Мама

Мама

Во многих предыдущих главах я рассказывал о моей маме. Возможно, следовало бы все эти воспоминания и упоминания объединить в единое целое. Но тогда нарушилась бы полнота описываемых в этих главах событий. Поэтому, я оставляю все неизменным, а эту главу, как добавление к раннее написанному, посвящу в основном лишь последнему периоду жизни мамы.

Моя племянница, Марина, закончила институт имени Гнесиных по классу фортепиано, и ее оставили работать в Москве. Прошло после этого несколько лет, Инна за это время развелась со своим мужем и не представляла себе оставшуюся жизнь вдали от дочери. Начался длинный, всем казавшийся бесперспективным, поиск обмена ростовской квартиры на московскую. Мама понимала и поддерживала желание Инны – она ведь тоже практически всю жизнь прожила рядом с дочерью. Должен сказать, что и я не возражал против их переезда. И сестре и мне, нам казалось, что наша мама как всегда крепка, во всяком случае, духом, и вынесет и это испытание. Ведь рядом с нею будут самые близкие, самые надежные люди. Хотя мы с сестрой должны были понимать, что для мамы такое коренное изменение жизни весьма и весьма опасно.

Инне повезло, в начале восьмидесятого года она нам сообщила, что наконец-то нашлись желающие совершить с ними обмен квартирами. Правда, это были не жители Москвы и даже не жители Московской области. Предложение было из города Обнинска Калужской области, того самого, что известен своей первой в стране и, кажется, даже в мире, атомной электростанцией. Марина к этому времени повторно вышла замуж, на этот раз за хорошего во всех отношениях парня, точнее, за зрелого мужчину, который жил вместе со своими родителями в большой трехкомнатной квартире в Москве. Естественно, что Марина поселилась у своего мужа, и для нее квартирный вопрос более не существовал. И поэтому Инну устраивало поселиться хотя бы рядом с дочерью, даже если это “рядом” было в соседней области. Надо сказать, что путь из Москвы до Обнинска на электричке составлял более трех часов. Не знаю, правда, как правильно оценить это время, “всего лишь” или “ни много, ни мало”.

Переезд их состоялся весной 1980 года, но я не поехал в Ростов, чтобы их проводить. Не поехал я потому, что на это время у нас с Нонной были заблаговременно приобретены путевки в Пятигорск. Однако какие-либо объяснения и, тем более, оправдания этому поступку нет и быть не может. Я, конечно же, должен был быть в это время в Ростове.

Сразу же, из Пятигорска я поехал через Москву в Обнинск. Нонна мне компанию не составила, она почему-то торопилась домой, но, думаю, ей просто не хотелось туда ехать. Квартира оказалась симпатичной, две небольшие комнаты, балкон, третий этаж. Город чистый, зеленый, уютный. Но, самое главное, меня встретила мама. Да, моя мама, но это был уже немного другой человек. Она, конечно, обрадовалась нашей встрече, но очень скоро я заметил у нее какой-то отсутствующий и одновременно тревожный взгляд. Куда девался ее веселый оптимистичный характер. Я заметил, что маму постоянно что-то тревожит. Оказалось, что ее очень тревожит сохранность ее вещей: иногда я заставал ее за переборкой содержимого шкафа, после чего она говорила, что не может найти ту или другую вещь, наверно, кто-то украл. И самое главное, было очевидным, что она до конца не понимает, где она находится и почему.

Переезд и у Инны вызвал определенное стрессовое состояние и, в принципе, понятно ее желание как-то отвлечься, оказаться среди людей, например, пойти на работу. Что она и сделала. И мама начала оставаться одна. Неудивительно, что она два раза оказывалась на улице, не могла найти дорогу обратно и попадала домой с помощью милиции.

