Александр Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ», 1974 год

1974 год – мы говорим о главной книге Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Сам он не считал её главной, поскольку документальная литература, литература на жизненном опыте своём и своих современников казалась ему всё-таки менее важной, чем историческая эпопея «Красное колесо». Тем не менее «Архипелаг ГУЛАГ» гораздо более популярная в мире и, рискну сказать, более значительная книга Солженицына. Книга, которая своим названием ушла в язык. Книга, которая привела к созданию новой организации: во Франции появилась организация новых левых «Дети Солженицына», которые разочаровались в коммунистическом проекте. Трудно сказать, в какой степени «Архипелаг ГУЛАГ» фатален и неизбежен для любой коммунистической или социалистической системы. Братья Стругацкие сказали, что появление репрессивного аппарата большего, чем государственный, и тайной полиции большей, чем обычная полиция, – неизбежное следствие любого тоталитарного режима, а тоталитарным неизбежно становится любой марксистский режим. Правда это или нет, мы когда-нибудь узнаем, но вряд ли мы будем ставить для этого новые эксперименты, потому что эксперимент советский оказался слишком серьёзным, роковым, может быть, смертельным для страны.

«Архипелаг ГУЛАГ» далеко не исчерпывается своим фактографическим значением. Солженицын писал эту книгу как мыслитель, а не только как историк. И рассказывает она на самом деле об очень важной вещи – о нравственном стержне. Изначально «Архипелаг ГУЛАГ» задумывался как проект в известном смысле научный, как первая попытка фундаментального описания советской не только пенитенциарной, но и вообще репрессивной системы, как полное систематическое научное описание всего карательного аппарата, аппарата подавления мысли. Там есть главы о тайной полиции, там есть главы о лагерях и лагерных нравах, о Лубянке и её тайных тюрьмах, о стукачах и осведомителях, о суках и сучьих войнах, о лагерных восстаниях. Нет такого вопроса советской тюремной жизни, которого Солженицын бы не осветил. «Архипелаг ГУЛАГ» – это свод примерно 700 свидетельств (изначально 500, потом прибавилось ещё 200 за границей), которые он получил после опубликования «Одного дня». Вопрос: думал ли Солженицын изначально, что «ГУЛАГ» станет его главной работой на 10 лет? В принципе он всегда мечтал именно об историческом повествовании, он видел себя прежде всего писателем, он не предполагал, что ему придётся завязнуть на лагерной теме так надолго, и он написал о желании с нею проститься. Последняя фраза последнего дополнения: «Да уж и довольно, мы с ней ‹с темой› – двадцать лет». Но эти 20 лет всё равно оказались недостаточными, чтобы сказать правду о сталинизме. Поэтому он беспрерывно возвращался к «Архипелагу», вносил добавления, писал, публиковал списки людей, которые ему помогали. Не мог от этого отделаться. Думаю, что не только потому, что желал наибольшей полноты, но и потому, что всё-таки каждый раз проверял свою главную догадку. А догадка заключалась в одном, и она сформулирована в «Архипелаге»: если бы чекисты утром после семейного завтрака, выходя на работу, арестовывая и допрашивая заключённых, не были уверены, что они живыми вернутся домой, другая была бы история России. Этой тайной покорности, тайной страны, которая добровольно отдалась в лапы мяснику на бесконечно долгое время, – этим и пытается заниматься Солженицын. И главная его проблема, главный его вывод заключается в том, что люди, позволившие провести над собой весь этот эксперимент, нравственного стержня лишены. А кто не лишён? Он пишет, что упорными, едиными, солидарными в лагерях держались бандеровцы – те, кого держит национальная идея, сектанты – те, кого держит религиозная идея, и настоящие православные, кстати, в том числе, и герои войны, в частности, Кузнецов, возглавивший Кенгирское восстание, – в общем, те, кто уже имеет опыт как бы посмертного существования, кто уже махнул на себя рукой. Именно Солженицын ввёл в широкий обиход три лагерных закона: не верь, не бойся, не проси.

