Не кочегары мы (пока), но плотники

Не кочегары мы (пока), но плотники

Дачный ажиотаж долгие годы проходил мимо нашей семьи. Еще в пятидесятые годы, когда только-только начали организовываться дачные товарищества, я с недоумением наблюдал за энтузиастами этого дела и никак не мог понять, что можно найти интересного в копании в земле, в выращивании овощей и фруктов. В то время и немного позже вступить в одно таких товариществ было не очень трудно, но потом желающих стало значительно больше, чем мест в организуемых садоводствах, несмотря на то, что садоводства начали создаваться во всех районах Ленинградской области и даже за ее пределами.

С годами оценки и интересы у людей, как известно, меняются. После 40-45 лет и мне захотелось иметь свой домик и свой участок земли. В нашем институте ничего реального не намечалось, и я начал нажимать на Нонну, чтобы она выяснила ситуацию у себя на работе. Но и у них тоже было глухо. Тогда мы решили попробовать поискать недорогой участок с построенным домиком в хорошем районе. Денег свободных у нас не было, но мы, прежде всего, я, настолько разохотились, что готовы были доже продать нашу автомашину. Искали мы несколько лет, но ничего подходящего не нашли: либо дорого, либо неинтересно. И вот однажды, Нонна сообщает, что их институту выделяют место для нового садоводства примерно на сто участков в районе Синявино, недалеко от Ладожского озера. Я посмотрел по карте и обнаружил, что это где-то недалеко от тех мест, где мы не так давно рыли землянку. И загорелся.

Летом 1973 нас, сотрудников института “Гидроприбор” и членов их семей, изъявивших желание приобрести садовые участки в садоводстве "Приозерное”, пригласили посмотреть выделенное место и принять участие в первой общественной работе. Работа состояла в вырубке деревьев в лесу для улицы, вдоль которой будут нарезаться нам участки. Место нам понравилось. От Ленинграда 70 км, в то время это уже не считалось большим расстоянием, в лесу и в полукилометре от южного берега Ладожского озера. Причем, между нами и озером было два канала. Первый канал, Петровский, построенный еще Минихом, полтора-два века уже не использовался по назначению, зарос по берегам деревьями и кустарником, сузился, имел удивительно живописный вид. Весной, как потом выяснилось, это был любимый плацдарм для соловьев.

Канал на всем своем протяжении примыкал к дороге, главной дороге этого района, имеющей то же название – Петровская. В 100-150 метрах от Петровского канала проходит еще один канал, Новоладожский, построенный во второй половине девятнадцатого века. Этот канал судоходный, многоводный и поныне широко используемый судами, идущими в обход порой опасного Ладожского озера. После вырубки просеки мы пошли на канал и получили большущее удовольствие от купания в прохладной чистой воде, которая слегка мутнела от глины после прохождения пароходов и катеров.

Затем состоялась жеребьевка и выбор участков. Под влиянием моего знакомого, ранее упоминавшегося Саши Мокеева, также оказавшегося в нашем коллективе, я взял участок не на будущей дороге, а значительно удаленнее, прямо в лесу, якобы для того, по идее Саши, чтобы воспользоваться деревьями, растущими на участке, в качестве строительного материала. Уже через пару недель мы с Мишей, вооруженные лопатой, топором, ножовкой, рулеткой и мотком проволоки, разыскали наш участок. Действительно, это был лес, но далеко не строительный. Кроме того, совершенно было непонятно, как сюда сможет пробраться транспорт и когда такая возможность появится. Я понял, что допустил ошибку и решил участок сменить. Благо в то время количество желающих иметь участок в новом садоводстве среди сотрудников «Гидроприбора» было меньше числа самих участков.