Я прожил в Обнинске несколько дней, и мне пришла в голову мысль, а не взять ли маму на некоторое время к нам, в Ленинград. Может быть, пребывание в нашем, хорошо маме знакомом доме и на так ей нравящейся даче, успокоит ее. Я позвонил Нонне, однако она не выразила никакого энтузиазма. Позже я узнал, что она в это время имела постоянный контакт со своей ростовской тетей Марусей, и та ей категорически не советовала приглашать маму в гости: по ее мнению, мама может остаться у нас навсегда или, по крайней мере, надолго. Ноннино настроение было мне неприятно, но не заставило меня отказаться от моей идеи, и я решил ехать с мамой. Задним числом я далеко не уверен, что поступил правильно.

Неприятности наши начались уже при выезде из Обнинска. Все как бы было против нашей поездки. Вначале не пришло во время такси, затем была отменена электричка, на которой мы должны были ехать в Москву, и мы несколько часов сидели не платформе и ждали следующую электричку. Мама была с нами, все видела и, конечно, нервничала.

В Ленинграде пробыли мы недолго. Нонна отнеслась к маме тепло, как будто это был обычный приезд мамы, и она все та же. Затем мы с мамой переехали на дачу. Вроде все было так, как и предполагалось: мама много сидела в кресле на воздухе в саду, настроение было спокойное, мы с ней даже играли в карты. Но тут, несмотря на то, что на календаре был конец июня или начало июля, вдруг резко похолодало. Казалось бы, ничего страшного, я начал топить печь и в доме было не холодно, но я чувствовал, что маме стало не так уютно. Погода дело временное, пройдут холода, опять будет тепло, но случилась очередная неприятность: я где-то переохладил ногу, и у меня начался жесточайший приступ моей хронической болезни, не то подагры, не то артрита, такой, что я не мог не только ходить, но даже наступить на больную ногу. По своему опыту я знал, что болезнь эта может продлиться несколько недель. Что делать? А тут на носу Московские Олимпийские игры, во время которых Москва будет со всех сторон наглухо закрыта. И я ничего другого не придумал, как срочно вызывать Инну, чтобы они с мамой успели до начала игр проехать через Москву. Мой сосед повез меня в ближайший городок, откуда мне удалось дозвониться до Инны.

Конечно, надо было поступить совсем иначе: с мамой вместе переехать в городскую квартиру, дождаться, когда у меня поправится нога, а там смотреть по обстоятельствам. Я не помню, приходило ли мне это решение в критический момент, но, скорее всего, где-то в подсознании засели Ноннины слова о предсказании ее тетки и об отношении к ним самой Нонны. Это называется, сваливать с больной головы на здоровую. Помню только, что после отъезда мамы я не мог себе найти места, чувствовал, что сделал совсем не то, что надо. И поныне я не могу себе это простить, мне кажется, что если бы я не ускорил мамин отъезд, этот год не был бы для нас столь трагичным.

Примерно месяц после отъезда мамы мы прожили спокойно, но в середине августа Инна нам сообщила, что мама чувствует себя плохо. И вот я опять в Обнинске. За это время мама сдала еще больше. Теперь она только лежит, иногда стонет, порой сознание ее покидает. Но почти каждый раз, когда я спрашивал, узнает ли она меня, она утвердительно кивала головой. Видя, как я переношу страдания мамы, по прошествии нескольких дней Инна предложила мне и я, по слабости, согласился, вернуться домой. Конечно, она сопровождала это предложение словами, в которые мы оба не верили, о том, что я приеду, когда маме станет лучше. Я попрощался с мамой.

На следующий день, 27 августа, мы обедали втроем, Нонна, Миша и я. Я за столом рассказывал, слегка смягчая реальную картину: некоторое отдаление от мамы оставляло крохотную надежду. Но вот звучит телефон, голос Марины: “Все кончено, бабушка больше не мучается”.

В Обнинск мы поехали с Мишей. В Москве к нам присоединилась младшая и последняя живая сестра мамы Сусанна, которой в то время уже исполнилось восемьдесят лет. Сами похороны, благодаря, Саше, мужу Марины, были организованы и прошли нормально – и я ему навек благодарен за это.