Первыми гибнут, как сказано ещё в «Одном дне Ивана Денисовича», те, кто стучать бегает, да те, кто доедает чужую еду, кто выхлёбывает из шлёмки остатки. Нельзя чужое подъедать, нельзя себя ронять. По Солженицыну, нельзя заставить себя выживать, нужно иметь принципы. Возражая ему, Шаламов пишет, что Солженицын просто был не там, где по-настоящему ломали, или, как, помните, говорил Искандер, кто не ломался, тех плохо ломали. Это жестоко сказано, но, по Солженицыну лагерь тем не менее может быть и положительным опытом. В лагере есть люди, которые выстаивают и формируются в сверхлюдей. Просто для этого нужны внеличностные основания, а их в России очень мало. В поисках этих внеличностных оснований он написал потом книгу «Двести лет вместе». Этот двухтомник не антисемитский, сколько бы отдельные слишком пылкие представители сионизма, или светского неосионизма, или просто слишком националистически ориентированные евреи не искали врагов и особенно врагов в лице Солженицына. Но Солженицын написал эту книгу не о евреях, а о русских. Он, цитируя Александра Воронеля, пишет, что русские друг другу действительно хуже собак – они совершенно не имеют навыков внутринациональной солидарности. А евреи имеют. Почему у русских этого нет? Почему русские с наслаждением сдают себя и других? Может быть, по одной версии, по версии самого Солженицына, община, крестьянство имели эти навыки. Но ведь сам уже он, культивируя образ Столыпина и любя Столыпина больше всех, говорит о том, что вот Столыпин-то пытался разрушить общину, и был в этом исторически прав. Значит, не в общине дело, потому что она была уже архаична, нельзя же вечно жить этим сельским кругом, сельским ходом. Должны быть какие-то внутренние правила, какие-то собственные стержни.

У человека должно быть собственное достоинство, но этого достоинства у большинства нет. Иван Денисович – это совсем не герой Солженицына. Иван Денисович всё переносит. А вот кавторанг – это герой, это борец. Он воевал, и для него конформизм уже неприемлем, потому что он уже себя как бы похоронил. Попытки Солженицына нащупать эту внутреннюю нить и составляют стержень самого «Архипелага», хотя, конечно, эта книга прежде всего колоссально информативна: он осветил весь огромный путь советского лагерного устройства. Начал с концлагерей, с Соловков, с Беломорканала, с 1919 года, когда Ленин впервые начал строить эту репрессивную систему. Солженицын опроверг миф о том, что Сталин – это анти-Ленин, что Сталин в своей репрессивной практике пошёл значительно дальше Ленина. Конечно, он во многом и был анти-Ленин, хотя бы потому, что Ленин – модернист, а Сталин – консерватор. Но Ленин начал строительство советской репрессивной системы, и первые концлагеря появились при нём. И отсюда же анекдот о том, что во время первого субботника Ленин таскал бревно, срубленное в первых лагерях.

Описывая Соловки, описывая Беломорканал, Солженицын замечательно разоблачает роль Горького, агитатора за эту переплавку, за подневольный труд, называет книгу о Беломорканале первой книгой, воспевавшей рабский труд. Конечно, он здесь хватает через край, потому что среди создававших эту книгу были и Зощенко, и Ильф с Петровым – приличные люди туда поехали. Но для Солженицына конформизма нет. Он его ненавидит, для него это смертный грех. И всех, кто пытается приноровиться к мерзости, он ненавидит радикально, страшно. Это, кстати говоря, ничуть не противоречит его статьям про образованщину, про наших плюралистов, потому что для него всё это люди, которые сосуществуют с палаческим государством, а с ним нельзя сосуществовать. Вот об этом и написан «Архипелаг ГУЛАГ». У Солженицына была своя программа-минимум для обывателя: ну хорошо, ты не можешь бороться, но ты хотя бы не участвуй. Жить не по лжи? – но ты хотя бы не ходи на собрания, хотя бы не поднимай руки. Сгоняют тебя на митинг – не ходи на митинг. Но и эту программу-минимум люди не способны выполнить, поэтому в известном смысле «Архипелаг ГУЛАГ» – это метафора всей страны. Потому что есть малая зона и есть большая зона, в которой сидят все. Эта книга Солженицына исполнена азарта борьбы и глубочайшего презрения ко всем, кто этого азарта не понимает. Потому что человек, который не сопротивляется, для Солженицына просто неинтересен. Он, продолжая ленинскую терминологию, – холуй и хам. Вот это в солженицынской книге очень сильно.