С этого началось длительное блуждание от одного участка к другому, которые по тем или иным причинам мне не нравились. Наши будущие соседи и друзья уже не удивлялись, когда изредка, но все же появлялась два мужика, Миша и я, со стандартным набором инструментов, я его перечислил выше, делающие вид, что они осваивают очередной участок. Так продолжалось почти два года. За это время многие садоводы не только выкорчевали деревья на своих участках и подготовили часть своей земли для посадок, но и построили так называемые времянки, вполне пригодные для жилья. А я, наконец, нашел то, что пришлось по душе, и впоследствии это место стало самым любимым и для нас, и для наших животных на протяжении четверти века.

Я окончательно определился с участком в конце лета 1974, но в этом году подготовкой к строительству дома заниматься уже не стал. Зато с начала следующего, 1975 года, все мои мысли были сосредоточены на будущем доме, его строительстве и, прежде всего, на приобретении необходимых строительных материалов. Я уже писал о том, что моя заработная плата была по тем временам не такая уж маленькая. Люди и с меньшим достатком позволяли себе приобретение полноценного нового строительного материала, который не только определял качество дома, но существенно облегчал сам процесс строительства.

Однако мы вели наше хозяйство таким образом, что у нас не образовывались какие-либо реальные сбережения. А в описываемые годы я только-только рассчитался с долгами, которые был вынужден сделать в связи с покупкой новой автомашины. Короче говоря, я решил там, где это будет возможным и допустимым, приобретать материалы, бывшие ранее в употреблении. Прямо скажу – мне повезло. За очень небольшую плату я приобрел стройматериалов на одну большую автомашину на Ноннином предприятии и еще на две такие же – на своем. Чего там только не было: и старые доски, и балки из разобранных конструкций, и совершенно новые доски, в каждой из которых, для отвода глаз торчал по меньшей мере один гвоздь, самые различные двери, окна, рамы и пр. и пр. И почти все пригодилось.

Однако без новых материалов, понятно, обойтись было невозможно. Мне трудно оценить количественно, но, думаю, не менее 10-15% от общего объема использованного стройматериала, в мой дом вошли и просто бесплатные материалы, которые я подбирал как бросовые и грузил на свой багажник. В частности, я завез на свой участок более сотни листов оцинкованного железа в приличном состоянии, сброшенного жестянщиками при ремонте крыши школы в нашем же дворе. Кстати, не зря садоводов-любителей в народе называли санитарами города. Ни один уважающий себя садовод не мог пройти мимо мусорного участка двора, не окинув его внимательным взглядом опытного строителя.

Любое строительство начинается с фундамента. Я познакомился с двумя каменщиками у нас на работе, показал им планируемые габариты будущего дома, и они дали список того, что мне нужно завезти на участок, чтобы изготовить фундамент. “В магазине вы сможете купить только цемент и рубероид, все остальное будет зависеть от вашей инициативы”, – завершили они свой инструктаж. Остальное – это песок и гравий. Инициативы мне не надо было занимать. Я разыскал на своей машине ближайший к нашему садоводству карьер, всего километров пятнадцать-двадцать, и оттуда мне прямо на участок завезли большой самосвал с камнем-известняком. Этого камня мне хватило не только для фундамента, но и для всех последующих нужд. Хуже обстояло дело с песком. Поблизости песчанных карьеров не оказалось, и я решил заняться “вольным промыслом”. В одну ночь я выехал на нашу основную дорогу Ленинград-Петрозаводск и, курсируя по ней, останавливал машины, груженные песком. Чаще всего меня посылали куда следует, но за ночь все же удалось “переадресовать” две небольшие машины с песком. Как потом выяснилось, песка оказалось мало, и мне в разгар работ над фундаментом пришлось совершить еще один ночной пиратский рейд.