О маминой семье, семье Либерманов, я, что мог, уже рассказал, рассказал обо всех членах этой семьи, кроме одного человека, самой мамы. Семья была большая, восемь человек детей, старшие мальчики к моменту смерти отца, примерно в 1900 году, уже работали. Хозяйкой дома после смерти дедушки, конечно, была бабушка, но ее главной помощницей и, в какой-то мере, распорядительницей в доме была моя мама, Сарра, по меньшинству третья.

Закончила мама гимназию с золотой медалью, но о получении нормального высшего образования в то время не было даже и речи – необходимых для этого денег в семье не было. Интересно, что золотая медаль тогда означала, что этот факт золотом оттеснен на аттестате зрелости и также выдан сертификат на приобретение номерной золотой медали. Но за саму медаль надо было платить собственные деньги. Поэтому медалистка осталась без медали. Как могла, она, будучи еще гимназисткой, подрабатывала репетиторством.

Мне известны два характерных для мамы случая из ее репетиторской практики. Маму пригласили в один помещичий дом в Новочеркасске для подготовки двух детей, мальчика и девочки, к сдаче экзаменов. Она целое лето занималась с ними, имея отдельную комнату в усадьбе и отличное питание, а затем на автомобиле, тогда это было еще необычно, их повезли в Ростов. Дети хорошо сдали экзамены и маме дали по тем временам немыслимое вознаграждение – екатерининку, 100 рублей.

Другим учеником мамы был полицейский. Служащие, в том числе, полицейские, для того, чтобы повысить свой класс или должность, должны были сдавать определенные экзамены. Этот полицейский, будучи не уверенным в своих силах, придавал большое значение подготовке к предстоящим экзаменам. Эти обстоятельства, в сочетании со строгостью и обстоятельностью мамы, привели к тому, что ученик очень боялся своего учителя. Боялся настолько, что однажды бабушка говорит маме: “Ты пойди, посмотри на своего солдата в коридоре. Он ведь дрожит от страха. Я бы на его месте плюнула и убежала”.

Решив все же приобрести специальность, мама поступает на трехгодичное зубоврачебное отделение Медицинского факультета Донского (бывшего Варшавского) университета. Об этом периоде маминой жизни мне практически ничего неизвестно, за исключением того, что мама начала и окончила свою учебу в одной и той же кофточке. В этом ее “уличила” Нонна, предъявив хранившиеся у нас фотографии того времени. Диплом зубного врача мама получила в очень знаменательное время – 18 февраля 1917 года. В каком году поженились мои родители, я точно не знаю, но их первенец, моя сестра, родилась 22 декабря 1921 года.

Квартиру, в которой поселилась молодая семья моих родителей, только условно можно было называть квартирой – три крошечных комнатки, все в одну линию, без кухни. Единственным ее достоинством было месторасположение: она находилась неподалеку от основной квартиры семейства Либерманов на Донской улице и почти что напротив дома, в котором жила сестра Маня с Гришей. Именно Гриша, большой папин приятель и соученик, познакомил Овсея с сестрой своей жены, Саррой. Я себе хорошо представляю, с каким напором и интересом и папа, и мама принялись благоустраивать свою квартиру. Уверен, что мама с ее энергией и хваткой принимала участие и в планах реконструкции квартиры. В результате из части примыкавшего к первой комнате сарая была сделана кухня с подвалом и туалет, а на входе была устроена теплая прихожая.

А уж как навести в квартире уют и абсолютный порядок, проблем не существовало – это было у мамы в крови.

