В новом статусе

В новом статусе

Итак, я добился того, к чему стремился. Очень быстро меня перевели в должность старшего научного сотрудника, несколько месяцев спустя Ученый совет института ходатайствовал перед Высшей Аттестационной Комиссией о присвоении ученого звания “Старший научный сотрудник”. Мне установили оклад в 250 рублей – ставку, соответствующую минимальному стажу работы в этой должности. Но и эта минимальная ставка превышала мою предыдущую зарплату на 70 рублей, добавка по тем временам весьма значительная. А если к тому же учесть, что мы перестали платить хозяйке за снимаемую комнату, то материальное положение нашей семьи существенно улучшилось. Не говоря о моральном.

Да, удовлетворение было полным, но не был сделан главный вывод, который обязан делать каждый молодой человек, поднявшийся на одну ступеньку, – а теперь еще выше! То, что я мог претендовать на получение степени доктора наук, я не сомневаюсь сейчас и, как ни странно, не сомневался тогда.¹⁰ Так в чем же дело, почему очевидное и вероятное не стало действительным? Я вижу три причины: эйфория от успеха, сознание, что основная задача решена; переоценка сложности проблемы, нежелание опять ввязываться в новые “крутые повороты”; отсутствие научного руководителя, заинтересованного наставника или друга. Конечно, если честно, то это, скорее всего, отговорки. Мой товарищ, Женя Ельяшкевич, был в таком же положении, как и я, но умудрился буквально на кухне коммунальной квартиры написать докторскую диссертацию и успешно ее защитить. А я, хотя и не поставил перед собой конкретной задачи, но про себя все же думал, что если я подготовлю побольше строительного материала, то здание воздвигнется почти само собой.

Так я и работал, и “лепил кирпичи”. И что же? Строительного материала набралось много, на несколько хороших домов, но до постройки хотя бы одного, руки так и не дотянулись.

Как обычно, любая организация начинается с формирования коллектива сотрудников. По намечаемому направлению работы моей группы я собирал специалистов по автоматическому регулированию, аналоговому моделированию и просто электронщиков, способных разрабатывать и настраивать схемы и приборы. Я уговорил несколько сотрудников моей бывшей лаборатории на заводе “Северный Пресс” составить мне компанию: Славу Черникова, тогда уже аспиранта, Юру Гусева, еще студента СЗПИ, и Валерия Красуленкова, техника, мастера на все руки. В течение первой пары лет работы в лаборатории Рабкина в мою группу вошли молодые инженеры и три-четыре техника, всего около пятнадцати человек¹¹.

Самые теплые отношения у меня сложились с Сашей Синяковым, Юрой Гусевым, Славой Черниковым, Борисом Гуриным, Борисом Гринчелем и Тамарой Григорьевой. О некоторых из моих сотрудников я буду рассказывать далее в этой главе, а также за ее пределами, сейчас же только сообщу данные о научных достижениях, которые, как мне кажется, характеризуют атмосферу, царившую в группе. Одним из показателей этой атмосферы является то, что почти все сотрудники группы стали авторами или соавторами изобретений и научных разработок. В течение первых пяти-десяти лет защитили кандидатские диссертации пять сотрудников моей группы (Черников, Синяков, Скомарцева, Гринчель, Мальц), а двое из них (Гринчель и Синяков) стали впоследствии докторами наук. Но больше всех в научной карьере продвинулся Саша Синяков, который стал заведующим кафедрой и проректором по науке Государственного университета Авиационного Приборостроения (бывшего ЛИАП), научным руководителем международных программ “Безопасность полетов” и “Интеравиакосмос”.

Основной задачей моей группы и было определение характеристик аппаратуры управления крылатыми ракетами¹². Кроме того, нам поручались организация и проведение так называемого моделирования с реальной аппаратурой, при котором на АВМ набиралась математическая модель всей системы, за исключением каких-либо реальных приборов, которые “живьем” подключались к АВМ и взаимодействовали с ней так, как это происходит в реальной системе.