В 1974 наш дачный сезон, предпоследний дачный сезон в Павловске, был необычным. Впервые у нас на даче встретились наши две мамы. У меня и поныне сохранилось ощущение того, что им обеим было там хорошо. Сарра Наумовна отошла от тяжелой болезни и с большим удовольствием проводила время и в парке, и в саду, отдыхала душой и телом. Моя мама была еще в такой форме, что мы с ней умудрились в это время совершить вдвоем на машине короткое путешествие по ближней Прибалтике, и прожили насколько дней в Эстонии, в Йыхви и в Усть-Нарве. Я помню, как Тамара Михайловна, мать хозяина дома в Усть-Нарве, Бориса Гринчеля, где нас любезно принимали, спросила у мамы, сколько ей лет. “Скоро будет восемьдесят два”. – “А я думала вам шестьдесят два – шестьдесят пять, не больше”. Мне было приятно это слушать, нам всегда хочется обманывать себя в вопросах жизни и смерти наших родителей.

Прошло лето, наступила осень. Миша приступил к выполнению дипломного проекта, но он решил сделать сразу два проекта. Второй проект – это женитьба, сразу же после окончания института. Да, на той самой девочке, с которой он учился в одном классе в тридцатой школе, с которой он мог часами говорить по телефону, которую мы однажды обнаружили поутру в нашей квартире, на Тане Юшковой. “А где вы собираетесь жить?” – “Что-нибудь найдем.” Мы не были, к сожалению, теми дотошными родителями, решающими такие важные вопросы без эмоций, вникающими во все обстоятельства, которые могут быть существенными для супружеской пары и ее потомства. Я это говорю не для того, чтобы вызвать симпатию читателя, скорее наоборот. Короче говоря, родительское согласие было дано.

1975 год, так же как и все десятилетие, по сути дела, как и вся жизнь, характерен тем, что приятные события перемежались с неприятными, а порой просто тяжелыми. Но в этот период в качестве общего положительного фона, греющего душу, выступали заботы и дела, связанные со строительством нашего дачного дома. Фундамент был возведен, строительный материал, в основном, завезен, и можно было приступать к строительству каркаса. Но до этого надо было определиться с общей идеей конструкции дома. Еще раньше, где бы я ни бывал, особенно в дачных районах и сельской местности, я с пристрастием присматривался к дачным строениям. Я также просил это делать и Мишу, и кое-какую полезную информацию от него тоже получил. Когда же в голове что-то вырисовалось, я не сделал, как следовало бы, нормальные чертежи, а набросал рисунок дома и проставил на нем основные размеры.

И вот двое плотников приступили к сооружению каркаса, а я, сидя внизу с рисунком дома, сообщал им основные размеры, и должен с удовлетворением сказать, что концы сошлись с концами. Работали они неполных три дня. В августе месяце, перед тем, как мы уехали отдыхать на Черное море, каркас моего дома был готов.

По возвращению из отпуска, это была уже осень, я пригласил трех городских кровельщиков, и они за один день покрыли каркас дома железной крышей из “моего” же железа. Таким образом, за один сезон, с весны до зимы, мне удалось организовать изготовление фундамента и возвести на нем каркас дома с крышей. Я был удовлетворен – мне казалось, что главное в строительстве дома уже позади. Но, на самом деле, это был только начальный этап строительства – главное же было впереди.

Следующий, 1976 год, был для меня годом юбилейным – мне исполнялось пятьдесят лет. Уж слишком быстро наступила старость, нет, конечно, 50 даже в России и даже в то время – еще не старость. Но. Я запомнил одну фразу из моего же ответного выступления, после того, как почти все выступавшие с тостами говорили о непонятном секрете моей молодости: “Для того чтобы сохранить вид молодого человека, надо, во-первых, поседеть, а, во-вторых, хорошо полысеть”. Да, с такими “почетными” регалиями очень непросто выглядеть молодым. По инициативе моей жены ужин прошел в банкетном зале Ленинградского Дома ученых. Состав гостей был обычным: родные, друзья и сотрудники. Из моих самых близких друзей, как всегда, был Миша Туровер. Для него расстояние Ульяновск-Ленинград в таких случаях не имело значение. Начальство не осчастливило меня своим присутствием. Но зато был мой самый важный гость – моя мама. Именно в этот приезд мамы мне удалось записать застольную беседу, где основным рассказчиком, о прошлом и настоящем, была она. Эта запись и поныне согревает и даже веселит наши души в памятные дни моей мамы.