Родившаяся девочка оказалась рыжей. Волосы были цвета червонного золота, и это был настолько сильный отличительный признак, что большинство подруг и знакомых, и в глаза, и за глаза, и в школе, и в институте, звали ее Рыжая. И она охотно отзывалась на это прозвище. Кстати, сама масть не была чужда представителям семьи Либерманов. Рыжим был и Сема Шульгин, старший сын старшей сестры Раисы. Была рыжей, со слов мамы, и борода ее отца. Когда Инна подросла, она отпустила косы и стала еще больше симпатичной. Однажды, когда, возвращаясь из школы, я проходил мимо киоска фотоателье на Старом базаре, то с удивлением увидел за стеклом в качестве рекламы большой портрет красивой девушки – это была моя сестра.

Совсем маленькой Инна была ребенком, которого в те времена называли “старый нос”. Она, например, любила сидеть на своем стульчике, покачивала ножками и с серьезным видом напевала еще более серьезную песенку, состоящую из двух слов: “Ах, какая”. Однако, центром семейного внимания, к ее большому огорчению, ей пришлось быть не очень долго. Откуда-то появился один тип, еще младше ее. А быть старшим ребенком в семье, будучи еще маленькой,- совсем не просто. Ты еще совсем ребенок и привыкла, что все внимание сосредоточенно только на тебе. А тут почему-то внимание всех дорогих тебе людей обращено, прежде всего, на него, пусть даже на обожаемого тобой братика. Это несправедливо, тем более что этот тип дерется, а когда на него пожалуешься, папа говорит: “Но он же еще маленький”.

Наша детская была организована во второй, проходной, комнате. Здесь стояли наши кровати и один письменный стол, один на двоих, пожалуй, даже на троих – средний ящик стола был папин. Вот и все. Учились мы в одной и той же школе, но только в разные смены – старшие классы ходили во вторую смену. Поэтому мы вроде не очень мешали друг другу.

Но вот я представляю себе, как могла бы описать эту ситуацию моя сестра в то время. “Начну с себя. Всем хорошо известно, что уже много лет я учусь играть на пианино. Посижу полчаса, от силы час, тихо, спокойно поиграю и все, никому не мешаю, никто не жалуется. Только одна моя преподавательница музыки не очень довольна результатами, по ее словам, не совпадающими с моими возможностями. Но это ее личное дело.

А вот теперь возьмите Юру. Мне, например, кажется, что у него вообще слуха нет. Но почему-то его тянет к музыке, однако, я думаю, не столько к музыке, сколько к музыкальной компании. Вначале он поступил в оркестр народных инструментов, и все свободное время пиликал на какой-то домбре. Это было более или менее терпимо, от пиликания как-то можно укрыться. Но когда он поступил в духовой оркестр и притащил домой трубу… Этот ужас трудно даже описать. Начиналось с гамм. Причем, чем больше трубач овладевает своим инструментом, тем более высокие ноты становятся для него доступными. “Слушай, Инка, я сейчас возьму третье “фа”. Вытерпеть эти звуки нормальному человеку невозможно. Другой бы поиграл 15-30 минут на кухне, а еще лучше, в туалете, и все. И при этом, какой примитивный репертуар: “Наурская”, “Краковяк”, “Интернационал”, “По долинам и по взгорьям”, какие-то дурацкие марши, включая “Похоронный”. Попробуйте в таком доме пожить, а если еще надо делать уроки.”

Не точно этими словами, но примерно в таком же тоне, моя сестра Инна “поздравляла” меня с моим семидесятипятилетним юбилеем. Ну, улыбнулись – и спасибо, продолжим наш рассказ.

Скажу прямо, нам, детям, жилось в нашем доме хорошо. Материальный достаток обеспечивал, прежде всего, папа. Все остальное – уют, порядок, вкусная еда, спокойная обстановка – это заслуга мамы. Даже тогда, когда в нашем доме появилась домработница, мама всегда была не только рачительной хозяйкой, но и главной исполнительницей всех домашних дел. После рождения второго ребенка появилась необходимость в дополнительном семейном доходе, и мама пошла работать. Во всяком случае, сколько я себя помню, мама всегда работала. Перед войной, это был, скорее всего, 38-й или 39-й год, у мамы появилась возможность получить высшее медицинское образование – без экзаменов поступить в Медицинский институт. И, несмотря на возраст и наличие двух детей, мама становится студенткой. И я хорошо запомнил, с каким интересом, с какой энергией мама занималась в институте. В нашем доме появился череп, какие-то кости, и я слышал тысячи латинских названий, которые мама должна была запомнить и которые она запоминала. И поэтому она успешно сдавала экзамены экзаменационных сессий. Я не помню причину прекращения маминых занятий, но эта замечательная учеба длилась всего лишь один год.