Примерно в это же время мне пришла мысль об использовании этих идей для контроля аппаратуры, уже находящейся в ракете, которая готовится к пуску. Имелось в виду, что АВМ, на которой набраны уравнения движения ракеты и цели, должна быть связана электрически через бортовой разъем ракеты с бортовой аппаратурой, то есть с автопилотом, головкой самонаведения и рулевыми механизмами. Производится условный “пуск”, и ракета, управляемая своими собственными приборами, “летит”, и по результату “попадания” в цель судят о качестве сборки и настройки аппаратуры. Этот метод, названный впоследствии “контрольным моделированием”, предполагавший экономию времени и средств при предпусковой подготовке ракеты, получил поддержку, и работа закипела. Дело было очень серьезное, так как предстояло работать с ракетами, готовившимися к испытательным пускам по кораблям-мишеням, выведенным в Белое море. Какая-либо задержка по нашей причине категорически исключалась. И вот, начиная с 1961 года, мне и некоторым сотрудникам моей группы пришлось поработать значительное время на полигоне и наблюдать пуски этих ракет.

Так получилось, что я побывал в этих местах во все времена года – и зимой, когда день длится два часа, и летом, когда солнце вообще не заходит – и я, говоря высокопарным языком, полюбил Север. Мне понравилась и небогатая северная растительность, невысокие деревья, даже постоянное желание согреться и обсохнуть. Сюда, конечно, добавлялись и большая значимость проводимых испытаний, и интересная работа, и экспедиционная товарищеская обстановка, и многое другое, что можно было бы объединить одним словом “романтика”. Вот несколько интересных, с моей точки зрения, событий и зарисовок того периода моей жизни, оставшихся в моей памяти.

Добираться до испытательного полигона было непросто. Маршрут нашего перемещения был таков. До Архангельска на самолете или на поезде, от Архангельска до Северодвинска поездом или, в теплое время года, пароходом по Северной Двине. Поезд проходил в непосредственной близости от заброшенных, без окон и дверей, черных, как будто после пожара, бараков, в которых еще относительно недавно содержались заключенные. От Северодвинска до деревни на берегу Белого моря нас чаще всего подвозили на дрезине. Правда, после того, как в этих краях разбился вертолет и появился приказ, запрещавший высоким армейским чинам пользоваться этим видом транспорта, нам иногда удавалось очень быстро преодолевать последний участок пути на вертолете, пролетая над морем.

В одну из первых поездок нам было поручено перевезти какой-то секретный прибор. Но так как нам предстояло пользоваться обычными гражданскими видами транспорта, то для соблюдения так называемой безопасности один из нас должен был быть вооружен. Выяснилось, что из всей нашей команды только один человек имеет право на ношение оружия – бывший офицер Юра Гусев. Вид у Юры был неказистый, да и какой он мог быть у советского техника начала шестидесятых? Поношенные брюки и такой же пиджачок, серая кепка. Надо сказать, что лицо у Юры, очень симпатичного парня, было под стать его одеянию: широкое и совсем простое. Конечно, в пути без шуточек в адрес нашего “охранника” не обошлось, но все шло, как обычно, нормально. Мы долетели до Архангельска, добрались до Северодвинска под вечер и остались там переночевать в гостинице. Утром следующего дня кое-кто из нас решил прогуляться по городу. В том числе и Юра, у которого с правого бока пиджака что-то откровенно выпирало. И вот, не прошел он и одного-двух кварталов, как заметил что-то неладное. Заметил, что за ним кто-то следит. Ему удалось определить, что его преследователь одет в гражданское и ведет себя достаточно странно: если Юра идет по улице, то этот человек прячется за ближайшим углом, и видны только его нос и один глаз. Дело плохо, по-видимому, кто-то из блатных охотится за оружием. Юра приподнимает свой пиджачок, выхватывает из кобуры наган и орет благим матом, конечно, с использованием и обычного мата: “Выходи из укрытия и ты получишь. то, что ты хочешь.” “Пешеходов с улицы как ветром сдуло, но кто-то из наших не мог себе разрешить не досмотреть зрелище до конца. Стоящий за углом прокричал что-то вроде: “Бросай оружие”, и к двум выступающим из-за угла его элементам добавился третий – дрожащая кисть руки, державшая красную книжечку: “Я из милиции”. – “Я тебя. вместе с твоей книжкой. Я добровольный пожарник и могу показать тебе красный. и красную книжку нашего общества”. Раз пошли переговоры, значит, стрельбы не будет. Оба переговорщика, ругаясь и угрожая, постепенно и очень осторожно приблизились друг к другу, и. инцидент был исчерпан. Ничего не было удивительного в том, что Юру приняли за вооруженного уголовника. Но хороши методы отважной советской милиции.