В конце апреля, когда снег еще полностью не сошел, ко мне на дачу приехали первые гости: мама, Миша с Таней и собакой Джимой и Ельяшкевичи, почти что в полном составе, во всяком случае, я помню, что были дочь Жени Алла и ее муж Игорь. Мне казалось, что есть уже то, что можно показать. Пусть без окон и дверей, без полов и потолков, но зато с крышей и двухэтажный, причем, первый этаж имел высоту два метра! Правда, второй этаж был не совсем полноценным – без пространства для чердака. Дело в том, что в то время по дурацким советским законам категорически запрещалось строительство двухэтажных дачных домиков, и я решил, что неполноценность второго этажа, его сходство с мансардой, позволит мне устоять против претензий контролирующих органов. Всем мое сооружение понравилось, но больше всех удивилась Нонна: “Как, неужели это наш дом?” Да, она это сооружение уважительно и с восторгом назвала домом. Однако, для того, чтобы в этом “доме” можно было бы хотя бы в летнее время только переночевать, требовалось еще очень и очень многого.

С плотником мне повезло. Мне порекомендовали одного молдаванина, совсем недавно приехавшего в Ленинград и не имевшего пока постоянной работы. Он оказался хорошим плотником и приятным человеком. Как потом Яша мне сам рассказал, он не просто уехал из Молдавии, он бежал от своей жены. Его жена стала злостной алкоголичкой, и жить с ней стало просто невозможно. Причем, со слов Яши, эта болезнь являлась среди женщин в Молдавии очень распространенной. Упрощенно, этому способствовало то, что мужчины утром уходили на работу, а неработающие женщины, таких было немало, скуки ради собирались вместе и скуки же ради выпивали, благо в Молдавии вино имелось в каждом доме и в немалом количестве.

Яша проработал у меня только один сезон – лето и часть осени 1976. Однако работал он только два дня в неделю – в пятницу вечером я его привозил на машине, а в воскресенье вечером увозил. И тем не менее за это время он успел сделать очень многое. После него уже можно было в нашем доме жить, правда, только в теплое время года, но все же. Процентов на 70 на первом этаже он зашил стены и настелил полы, а также установил входные двери и окна и сделал непростое сооружение – лестницу между первым и вторым этажами. Начал обшивать дом вагонкой, но успел обшить только фронтальную стенку первого этажа. Мы с ним договорились о продолжении работ на следующий год, и зиму я провел в предвкушении следующего, возможно, завершающего, так мне мечталось, этапа строительства.

Отпускной сезон следующего года у нас начался рано. В мае месяце мы с Нонной отправилось в Пушкинские горы, забронировав заблаговременно номер в гостинице. Наконец-то мы могли наслаждаться общением с этими замечательными местами “не глядя на часы”, без ограничения времени. И гостиница была уютная, и кормили нас вкусно три раза в день – все было хорошо. Но мне там не сиделось – проходит золотое время, для строителя каждый день дорог. Тем более что мы договорились с Яшей продолжить работы с началом лета, и если я во время не появлюсь, то его могут перехватить.

Несмотря на недовольство Нонны, я уехал в Ленинград примерно после недели пребывания на отдыхе. Мои опасения подтвердились – Яша не захотел больше работать у меня. Я предложил ему существенно повышенную часовую плату – не помогло. Скорее всего, его наняли другие люди. Что делать?

Я пытался найти другого работника, но ничего подходящего найти не удалось. Время, дорогое время, шло. Тогда я подумал

– а чем я хуже. Кое-какие навыки у меня остались еще с военных времен, когда мне пришлось некоторое время поработать плотником, точнее, дворовым рабочим. Кроме того, я не просто смотрел, как и что делал Яша, а был его подмастерьем, старательным подмастерьем. Я осторожно приступил к своему незавершенному строительству и. дело пошло.