Я уж не говорю о том, что «Архипелаг ГУЛАГ», об этом из всех, по-моему, говорил только замечательный историк Дмитрий Юрасов, – книга поразительная по плотности изложения и по гибкости и точности языка. Её писал математик, а Солженицын именно математик по образованию, долгое время преподававший, Солженицын – человек, который умеет компактно уложить огромный материал в эти шесть красных томов, но при этом он ни на секунду не теряет объективности и увлекательности изложения. Страшно сказать, но «Архипелаг ГУЛАГ» – увлекательная книга. Она написана об очень страшных вещах. Почему она увлекательна? Потому что там есть герои, которые на протяжении своей жизни умудрялись что-то этому противопоставить. Почему невыносимо читать «Хатынскую повесть» Адамовича? Потому что это мирные люди, они не сопротивляются. И так же невозможно читать «Блокадную книгу». Любые фронтовые мемуары читать легче, потому что там в руках у людей хоть что-то. Адамович всё время подчёркивает: мы в руках слепой силы, мы ничего не можем сделать. А вот «Архипелаг ГУЛАГ» – это о людях, которые могут что-то сделать. Поэтому ключевые главы там, например, «40 дней Кенгира», «История лагерного восстания», о людях, которые не смирились. Это для Солженицына самое главное. «Архипелаг ГУЛАГ» – это довольно, как это ни ужасно звучит, оптимистическое чтение. Оно исполнено молодого бунтарского презрения к покорности. Это то, о чём Солженицын писал в стихах: «На тело мне, на кости мне / спускается спокойствие, / Спокойствие ведомых под обух». В «ГУЛАГЕ» нет этого спокойствия. Это книга, которая вся пронизана зудом сопротивления. И чтение её очень мотивирует, потому что, прочитав эту книгу, невозможно уже смиряться с таким положением дел.

Она была закончена к 1971 году, к моменту, когда Солженицын понял, что в СССР ему оставаться нельзя, и он дал на Запад печатать её сигнал. Многие говорят, что Солженицын не щадил, чуть ли не доводил до самоубийства людей, которые с ним работали. Да, наверное, не щадил. У него логика борца. Но, в конце концов, или ты борешься, и тогда для тебя многие моральные ограничения снимаются, или ты терпишь, и тогда ты всегда виноват, но ничего вокруг тебя не сменяется. Солженицын, конечно, не смог опрокинуть советскую и – шире – русскую систему. Он не уничтожил русскую тюрьму и не уничтожил ГУЛАГ, потому что без страха тюрьмы в России ничего не существует. Это главная духовная скрепа – все боятся сесть, а потому исполняют всё более и более абсурдные требования всё более и более наглых паханов. Это неизменно. Но вот одно переменилось – он сумел переломить самоощущение читателя. Читатель, который терпит, перестал ощущать себя святым, а стал ощущать себя подонком. Это очень важная эволюция. Именно поэтому советская власть в новом её варианте поступила крайне недальновидно, широко публикуя «Архипелаг ГУЛАГ». Правда, она отчасти избавилась от него, исправила своё заблуждение, включив его в школьную программу. Это самый верный способ заставить детей эту книгу не читать. Но поскольку, слава тебе господи, есть ещё дети, которые читают независимо от школьной программы, это увлекательное чтение продолжает кое-как проникать в широкие слои. И по тому, что я наблюдаю в последнее время, видно, что эта книга опять становится одной из самых читаемых. А как правильно говорил Солженицын, после её прочтения по-прежнему жить нельзя. Так что, глядишь, она свою историческую роль ещё сыграет.