С дорогой было связано еще одно событие. На сей раз мы добирались до Архангельска поездом. Время было осеннее, дождливое, где-то в октябре-ноябре. Но нам было тепло и уютно. Нас было четыре человека, в том числе только упомянутый Юра Гусев. Нам удалось достать отдельное купе в скором поезде, настроение было отличное, но. Впопыхах мы плохо договорились между собой и никто из нас не захватил то, без чего любая дорога в любой компании будет скучной и утомительной. Что делать? Купить в дороге. И стали ждать подходящей станции. Подходящей в том смысле, чтобы время стоянки поезда было бы достаточным, чтобы успеть сбегать в станционный магазин и чтобы в этом магазине была водка. Ждать пришлось довольно долго, стоянки были короткие и не по расписанию потому, что поезд немного опаздывал. Мы были голодны, но ради такой высокой цели. Наконец, мы прибыли на какую-то большую станцию, сейчас я ее название позабыл, из окна мы увидели магазин, почти напротив тамбура нашего вагона, на расстоянии 70-100 метров. Проводник подтвердил, что отправление поезда будет по расписанию, то есть через 15 или 20 минут, вполне достаточных для выполнения нашей задачи. Вначале мы хотели бежать все вчетвером, но потом кто-то предложил разделиться и в экспедицию отправились двое, Миша Потулов и я. Я был налегке, в новом, только перед отъездом купленном спортивном костюме, поэтому добежать до магазина было легко. Правда, между поездом и магазином оказалась большая и очень длинная лужа, и пришлось обогнуть лужу, двигаясь по направлению к хвосту поезда. Нам повезло, в магазине была водка, и неплохая водка, никакой очереди, и мы взяли четыре бутылки.

Когда мы рассчитывались с продавцом, то услышали гудок паровоза, но отнеслись к нему спокойно, так как действовали быстро и не затратили пока и половины имеющегося у нас времени. Это, подумали мы, подал сигнал какой-то встречный поезд. Однако только мы вышли из магазина, как, к нашему удивлению и ужасу, увидели, что наш поезд тронулся и спокойно и уверенно набирает скорость. Мы с Мишей, не сказав друг другу и слова, держа в каждой руке по бутылке, бросились нагонять поезд. Затея была совершенно безнадежная: к нашей траверзе уже приближался последний вагон, а бежали мы по диагонали лужи, уровень грязи в которой, густой черной грязи, доходил до наших коленей. Но мы бежали, задыхались, но бежали, и бутылки, конечно, не облегчали наш бег с препятствиями. Нет необходимости говорить, что ни у кого из нас даже не мелькала идея освободиться от бутылок. Крутилась, правда, мысль, а что мы будем делать потом, без денег и документов, но сверхзадача – догнать поезд – ее подавляла. Я представляю, с каким живым интересом пассажиры поезда, которым повезло случайно взглянуть в окошко, наблюдали за этим кроссом и за тем, чем он закончится. А закончился он совершенно неожиданно. Поезд. резко остановился. Мы с Мишей, не ускоряя бег, быстрее бежать мы уже просто не могли, добираемся до нашего вагона и по шею в грязи поднимаемся по ступенькам в тамбур. Первое, что мы видим – это улыбающуюся физиономию Юры Гусева. Да, это он сорвал стоп-кран и остановил поезд. Тут же налетело поездное начальство, не буду приводить их высказывания по поводу наших действий и нашего вида: бутылки, как гранаты, мы продолжали крепко держать в руках, но четко прозвучала угроза: вы будете оштрафованы, и серьезно. “А вы что хотели, чтобы они попали под поезд? Да вы должны меня благодарить и даже премировать, а не штрафовать. Кстати, а почему поезд пошел раньше времени, ведь проводник нам сказал, что стоянка будет длиться по расписанию. При свидетелях”. Все это говорил Юра, а мы с Мишей, как рыбы на берегу, стояли и учащенно дышали с открытыми ртами. Мы пошли в свое купе, как могли, переоделись, но за стол решили пока не садиться – с выпившими им расправиться было бы значительно легче, да и протокол звучал бы совсем иначе. Мы терпели еще часа два, наконец, к нам пришла комиссия, включавшая в себя и милицию. Шума и угроз было много, но на этом все закончилось. Поезд подошел к Вологде, это примерно на полпути до Архангельска, мы заперли двери купе и с аппетитом пообедали.

