НЕНАВИСТЬ К ЛИТЕРАТУРЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НЕНАВИСТЬ К ЛИТЕРАТУРЕ

В ту пору, когда я с большим трудом публиковал свои статьи, появление каждой новой газеты или журнала приводило меня в волнение, которое и поныне мне памятно: ведь отворялась еще одна дверь, и, как знать, быть может, литературе суждено будет наконец обрести гостеприимный приют! Возможно, все дело именно в этом, но я и сейчас еще иногда бываю настолько наивен, что радуюсь, когда вижу, как Париж пестрит объявлениями о выходе новых периодических изданий. Это, по крайней мере, сулит кусок хлеба нескольким дебютантам.

В нынешнем году появление новых газет совпало с затишьем, которое неизменно наступает летом. Парламент распущен на каникулы, о политике писать почти нечего, лишь изредка случается какое-нибудь происшествие. Поскольку число газет возросло именно в ту пору, когда в политике настал мертвый сезон, я был уверен, что редакции, безусловно, решатся отвести побольше места литературе, ибо вам, конечно, известно, что в наши дни литература превратилась всего-навсего в затычку: между двумя отчетами о заседаниях парламента нет-нет да и тиснут для очистки совести библиографическую заметку. Что же касается литературных исследований и иных объемистых материалов такого рода, то они месяцами валяются в типографии. Даже газеты, слывшие гостеприимными для изящной словесности, такие, например, как «Деба» и «Тан», и те, подобно остальным, целиком поглощены теперь политикой. В нашей прессе осталось всего лишь пять или шесть упрямцев, которые упорно продолжают говорить о литературе — и только о литературе, невзирая на отвратительный шум, который поднимают вокруг них враждующие партии. Полагаю, что позднее им воздадут должное за столь похвальное упорство. Но сейчас не знаю, читают ли их. Им и так оказывают милость, разрешая каждую неделю занимать в газете триста строк, которые можно было бы с большей пользой употребить на отчет о парламентских прениях в связи с пересмотром того или иного вопроса или баллотировкой кандидатов по спискам.

Итак, в политике затишье, а число газет увеличилось, и я уже мечтал, что за неимением лучшего обратятся к литературе. Не тут-то было! Политика, которая прежде низвергалась на нас с газетных полос бурным потоком, теперь медленно разлилась по их столбцам, как лужа: она дремлет и загнивает в неподвижности, вот и все. Могут возникнуть еще двадцать новых газеток, но политика и их поглотит, растечется и по их колонкам, словно тинистое болото; и если бы даже газеты перестали печатать все вплоть до объявлений, мутная и теплая волна политической информации затопила бы их снизу доверху. Для них достаточно одной политики. Она — роковая болезнь нашего смутного и переходного времени.

Однажды я беседовал с редактором новой газеты. Он с горечью говорил о сотрудниках своей редакции, которые его совсем не удовлетворяли, и спрашивал, не знаю ли я каких-либо талантливых молодых людей. Я назвал ему одно за другим несколько имен; однако он только пожимал плечами и бормотал:

— Ох, литератор… Мне бы хотелось, чтобы вы порекомендовали талантливого молодого человека, занимающегося исключительно политикой.

— Вот оно что! — возмутился я наконец. — Да неужели вы полагаете, что юноша, достаточно талантливый для того, чтобы стать писателем, согласится прозябать в мерзкой кухне вашей политики?

Это было сказано резко, но я самым точным образом выразил свой тогдашний, да и нынешний взгляд. Разумеется, я вполне допускаю, что честолюбцы, которые захватывают себе определенное место на политическом поприще, подчас — люди самобытные и энергические. Но, заметьте, преуспевают они, главным образом, в практических действиях, а как писатели они бездарны. Великие поэты и великие прозаики всегда играли довольно жалкую роль в правительствах. Если оставить в стороне политиков с необычайной судьбою, если рассматривать только толпу журналистов и распространителей политических идей, скопище тех, кто избран на какой-либо пост на основе всеобщего избирательного права — начиная от рядовых муниципальных советников и кончая депутатами парламента, — то мы увидим, что в каждом из этих случайных государственных людей скрывается неудавшийся художник или писатель. Наблюдения неизменно приводят нас к выводу: политика ныне черпает свое пополнение среди литературной богемы.

Сколько таких людей я знаю! Сколько любопытных историй я мог бы порассказать! Один начал свою карьеру томиком стихов, нераспроданные экземпляры которого и сейчас еще можно найти у букинистов; другой на протяжении десяти лет оставлял свои рукописи в редакциях и у театральных швейцаров; третий с юности был захудалым журналистом, да так и не добился известности у широкой публики: несмотря на все усилия, его знают разве только посетители питейных заведений; четвертый пробовал свои силы во всех жанрах — в истории и литературной критике, поэзии и романе; его снедало честолюбие, но он вынужден был последовательно отказываться от всех своих упований, пока в один прекрасный день не обрел в политике добрую мамашу, покровительницу всех посредственностей. Я уже не говорю о знаменитостях-однодневках, которые блеснули на миг, но вскоре впали в полную прострацию и так уж не смогли обрести своего таланта; такие люди — тоже превосходные рекруты для политики, которая протягивает правую руку немощным, а левую — увечным.