Я не помню точно, что я успел сделать в первый сезон свободного плавания, но сделал немало. Например, завершил настилку пола на первом и начал настилку на втором этаже. Здесь я в полной мере испытал на себе, что такое работать с неприспособленным материалом. Если шпунтованные половые доски просто сбиваются друг с другом, то необрезную доску надо вначале топором обтесать и сделать ее как бы “обрезной”, а затем тем же топором и клиньями обеспечить ее плотное прилегание к соседней доске. Часами махать топором и вертеть доску

– это совсем нелегкое дело, но я был здоровым и сильным, и от любой работы получал удовольствие, а от видимого результата этой работы – удовлетворение, граничащее с радостью. Начинал я работу в летнее время в шесть утра, а заканчивал не раньше одиннадцати. Практически я работал один, очень редко удавалось уговорить кого-либо из наших реально помочь мне. Помимо плотницких работ мне пришлось выполнять электромонтажные работы, каменные и даже водопроводные. Однако печные работы были выше моего понимания и для их производства мне порекомендовали печника, имевшего дачу неподалеку, в садоводстве нашего района. Он, это было еще в 1977, собрал печку в каркасе, приобретенном в Эстонии, которая отапливала обе комнаты первого этажа, и камин в большей комнате, служившей нам гостиной. Что мне еще запомнилось об этом человеке, так это то, что он в свое время делал печку Аркадию Райкину.

Главным недостатком моей строительной тактики было то, что я, видимо, подражая профессионалам, начиная определенную операцию, например настилку пола, старался ее выполнить во всем доме. Поэтому, даже по прошествии двух лет после начала строительства, у меня во всем доме так и не было ни одной законченной комнаты, полностью пригодной для жилья. Тем не менее, наша эксплуатация дома, как места отдыха и работы не только летом, но и зимой, началась уже с 1977, хотя по существу я закончил стройку лишь в 1979 году.

Человек так создан, что в любом возрасте, если он не очень серьезно болен, его планы и мечты далеко не всегда согласуются с его возможностями. Протекающий рядом с нашим садоводством канал был не только красив, не только позволял в жаркую, и не очень жаркую, погоду освежиться и плавать в его быстрых водах, но и вызывал романтические устремления. Вот бы заиметь моторный катер, а на нем куда хочешь – хочешь прямо в Ладожское озеро на рыбалку или по грибы в Карелию, хочешь через весь канал и по сказочной реке Свирь в Онежское озеро. Моторный катер – это не очень большая проблема, а вот где его держать? Как где, а берег зачем?

Сразу нашлись предприимчивые ребята, которые сходу создали кооператив с председателем и его заместителями, и все формальные проблемы были разом решены: плати ежегодно членские взносы, вкопайся в берег на глубину 6 метров при ширине 3 метра и возводи там эллинг, хочешь с подъемным устройством, хочешь – без. Вы думаете таких дураков, как я, можно было подсчитать по пальцам? Куда там! Почти каждый уважающий себя мужик срочно записался, а вдруг он опоздает и на отведенном участке берега не хватит места. И работа закипела. И это несмотря на то, что почти над каждым висел груз незавершенного строительства своего дома. Берег Новоладожского канала достаточно крутой и высокий, но если даже воспользоваться заниженной оценкой высоты в 2 метра, то и тогда получается, что каждому строителю эллинга нужно было выкопать не менее 36 кубометров грунта. К сожалению, грунт был нелегкий, глина с камнем, и первое, чем надо было обзаводиться – это киркой, потому, что очень часто лопата в грунт просто не входила.