Вообще алкоголь всегда и везде занимал и занимает важное место в жизни командированных, особенно, если работа, или как в нашем случае, испытания, проходит на ограниченном пространстве, вдали от городских условий. Были разные периоды отношения к этому, не знаю, как правильно сказать, явлению. Но в то время никто из нашего начальства никогда не обращал внимания на то, что вечером, после работы, сотрудники собирались обычно небольшими компаниями и хорошо проводили время. В поселке, что отстоял от нас на расстоянии пары километров, в сельмаге, всегда продавался чистейший спирт ленинградского разлива, специально для Севера, с северным сиянием и оленями на этикетке. По цене, в пересчете на сорок градусов, этот спирт был более выгоден, чем водка, а по вкусу ей ничем не уступал. Но главным источником спиртного был другой канал – регулярная поставка спирта-ректификата отделом снабжения нашего института. Может быть, 10% от поставляемого количества спирта шло по назначению – на технические цели, для промывки контактов, остальной же спирт, а это были не единицы, и даже не десятки литров, выпивался. После каждого пуска ракеты, особенно после удачного, устраивался общий стол, и начальство строго следило, чтобы выпивки было достаточно. Я помню, как однажды директор, находившийся в то время на полигоне, сделал выговор начальнику отдела снабжения института, отправленный по телеграфу, за несвоевременную поставку спирта. Это было ЧП – на очередном “мероприятии”, как говорится в таких случаях, “не хватило”.

Хорошо запомнил одно свое возращение в Ленинград. Моими попутчиками на этот раз были мой начальник отдела Барабанов и директор института Чарин. Ехали мы из Архангельска поездом. Вечером решили пойти в вагон-ресторан поужинать. Несмотря на то, что компания была не из бедных, платить деньги за выпивку не хотелось, тем более что у нас “було”. И вот, солидные люди, правда, мы с Барабановым были тогда еще достаточно молодыми, поставили, не на стол, конечно, а под стол, бутылку с уже привычным нам напитком и, как заядлые алкаши, втихую, чтобы никто не видел, наливали себе в стаканы спирт. Привычка – вторая натура, но это не значит, что мы становились алкоголиками. Я не помню ни одного случая заболевания этим недугом среди наших командировочных.

Иногда нам удавалось неплохо и отдохнуть. Зимой это были лыжи. Примерно с одиннадцати до часа дня стояли серые сумерки, но белый, абсолютно чистый снег хорошо высвечивал дорогу. Морозный воздух, длинные тени от деревьев, тишина. Лето на Севере, конечно, нежаркое, но желание искупаться иногда возникало. Один или два раза мне удалось поплавать в Северной Двине, в Архангельске, но в памяти осталось купание в Белом море. Стояла середина июля, было очень тепло, и мы пошли на море. Кстати, Белое море не зря имеет такое название. Небо в этих краях почти постоянно закрыто невысокими серо-белыми облаками и такого же цвета их отражение от поверхности моря. В море в тот день было просто невозможно войти. Оно было ледяное, мы заскакивали в воду по щиколотку и тут же с воплем выскакивали на берег. Но вот чудо. Почему-то на следующий день поздно вечером мы опять оказались на берегу, попробовали воду и. раздевшись догола, женщин в тот раз среди нас не было, бросились в море. Вода была не просто теплая, а теплейшая, как в жаркий солнечный день на мелководье в Сочи. Купались мы очень долго, и, хотя время было далеко за полночь, выходить не хотелось – мы испытывали ощущение какого-то блаженства.

