие в интересных командировках в Душанбе и Новочеркасск, послал вместо себя сделать доклад на конференции, проводимой в комфортных условиях на корабле на Черном море.

Мне хотелось бы отметить, что я всегда был готов помочь ему и с диссертационными делами. Мы выбрали тему диссертации и обсуждали реальные шаги по ее выполнению. Однако он почему-то не проявлял необходимого рвения и интереса к научной работе, и поэтому диссертацию так и не написал.

Осенью 1975, оба Бориса, Гринчель и Гурин, поехали со мной в Синявино и помогли зашить фанерой второй этаж только воздвигнутого каркаса моего дачного домика. Примерно в это же время я узнал, что Гурин собирается увольняться. Вроде на новой работе ему обещают платить больше. Возможно, это было главной причиной, но мои ребята сомневались. Дело в том, что Борис, женатый мужчина, проявлял симпатию к Вале Ларионовой, нашей сотруднице, незамужней девушке. Каково было ее отношение к Борису – это явно не проявлялось, но проявилось другое – вдруг все заметили, что у Вали растет живот. И, конечно, злые языки однозначно связали Борино увольнение с Валиным животом. Независимо от причины, мне очень не хотелось расставаться с Борисом. Более того, я и сейчас могу сказать, что ни до, ни после я так остро не переживал увольнение моих сотрудников. Уже после его ухода, это было весной следующего года, мы с Нонной пригласили Бориса с женой к нам домой на ужин. И все… Кстати, как потом выяснилось, связь его увольнения с Валиным животом если и была, то не прямая. Отцом был не он.

Так что же это получается? Нормальные дружеские отношения, очевидная явная взаимная симпатия и поддержка в важных делах. Однако стоит человеку уволиться, как все контакты прерываются, как будто никакого прошлого не было и в помине. Помимо прогрессирующей отчужденности между людьми, были, конечно, и другие причины отхода от меня, безусловно, дорогих мне людей. К таким причинам, причинам раздражающего характера, может быть, можно было бы отнести, например, внимание со стороны женщин, национальные черты. Но главную причину надо искать, скорее всего, в своем характере. К сожалению, этот анализ уже не имеет никакого значения.