С окончанием войны мамины проблемы не закончились. На ее обеспечении осталось двое детей, два студента. Инна первая освободила маму от материальных забот – она получает диплом врача в 1946. Хорошо запомнил наш с мамой разговор, который состоялся примерно в это же время: “Сыночек, а сколько лет тебе еще учиться?” -“Мама, я закончу институт в 1949 году”. – “Это еще так нескоро”.

Устроиться на работу зубным врачом в первые послевоенные годы было совсем непросто. Поэтому мама нелегально, без регистрации и объявлений, открывает дома рабочее место, основным, если не единственным, предметом которого было нечто, отдаленно напоминающее зубоврачебное кресло. Кресло стояло у окна в столовой, прямо у входа. Некоторое время мама работает в содружестве с каким-то зубным техником – готовит рот пациентов к протезированию. Доходы были небольшие и нерегулярные, но все же были. Однако, как только представилась возможность устроиться на нормальную работу, мама закрывает свой “кабинет” и поступает на работу в городскую зубоврачебную поликлинику, в которой работает без перерыва до глубокого пенсионного возраста.

Однажды в эту поликлинику пришла моя будущая жена, Нонна, тогда студентка одного из младших курсов Мединститута, и попросила в регистратуре, чтобы ей дали номерок “к самому доброму и самому лучшему” врачу. Ей дали номерок к маме. Так, задолго до нашего знакомства, состоялось знакомство будущих свекрови и невестки. Может быть, об этом мне не очень удобно говорить, но и поныне, когда Нонна попадает к зубному врачу, для нее эталоном профессионализма служит мама: “Ты знаешь, я до сих пор помню ее прохладные пальчики, белоснежный накрахмаленный халат, умение все делать почти безболезненно и удивительную прочность пломб”. И это на оборудовании и материалах того “доисторического” времени.

Еще один случай на эту тему, который не только характеризует действующих лиц, но и показывает, что Ростов в то время был не таким уж большим городом. На этот раз к доктору пришла Сарра Наумовна, мама Ноны. Они ранее не встречались и, конечно, не могли предполагать о том, что эта встреча будет не последней. Одна Сарра, видимо, для установления контакта начала о чем-то рассказывать, рассказывать она любила обстоятельно, а другая Сарра стояла над первой и ждала момента, когда она сможет приступить к своим обязанностям. Время шло, и Сарра-доктор начала думать, как же ей поступить. Попросить пациента замолчать или закрыть рот было неудобно, тем более, что закрытый рот ее тоже не устраивал. И она категорически заявила: “Гражданочка, откройте рот”. На что “гражданочка”, человек находчивый и достаточно острый на язык, спросила: “А что, у вас план?”

Инна не засиделась в невестах. Отказав своему старому школьному товарищу и воздыхателю, очень симпатичному парню, она выходит замуж за не так давно демобилизованного офицера, Лазаря Лиокумовича. Ланя, так мы все его называли, гражданская специальность которого была инженер-строитель, к этому времени работал главным инженером крупного ростовского кирпичного завода и вообще был солидным – на 9 лет старше Инны – человеком. Молодые решили не тянуть с появлением потомства. Очень скоро Инна забеременела. Нетрудно представить себе, как мама ухаживала за своей беременной дочкой, но случилась неприятность – выкидыш. Вторая беременность закончилась просто трагически. Роды состоялись преждевременно и сопровождались таким сильным кровотечением, что весь медперсонал бросился спасать маму, а ребенка, а точнее детей – двух жизнеспособных новорожденных мальчиков-близнецов, оставили практически без всякого внимания, лежащими на столе. Инна рассказывала, что краем глаза даже их видела. Когда же пожар с мамой был потушен, то было уже поздно – дети были мертвы. Сейчас такую ситуацию даже вообразить трудно, но тогда. Как же было тяжело это пережить и Инне, и маме. И все же, Инна решается на третью попытку, хотя некоторые смотрели на нее, как на ненормальную. И она победила – в 1950 году на свет появляется девочка, которой дали имя Марина.

