Валентин Распутин «Пожар», 1985 год

В 1985 году Валентин Распутин после долгого перерыва написал повесть «Пожар». До этого он почти десять лет не писал повестей, публиковал небольшие рассказы и публицистику – она стала одним из главных признаков не то чтобы перестройки, перестройки никакой ещё не было, но главным признаком масштабного неблагополучия и его осознания: уж если Распутин заговорил, а заговорил он всё-таки уже сорванным голосом, значит, дело действительно подошло к роковому рубежу.

Место Валентина Григорьевича Распутина в русской литературе уникально. Это человек, почти гениальную одаренность которого признавали и почвенники-патриоты, и западники-горожане. Он дружил с Евтушенко, о нём высоко отзывался Аксёнов. Виктор Шкловский, патриарх литературоведения, в начале восьмидесятых написал «Распутин на распутье». Распутин ярко обозначил себя ещё до тридцати лет вполне городским рассказом «Рудольфио», рассказом «Уроки французского», который до сих пор, я думаю, вошёл бы в любую антологию русской новеллы, и повестью «Последний срок». Владимир Крупин, другой писатель почвеннического направления, вспоминает: «Когда я прочёл Распутина “Последний срок”, я хотел бросить литературу, потому что он сказал всё, что я мог бы, и лучше, чем кто-либо мог бы». Действительно, это мощная вещь. Потом была, может быть, несколько менее удачная, морализаторская, но всё равно очень сильная повесть «Деньги для Марии», и дальше два абсолютных шедевра, напечатанных подряд: 1975-й и 1976-й, «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой» – эти два текста выдвинули Распутина в первый ряд не русской, а мировой прозы.

Можно по-разному относиться к «Живи и помни», я слышал отзывы людей, которые говорят, что всё это фактически совершенно недостоверно, но это и не важно, не нужно, чтобы было достоверно, важно, что это достоверно психологически. Настёна, героиня «Живи и помни», которая пригрела дезертира Гуськова и от него забеременела в начале 1945 года, она, наверное, одна из самых поразительных героинь русской прозы. Это героиня терпения, героиня креста, который она несёт.

Трудно найти ценителя более строгого, чем Николай Богомолов. Он замечательный стиховед, филолог, специалист по Серебряному веку, у нас на журфаке на кафедре литкритики читал современную прозу. И вот он сказал, что по изобразительной силе, по психологической мощи Распутин равных себе не имеет, и лучший эпизод тогдашней прозы – это когда все узнали, что кончилась война. Там вдруг бабы вспомнили, что на пасеке живёт дедушка-мельник, который и о войне-то мало знает, а о том, что она закончилась, не знает совсем. И вот только тогда, когда они этому старику сказали, только тогда для них война кончилась по-настоящему. А старик, которому они кричат в уши: «Дедушка, война кончилась!», а он не слышит, он просто кивает, улыбаясь такой старческой улыбкой. Эта сцена написана с невероятной, медвежьей мощью. И с такой же мощью написано «Прощание с Матёрой». Но это уже чистая автоэпитафия, и там появляется очень важная черта позднесоветской прозы – мифологизм. В ней, собственно, как у Думбадзе, как у Чиладзе, как у многих эстонцев и прибалтов вообще, как у лучших русских прозаиков, кстати говоря, как у Чингиза Айтматова, замечательного киргизского автора, культура мифа начинает проникать в текст. Когда текст усложняется, он неизбежно мифологизируется, границы реализма расширяются, и возникает неизбежное фантастическое ощущение апокалипсиса. В «Прощании с Матёрой» – это хозяин. На острове живёт странное существо, то ли собака, то ли кошка – хозяин. И когда остров собираются затоплять, оно каждую ночь воет. Мы не знаем, выжили эти старухи, или их затопило в тумане, мы не знаем финала, он открыт, как всегда у Распутина: только сквозь туман доносится одинокий вой хозяина, голос хозяина. Там, на этой затопляемой земле поразительная сцена, когда в конце, перед отъездом, старуха Дарья, старейшина всех этих местных жителей, моет и чистит свою избу – избу, которую завтра затопит. Но она наводит в ней идеальную чистоту – это такая абсолютная форма служения Богу, абсолютная святость. И самый мощный, наверное, эпизод в позднесоветском кинематографе – это в гениальной экранизации этой повести, в фильме «Прощание», который начала Лариса Шепитько, а закончил Климов, сцена, где Стефания Станюта трёт до блеска свою избу в последний день. Гениальный десятиминутный эпизод. Надо сказать, что после «Прощания с Матёрой», казалось бы, писать уже и нельзя, потому что действительно, над русской деревней, над русской жизнью водружается некий крест. А «Пожар» – это вещь уже даже не эсхатологическая, а постэсхатологическая.