Мне хорошо запомнилось это лето. Очень похоже на то, что смерть тогда дважды останавливалась около меня, но. Однажды я, как обычно, с азартом копал грунт. Вначале поработал киркой, потом взялся за лопату. Через некоторое время я почувствовал, что лопата не берет. Возможно, одиночный большой камень. Кирку сразу же брать не хотелось, и я начал обстукивать этот камень лопатой, чтобы определить его размеры и потом вытащить. Несколько раз я стукнул, но что-то звук мне показался необычным. Я лопатой, а потом руками, снял покрывающий камень слой земли и увидел, что это не камень, а какой-то металлический предмет. Этот предмет оказался круглой пехотной миной, ржавой, но с детонатором, по которому мне почему-то не удалось стукнуть лопатой.

Лето в тот год было необычно жаркое. Недели через две после описанного инцидента ко мне на дачу приехали Миша с Таней и своим товарищем Юрой Ивановским. Я, конечно, не мог не воспользоваться дармовой рабочей силой и пригласил их на канал, на свой полигон. Мы искупались и начали работать. Но долго работать нам не пришлось – пошел дождь, причем, сразу же сильный. Мы похватали вещи и в трусах побежали домой. Еще по дороге началась гроза, кругом, и нам казалось совсем близко, гремело и полыхало. Заскочили в дом и, тяжело дыша, остановились у широкого многофиленочного окна моей веранды, чтобы полюбоваться на неистовство природы. Вдруг все осветилось, как будто прямо на нас направили мощный прожектор, и одновременно мы услышали взрыв такой силы, что несколько мгновений спустя у нас еще были заложены уши. Выскочило из филенок несколько стекол, ряд стекол только лопнул, и мы сразу же почувствовали запах озона. Сомнений не было – это молния. Я мгновенно помчался на второй этаж – не загорелось ли чего, но там был полный порядок. По-видимому, молния ударила в железную крышу второго этажа, прошла по слегка наклонной крыше веранды и далее через кусок водосточной трубы, как раз торчащий над нашими любопытными головами, и прислоненный к стене прямо под трубой велосипед, благополучно ушла в землю.

На следующий год азарт строительства эллингов резко пошел на убыль. Несмотря на то, что котлованы вырыли почти все члены кооператива, к строительству эллингов приступили лишь единицы. Надо было доставать материал, скорее всего, кирпич и непонятно, как его туда завозить – никаких дорог рядом с каналом не было. Еще год спустя построенные и недостроенные эллинги были в значительной степени снесены разлившимся весной каналом, и все. Многие годы, пробегая или проходя вдоль канала, я по каким-то признакам узнавал свое “родное” место, но потом время, ветер и вода сделали свое дело. Мы же просто облегчили каналу его извечное наступление на берег. И только кое-где уцелевшие элементы бывших конструкций: кирпичные стенки, куски бетона, торчащая проволока и балки, напоминали об еще одной несбывшейся мечте.

Семидесятые годы явились, к сожалению, десятилетием завершения жизни большинства женщин старшего поколения Либерманов, моих дорогих теток и не только теток. Всех их, в принципе, можно было назвать долгожительницами, всем им было за восемьдесят, но возраст уходящего близкого человека – это слишком слабое утешение. В 1974 умерла тетя Рая, ей тогда шел девяносто пятый год, она была всего на год моложе Сталина, но до конца сохраняла полное сознание, и ее великовозрастные дети, Марк и Лиза, очень тяжело перенесли эту потерю.

Тетя Маня последние годы сильно сдала, было очевидно, что у нее что-то происходит с головой. Разговаривать с ней было непросто, но она старалась со всеми общаться и всегда была рада нашей встрече. В начале 1978 она слегла, а в середине марта мне сообщили, что тетя Маня умерла. Мне удалось вырваться в Ростов, но на похороны я не поспел, также, кстати, как и ее сын, Соломон. Но подозреваю, что его опоздание могло быть умышленным – я об этом уже писал.