Политика — это и дом призрения, и зверинец одновременно, пусть уж никто не прогневается на подобное определение. Я до такой степени возмущен, что не нахожу достаточно резких слов. Да, я полон негодования, видя, как выставляют напоказ столько дурных и глупых честолюбцев. Возьмите любого золотушного человека, любого кретина или тупицу — и вы все же обнаружите в нем данные, достаточные для политического деятеля. Я знаю таких политиков, которых не взял бы к себе в лакеи. Политики напоминают мне животных в период течки, распутников, охваченных самыми низменными вожделениями, а сама политика — женщину легкого поведения, которой каждый надеется овладеть. Чтобы преуспеть в политике, не требуется ни ума, ни силы, ни своеобразия: нужно только кумовство да умение быть достаточно пошлым и плоским. Если вы всюду и во всем потерпели неудачу, если вы были посредственным адвокатом, посредственным журналистом, посредственным во всех отношениях человеком, политика дает вам приют и делает вас министром — не хуже всякого другого, министром, который в качестве более или менее скромного и любезного выскочки направляет духовную жизнь Франции. Таковы факты.

Господи боже! Факты эти еще приемлемы, ибо всякий день происходит немало столь же необычайного. Наблюдатель ко всему привыкает и только улыбается. Но мне просто смотреть тошно, когда все эти людишки притворяются, будто они нас презирают и покровительствуют нам. Мы ведь всего только писатели, мы и в счет-то не идем, нам ограничивают место под солнцем, нас сажают в самый конец стола. Ну, господа, коли вы так себя ведете, то мы хотим пройти первыми, хотим иметь в своем распоряжении весь стол и невозбранно пользоваться солнцем. Да поймите же вы, что одна страница, написанная великим писателем, важнее для человечества, чем целый год вашей мышиной возни. Вы творите историю, это верно, но мы тоже творим ее вместе с вами и прежде вас, ибо благодаря нам она сохраняется для потомства. Ваша жизнь чаще всего уходит на удовлетворение мелкого тщеславия, и нация не может почерпнуть из нее ничего полезного, ничего нужного для себя; тогда как наши произведения, уже тем самым, что они существуют, помогают развитию мировой культуры. И, кстати, убедитесь сами, как вы недолговечны: перелистайте, например, страницы истории последних лет Реставрации и спросите себя, к чему привели многочисленные политические баталии и целые фонтаны красноречия; только одно уцелело ныне, пятьдесят лет спустя, — великое литературное течение того времени, романтизм, вожди которого все без исключения остались знаменитыми, в то время как имена государственных деятелей той эпохи уже изгладились из человеческой памяти. Слышите вы, пигмеи, поднимающие такой неимоверный шум: это мы живем и мы приносим бессмертие!

Надо заявить без обиняков: литература вместе с наукой находится на вершине; а ниже их, гораздо ниже на шкале относительных ценностей человечества располагается политика. Однажды, в порыве гнева, доведенный до отчаяния смехотворными притязаниями и отвратительной возней окружавших меня людей, я написал, что мое поколение в конце концов станет сожалеть о глухом безмолвии империи. Я хватил через край, слишком резко выразил свою мысль, — сегодня я готов в этом сознаться. Но разве, говоря по правде, я не могу привести в свое оправдание множество смягчающих обстоятельств? Разве обстановка невыносимого шума, потрясений, ужасных и нелепых тревог, в которой мы вот уже десять лет живем по вине политиков, разве не стала она поистине нестерпимой? В такой обстановке разум просто задыхается. Перечтите страницы нашей истории. В пору сильных потрясений — во времена Лиги, во времена Фронды, во времена французской революции — литература получала смертельные удары, и возрождалась она только много позднее, после более или менее долгого периода растерянности и оцепенения. Разумеется, социальные эволюции необходимы и закономерны. Приходится им подчиняться. Но если такие эволюции затягиваются, это истинное бедствие. Ныне, когда республика уже основана, пусть она постарается приобрести прочность настоящего государственного строя и пусть гарантирует нации право свободно пользоваться благами разума. В этом — залог долговременности государства и его славы. Неуемные политиканы убьют республику, а жить она будет благодаря художникам и писателям.

Я говорю не столько ради нашего поколения, сколько ради поколения, которое следует за нами. Ведь мыто еще с грехом пополам пробились при самых неблагоприятных обстоятельствах. Но мне жаль нынешних дебютантов! Ужасно видеть, что газеты растут как грибы, о чем я уже говорил, и вместе с тем наблюдать полное безразличие, даже презрение к литературе! Нельзя назвать ни одной газеты, которая согласилась бы отвести место в своих столбцах серьезной литературной статье. Все они исполняют самые нестройные мелодии на политической шарманке. И мелодии эти на редкость нескладны, унылы, нагоняют смертельную скуку на читателей; ибо ведь читатели, судя по всему, не клюют на эту удочку. Я был бы в восторге, если б газеты погибли из-за собственных грехов, если бы они испустили дух от политического несварения желудка, если бы от них окончательно отвернулись и те несколько сот читателей, которых они оспаривают друг у друга с жадностью лавочников, грезящих во сне и наяву о Енисейском дворце: ведь вам, конечно же, известно, что каждый новый редактор газеты в глубине души видит себя будущим президентом республики. После Наполеона все честолюбцы мечтали стать офицерами. Ныне — после господ Тьера, Греви и Гамбетты — наблюдается повальное помешательство: нет такого человека, который, потерпев неудачу на поприще литературы и искусства, не мечтал бы занять высший пост в стране, используя, как трамплин, адвокатуру или прессу.

Конечно, это лишь кратковременное помешательство, но весьма буйное и тягостное. Оно пройдет, а мы останемся, и это наполняет нас законной гордостью. Что бы ни говорили, а в такое жалкое время, как наше, гордость — залог душевного здоровья. Раз редакторы газет ищут талантливых молодых людей и при этом пожимают плечами, когда им рекомендуют писателя, настоящего литератора, будет весьма полезно и целительно, если литераторы поднимутся и скажут «Простите, господа, но вы — ничто, а мы — всё».