Такой долгожданный ребенок, естественно, становится главной фигурой в семье. Пухленькая, симпатичная и голосистая девочка стала предметом заботы всех своих близких, но, прежде всего, бабушки. Со стороны бабушки идет не только любовь, но и большое умение, и опыт ухода за малышами. Очень скоро выясняется, даже до того, как Мариночка начала говорить, что ее Бог наделил особыми музыкальными данными. Лежа в кроватке, перед тем, как заснуть, она напевала песни с поразительной музыкальной точностью. Понятно, что она оказалась в музыкальной школе еще до поступления в первый класс обычной школы. И бабушка с подъемом и гордостью водит свою способную внучку вначале в музыкальную школу, потом в музыкальное училище к самому лучшему и самому требовательному преподавателю – к Гаяне Сергеевне, это имя так часто повторялось и с таким уважением, что мне пришлось его запомнить.

Надо ли говорить, каким вниманием и какой заботой была окружена девочка в доме, и кто был главным дирижером этой обстановки. У меня сохранились кинокадры одного домашнего концерта, который мне удалось заснять во время очередного приезда в Ростов. Собрались все ростовские родственники, они тогда еще были в полном здравии, и все, каждый по своему, внимают музыке, звучащей из под пальцев Марины. А сколько было переживаний, а потом радости, когда Марина поступала в Московский музыкальный институт имени Гнесиных – предмет, казалось бы, неосуществимой мечты.

Всю жизнь мама и Инна были неразлучны. Был только очень короткий период во время войны, я о нем рассказывал, когда, отступая от наступавших немцев, наша семья разделилась, и мама оказалась одна. При первой же возможности именно Инна соединилась тогда с мамой. Во время моих приездов в Ростов я всегда с большим удовлетворением про себя отмечал, что взаимоотношения мамы и Инны всегда были очень теплыми и очень добрыми настолько, что иногда они были похожи на сестер-подружек. Во всяком случае, я был всегда уверен, что лучшей защитницы маминых интересов, чем Инна, нет и быть не может.

Очень скоро после смерти мамы в нашей семье произошло еще несколько важных событий. Инна перевезла своего бывшего мужа Ланю из Ростова в Обнинск. Ланя был тяжело болен, у него был рак, а в Ростове он оказался совершенно одиноким, ни одного близкого человека. Он был рад этому переезду и очень ждал рождения внука. И дождался – 3 февраля Марина родила дочку – Лену. Второй правнук моей мамы, мой внук Алеша, родился 22 июня того же, 1981 года.

Во время приезда мамы на мое пятидесятилетие мне втайне от нее удалось записать на магнитофоне одну нашу застольную беседу. Я все время вызывал маму на воспоминания о прошлом и кое-что из них записал. Но, к сожалению, не очень много – ведь маме шел в то время восемьдесят четвертый год. И вот каждый год, а чаще даже два раза в году, в день рождения и в день смерти мамы, мы слушаем эту драгоценную пленку. И каждый раз мы получаем большое удовольствие от маминого веселого голоса, от маминого оптимизма, от ее удивительного интереса к жизни и к нам, ее близким. А ее ответ на мой вопрос, за что она предложила бы нам выпить, можно считать завещанием: “Чтобы все было мирно, чинно и благородно”.