Летом этого же года мы ждали очередной приезд моей мамы к нам, в Ленинград. Я так сильно ждал, что допустил невозможное – перепутал время прибытия поезда и маму не встретил. К счастью, нашлась добрая душа, девушка-попутчица, и она привезла маму на такси. Мама, как всегда, сдержанная, несмотря на безусловно перенесенное потрясение, не высказала ни одного упрека. Но мне от этого не стало легче. Однако на этом неприятности не закончились. Беда, как и радость, никогда не приходит в одиночку. Вроде это случилось прямо в день приезда. После праздничного обеда мы вышли погулять в наш парк, непосредственно примыкающий к нашему дому. Мы вышли не все сразу, и нас нагнал кто-то, шедший с собакой, нашей любимицей Джимой. Джима всех нас любила, но особенно она обрадовалась маме – она ее давно не видела. А как она могла выразить свои чувства – лизнуть лицо. Но для этого надо было положить свои лапы на плечи. Что она и сделала, причем по-собачьи так быстро, что никто не успел прореагировать. Мама упала. Я не знаю, как сильно она ушиблась, но ушиблась. Были ли последствия – Инна и другие ростовские родственники потом говорили, что мама вернулась в Ростов уже другой.

В этом же году я успел побывать в Ростове во второй раз. Мне захотелось вместе с мамой отметить ее день рождения 30 декабря. Настроение у меня было хорошее, вроде все ладилось, чувствовал себя нормально, как обычно, моложе своего возраста. В поезде у меня состоялось интересное знакомство. Через купе от меня ехала одна пара, возраста ниже среднего, до сорока. В тамбуре мы с ним перебросились несколькими словами, а ближе к вечеру он заглянул в мое купе и передал приглашение жены с ними поужинать. Я кое-что прихватил из своих припасов, но практически ничего не потребовалось – стол был богатый, по тем временам даже шикарный. Мы с ним вдвоем одолели бутылку Пшеничной водки емкостью 0,7 литра, и после второй – третьей рюмки он представился – секретарь Белгородского горкома КПСС, не помню, первый или второй. Я долгие годы помнил его фамилию и имя, но сейчас вспомнить не смог. Помнил я потому, что не исключал возможности воспользоваться его приглашением и побывать у него проездом в гостях. Он оказался не только приятным, но и вроде демократичным человеком. Во всяком случае, когда я рассказал ему о своем сыне, числившегося в компетентных органах как диссидент, которому под разными предлогами отказывали в публикации любого его произведения, он проявил живой интерес к темам произведений и сказал, что надо немного подождать, скоро многое изменится. Поезд пришел в Ростов глубокой ночью и я, как в добрые, и уже, к сожалению, прошедшие студенческие времена, постучал маме в окошко и услышал незабываемое: “Кто там?”

Дома все было мирно, спокойно и как всегда уютно и вроде ничто не предвещало грядущие семейные потрясения. Хотя Ланя, муж Инны, уже дома не жил. Я даже не помню, велись ли тогда разговоры об обмене, мне кажется, что нет. Мы спокойно отметили мамин день рождения, восемьдесят шесть лет. Новый 1979 мы встречали на следующий день у моей двоюродной сестры, Фани. Собрались, также как и на мамином дне рождения, все оставшиеся ростовчане, а их было уже совсем немного.

Возвращался я в Ленинград совсем в другом настроении. Видимо, я острее, чем когда-либо раньше, почувствовал временность отчего дома. В Ленинграде меня ожидали некоторые неожиданные неприятности, которые, понятно, не улучшили мое настроение. Но зато в апреле съехались все мои самые дорогие гости, мои друзья Миша Туровер, Марк Одесский и Леня Чернявский отмечать тридцатилетие окончания института и, как это было не раз, заодно и мой день рождения. Не могу не вспомнить, что в тот раз у меня в гостях были и другие мои друзья-ленинградцы Саша Бомаш и Радик Шапиро. Сашу Фуксмана уговорить не удалось.

Не знаю, что было первопричиной, огорчения или радости, но именно в этом году я впервые почувствовал свое сердце. В течение довольно длительного времени меня мучили жесточайшие перебои в сердце, до двадцати перебоев в минуту. Но потом, после того, как я стал принимать лекарства, прописанные мне доктором Надеждой Сергеевной Алексеевой, сердце мое успокоилось на долгие годы.