Забегая вперед, я хочу сказать, что поздний Распутин остался великим писателем. Конечно, он менялся. Временами он был и сталинистом, и апологетом православной духовности – у него красное и белое мешалось абсолютно. И, конечно, в своей отчаянной полемике с либералами, которых он ненавидел люто, он доходил до каких-то совершенно неприличных вещей. Но при этом всём его проза девяностых годов всё равно великая. Его страшный, сардонически насмешливый рассказ «Новая профессия» – о том, как инженер становится тамадой на свадьбе; его поразительная, слёзная повесть «Сеня едет» – про то, как мужик подобрал мальчика у цыган и стал этого мальчика растить, а потом цыгане наехали и его забрали, и он без всякого сожаления его покинул, а у Сени в результате вся жизнь рухнула, потому что он мальчика успел полюбить. И последняя его повесть «Мать Ивана, дочь Ивана», в которой рассказывалась близкая к «Ворошиловскому стрелку» история о женщине, которая сама убила насильника, отомстила за унижение дочери, за насилие над ней. Но даже в этой вещи, с её довольно стандартным сюжетом, довольно стандартными, к сожалению, мыслями, были куски такой дикой изобразительной силы, что по-прежнему медвежья сила, пусть и старого, пусть и раненого медведя, но она у Распутина чувствовалась. Да, он был великим писателем. И пожалуй, в «Пожаре» это сказалось наиболее ярко. Хотя эту вещь многие корили за публицистичность, но тогда ещё Распутин искал причины не вовне, а внутри. И речь там идёт вот о чём. Там две деревни, Егорьевка и Сосновка. Егорьевка постепенно пустеет, и места эти затопляются, они уходят под воду, вырубается лес. И вот главному герою Ивану Петровичу Егорову, бывшему танкисту, а ныне пенсионеру, надо переезжать в Сосновку, а он не хочет Егорьевку бросать. Там горят склады, горит вся эта деревня, и еду из продовольственного склада спасают только Иван Петрович со сторожем. А все остальные спасают водку. И спасая эту водку, передавая бутылки по цепочке, умудряются ещё и перепиться. Это так называемые архаровцы, которые приехали на сезонную работу валить лес, земля для них чужая и они её не любят. Вот водку они спасают, а сахар и муку спасает один человек. В результате ему что-то удаётся спасти, но в принципе большая часть и леса, и складов, и деревни выгорела – всё пожрал пожар. Там есть герой в лучших традициях классицизма, противопоставленный этому пожару начальник с фамилией Водников – то есть какая-то вода, охлаждающая этот огонь. Но у него ничего не получается, ему ничего не удается, он даже не может никого удержать от грабежа. Там, кстати, для того, чтобы достать инвентарь и начать тушить этот пожар, должна кладовщица открыть свой склад инвентаря. А она не открывает. Почему? А она боится начальства, потому что «а вы всё тут разграбите, а с меня спросят». Вот что у него сгорит, человек не боится, а что с него спросят недостающую бумажку, он боится. И это психологически невероятно точно, и невероятно точны портреты всех этих людей.

Я помню, как уже в 1986-м был целый симпозиум по современной прозе, и я, второкурсник журфака, поехал на него в Новосибирск от нашего научного студенческого общества. И вот там была, тогда эти вещи всех волновали, жесточайшая студенческая дискуссия: такой герой, как у Распутина, может быть назван героем нашего времени или нет. И вот я помню, что дискуссию эту разрешила замечательная местная преподавательница, я сейчас, к сожалению, не помню её фамилии, но она доктор наук, довольно известная женщина. Она сказала: «Вы напрасно ждёте от Распутина, что у него будет герой-борец, герой Распутина – страдалец». И я понял, как это точно, потому что, действительно, Распутин не описывает борцов, он описывает людей, героически несущих свой крест. Вот этот Иван Петрович – он не может остановить пожара. Он страстотерпец, и настоящая Россия, по Распутину, из таких и состоит. Если человек умеет что-то организовать, это для него всегда подозрительно, а вот если он умеет терпеть и страдать, это, по Распутину, русская душа.

Финал «Пожара» тоже довольно амбивалентен. Герой после пожара, когда почти всё выгорело, идёт в весенний лес и там, то ли принимая, то ли отвергая его, молчит земля. Помните, как Штирлиц сидит в весеннем лесу? «Белый Бим» так же заканчивается. Вообще русские писатели любят заканчивать свои сочинения в весеннем лесу, потому что это серьёзная эмоциональная точка. Но здесь этот весенний лес превращается в очень важную метафору: это земля, которая то ли оживёт, то ли не оживёт. Она может уже и не ожить. Очень может быть, что пожар, разгулявшийся по России, и водохранилище, затопившее её, уже уничтожили всё, уже здесь перестраивать нечего, восстанавливать нечего. Такая мысль у Распутина появляется. И поэтому «Пожар» – одна из самых горьких книг времён перестройки.

После этой повести Распутин стал меняться на глазах, меняться довольно быстро. Случилось несостоявшееся его участие в политической жизни, странное народное депутатство, потом его активная борьба за экологию Байкала, потом его окончательный переход в стан газеты «Завтра», причём переход на самые жидоедские, самые радикальные позиции. Но судьба Распутина доказывает, в общем, важную мысль: даже для великого художника есть идеи губительные, идеи, которые не дают ему потом уже встать на ноги. Я думаю, что Распутина на наших глазах съела почвенная идея, идея по природе своей глубоко антикультурная, античеловеческая, антисвободная. И великий художник, на наших глазах поддавшись простой и объяснимой болезни, прекратил своё служение, превратился в другое. Как это ни печально, приходится признать, что Валентин Распутин – это ещё одна великая и несбывшаяся надежда русской литературы, хотя и того, что он сделал, я думаю, достаточно для бессмертия.