В конце лета – начале осени грибная пора. На Севере, во всяком случае, в Беломорье, грибов много. И мы регулярно доставляли себе удовольствие, собирая грибы и устраивая себе после этого шикарную закуску. Однако мне запомнились грибы, как завершение события куда более важного, чем сама грибная охота. Это было во второй половине октября 1962. При желании этот день можно определить с абсолютной точностью – его помнят и в России, да и во всем мире. Напомню, что в середине октября американский разведывательный самолет У-2 обнаружил на Кубе советские установки для ракет среднего радиуса действия, способных нанести удар по большинству крупных городов США. На следующий день Президент Кеннеди, собрав своих советников, потребовал, чтобы Советский Союз демонтировал установки и вывез с Кубы все ракеты. Однако Хрущев решил довести свой замысел до конца. Через несколько дней американской разведкой были обнаружены советские корабли с ракетами на борту, движущиеся по направлению к Кубе. Президент Джон Кеннеди, выступая по национальному телевидению, сообщил, что вокруг Кубы установлен морской карантин, и ни один советский корабль не будет пропущен. Кроме того, президентом были даны указания о подготовке к вторжению на Кубу и о переходе вооруженных сил на режим наивысшей военной готовности. А корабли плывут. Мир зашатался на грани ядерной войны.

У нас, у командировочных, был один радиоприемник и мы были в курсе событий. Легли спать, и вот поздно ночью, где-то около двух часов, нас разбудило жуткое завывание сирены – боевая тревога. Все, началась война – какие мысли еще могли возникнуть? Нам говорят, что всем надо собраться в каком-то помещении. Вопросы почему-то никто не задает, хочется оттянуть тот миг, после которого уже нет возврата к старой жизни. Но трагедия, к счастью, заменятся фарсом. Не оказался ночью в своей постели наш сотрудник, Николай Петрович. Конечно, жизнь одного человека – это очень много, но все же это не ядерная война. Тем более, еще не известно, что с ним случилось. Нам дают резиновые плащи, выстраивают в линию и предлагают прочесать лес. Мне, как всегда, не повезло – через пятьдесят метров после начала движения я наткнулся на сук, порвал свой плащ и лишился защиты от промозглой сырости ночного леса. Часа через два-три мы услышали опять завывание сирены, но кроме удовлетворения, оно никаких эмоций у нас уже не вызвало – Николай Петрович нашелся. Где он пропадал – точно никто так и не узнал. По официальной версии, он действительно заблудился, а по неофициальной – заночевал у одной молодухи. Ну а пока, оказавшись уже в лесу, мы разбились на группы и всерьез занялись грибами. Осень была для Севера поздняя, грибная пора уже отошла, и грибы попадались редко. Но зато на болотистых местах нам встречалась клюква размером с хорошую вишню. Она была сочной и даже сладкой, есть ее можно было без конца. Тем не менее, наш главный специалист по грибам, Александр Трифонович Барабанов, вышел на облепленный опятами пень, и грибов тут оказалось такое количество, что мы заполнили ими все возможные емкости. Правда, нашлись скептики, которые усомнились в качестве найденных грибов – ведь существуют очень ядовитые ложные опята. “Ладно, – сказал Александр Трифонович, – я первый начну есть, и если через час я еще буду жив, то вы присоединитесь ко мне. В противном случае вам придется воздержаться”. Конечно, не только час, но даже пять минут никто не смог удержаться от замечательно пахнувшего блюда из тушеных грибов с картошкой и уже разлитой по стаканам прозрачной жидкости. За столом нас было человек шесть-семь, но запомнил я только четверых: Женю Ельяшкевича, упомянутого Александра Трифоновича, Игоря Кривцова, будущего главного инженера, а затем Генерального директора института, ну, и конечно, себя. Мы веселились не зря – ведь именно с этого дня противостояние ядерных держав резко пошло на убыль – ответственность, воля и разум победили.

Мне хочется упомянуть здесь об одной покупке, связанной с этим периодом моей жизни. В первый же приезд в Северодвинск в магазине культтоваров я купил спортивный набор, о котором я мечтал давно, но реальность его использования появилась только вместе с собственной квартирой. В состав этого набора входили кольца, трапеция и качели, каждый из которых, по выбору, мог с помощью карабинов подвешиваться на тросах. Я пробил в стенах коридора сквозные дыры, вставил в них крюки и в течение более чем тридцати лет, ежедневно, практически без пропусков, делал силовые упражнения на кольцах. Включая, например, такие как стойка, выход в упор и различные перевороты. Тело мое окрепло, исчез живот, и для меня любая физическая работа, включая будущие строительство дома и земляные работы, была по плечу. Но на вопрос, как это повлияло на возникшие позже сердечные проблемы, я ответить не могу.