Еще на втором или третьем курсе института наш Миша стал серьезно заниматься литературой. Нет, я имею в виду не чтение, читал он много и раньше. Он начал писать. Возможно, процесс, запущенный еще в тридцатой школе, потребовал естественного выхода. Впервые на это обратила внимание Нонна, и она же мне сказала, что Миша старается не афишировать свое новое занятие, более того, он старается, чтобы его записи не попадались на глаза. Через некоторое время я заметил, что интерес к учебным делам у него явно пошел на спад. Я попробовал с ним поговорить на эту тему, но он мне категорически заявил примерно следующее: “Знаешь, папа, я хожу в институт, в основном, только для того, чтобы вас не огорчать. Если же ты будешь на меня нажимать, я вообще брошу институт”.

Миша получил распределение в одну из организаций, расположенных, среди многих других, в Михайловском дворце. Как называлась эта организация, я не помню, не уверен, что и Миша помнит ее название. Диплом инженера по АСУ, автоматизированным системам управления, определил характер его работы – работу программиста. Думаю, что проку от работника, который в столе держал тетрадь со своими сокровенными записями и книги, далеко не технические, и при каждом удобном, и даже не очень удобном, случае сосредоточенно что-то записывал в свою тетрадь или читал, было немного. Поэтому, когда он через полтора года подал заявление об увольнении, никто его не отговаривал. Миша пошел работать экскурсоводом. Он водил экскурсии по Петропавловской крепости, Летнему саду и по Домику Петра. А все свободное время и дома и на работе он либо читал, либо писал. Кстати, несколько наших родственников и знакомых посетили экскурсии, которые проводил Миша, и всем им они понравились. Читать же нужно было не только много, но и систематично – ведь он не получил какого-либо гуманитарного образования и должен был восполнить этот пробел самообразованием. Чтобы улучшить свое материальное положение (зарплата экскурсовода была незначительной), Миша нашел себе дополнительную работу. Он пошел работать библиотекарем в общежитие Ижорского завода.

Нетрудно себе представить, что и суммарный заработок Миши и его жены, Тани, в то время был совсем невелик, а после рождения ребенка положение стало еще более серьезным. Тем не менее, наш сын категорически отказывался от какой-либо денежной поддержки, и изменить его позицию было невозможно. Однако моя жена нашла “обходной” способ помощи молодой и неординарной семье. Она ходила за покупками, как правило, с двумя сумками: в одну она укладывала продукты для нашей семьи, в другую – для Мишиной.

За вторую половину десятилетия Миша написал два романа, несколько эссе и сборник рассказов. Отмечу здесь этот сборник рассказов, названный “Неустойчивое равновесие”, произвел на меня особое впечатление. Сборник содержал 13 рассказов, в каждом из которых описывается развитие событий, в основном, трагических, порожденных заложенными в человеке некоторыми свойствами, о которых он не знает и может прожить жизнь, так и не узнав о них, но которые, как взведенный курок, готовы нарушить равновесие его жизни и жизни окружающих его людей. Миша попросил перепечатать этот сборник у меня на работе – имевшаяся у него портативная пишущая машинка не обладала качеством печати, необходимого для официального предъявления работы. Так получилось, что перепечатанные рассказы прочли несколько сотрудников института, и каждый из них посчитал своим долгом поздравить меня с тем, что мой сын настоящий писатель – рассказы очень понравились.

На конференции молодых писателей Северо-Запада несколько Мишиных рассказов заняли призовые места. Миша пытался опубликовать свой сборник целиком или в виде отдельных рассказов в журналах, но везде встречал отказ, как правило, приправленный комплиментами, но. Упреждая дальнейшие события, скажу, что эти рассказы не опубликованы и поныне, но уже не по тем причинам, на которые ссылались или намекали редакторы доперестроечного времени. Миша теперь считает, что они могут нарушить представление о стиле всех его последующих работ.