К большому сожалению, задуманная мной работа не была завершена. Когда уже все было готово, проверено и перепроверено, и оставалось только подключить штепсельные разъемы нашей моделирующей установки к бортовому разъему ракеты, потребовалась простая формальность – виза руководителя испытаний на проведение контрольного моделирования. Руководитель испытаний, представитель фирмы-разработчика самой ракеты, неоднократно интересовался нашей идеей и состоянием дел, относился к нашей работе вроде положительно, но в самый решительный момент у него появились сомнения, и он сказал “нет”. Ни мои пояснения и гарантии, ни уговоры старшего представителя нашего института на него не подействовали.

Наше предложение было инициативным, за реализацию такого предложения высшее начальство может даже и не похвалить. А вот если что случится, если произойдет даже небольшая задержка в пуске ракеты, то надо будет давать объяснения. А зачем? Так почти впустую было потрачено много времени и сил. Говорю “почти” потому, что помимо приобретения полезного опыта, некоторые наши идеи контрольного моделирования, возникшие и отработанные на технической позиции, в дальнейшем были воплощены в контрольной аппаратуре бортовой системы управления, также разрабатываемой в нашем институте.

Шестидесятые были для нашего Миши не только годами взросления, но и, что естественно, годами становления личности, как оказалось, творческой личности. Сразу должен сказать, что мы, его родители, в этом плане не были на должной высоте. Не буду перечислять все наши огрехи, но скажу только об одном, последствия чего он особенно ощущает сейчас, живя в Америке. Мы не предоставили ему возможности овладеть иностранным языком. Вместо этого, как большинство еврейских родителей, мы решили приобщать его к музыке. Вначале, во втором или третьем классе, к нему несколько месяцев приходила преподавательница игры на фортепьяно – результатов не было никаких. Затем он был определен в кружок при заводском Доме культуры по обучению игре на аккордеоне, благо такой инструмент у нас имелся. Здесь он продержался немного дольше, но все закончилось трагикомично – на показательном выступлении Миша сыграл свою вещь, не расстегнув нижний ремешок аккордеона. Его преподаватель заявил нам, что, несмотря на безусловное наличие хороших музыкальных способностей, мы напрасно тратим его время и наши деньги – музыканта, даже любителя, из него не получится. Думаю, что он был не совсем прав. В старших классах он овладел гитарой и с большой охотой устраивал импровизированные концерты, под битлов, со своим товарищем, Юрой Ивановским. Вроде потом это увлечение затухло. Однако совсем недавно мой сосед по Needham спросил меня, слышал ли я песни Миши, он был от них в восторге. На Мишином сайте я действительно нашел эту запись, где он, под собственный аккомпанемент на гитаре, исполнил несколько песен на слова своих стихотворений, причем музыка тоже была его. Это был настоящий мини- концерт.

Послевоенный бытовой антисемитизм, подпитываемый государственным, передавался по эстафете от взрослых к детям, а дети, в отличие от взрослых, своих эмоций обычно не скрывают. И Миша, уже в 7-8 классе, неоднократно нарывался на компанию маленьких “патриотов”, и эти встречи имели не столько физические, сколько моральные последствия. В школу он ходил сам, без провожатых, и должен был рассчитывать на свои возможности дать отпор, т. е. быть сильным и мужественным. Тем не менее, спортом серьезно он начал заниматься только в шестом или седьмом классе. Сын наших бывших соседей по Красной Коннице, Лева Леонтьев, попал в секцию атлетической гимнастики и позвал туда нашего Мишу. Результаты были быстрыми и весьма значительными. Фигура, бицепсы, но наиболее выразительными были мышцы живота, так называемый пресс. Когда Миша втягивал живот, образовывалась глубокая впадина, и положение этой впадины легко им управлялось. Однако воля, непримиримость к каким-либо унижениям и уверенность в том, что он может защитить себя и дать «сдачу» окончательно сформировались после того, как он стал осваивать боевые искусства. Так получилось, что после 8-го класса Миша вырос на 18 см., и он стал посещать секции бокса и самбо. В институте же и после окончания учебы – член секции каратэ и культуризма. Восточные единоборства, помимо физической силы и ловкости, прививают человеку чувство не только уверенности в себе, но и превосходства. Мне кажется, что эти чувства были у Миши от рождения, но освоение боевых искусств безусловно их закрепило. А для предстоящей ему далеко не простой и не легкой жизни это было очень важно.