Зинаида ГИППИУС*

Зинаида ГИППИУС*

СТИХИ (ДНЕВНИК 1911–1922. КН-BO «СЛОВО». БЕРЛИН)

Книга эта не вся открыта глазам читателя, — читателя ищущего, конечно, а не перелистывателя книг. «Дневник» — ведь только для себя, и сложная интимность отдельных страниц ясна, быть может, только автору-поэту, замыкая в слове цепь только им пройденных исканий. Поэтому многие строки и строфы ускользают, прячутся в себя, оставляя чувство неудовлетворенности, точно подслушанные отрывки чьей-то взволнованной речи.

Сам автор в двух чудесных по форме и мысли стихотворениях «Банальностям» и «Свободный стих» словно тоскует по «старым созвучиям», захватанным толпой, по «созвучно-длинным, стройным строфам», связывая не совсем справедливо свободный стих с суетными исканиями молодых поэтов (ведь не «молодыми» же написаны «Псалмы» Давида, «Nordsee»[12] Гейне, стихи Уитмена и Верхар-на). Но «банальность» формы — строгая пластика старых созвучий — неотделимо связана с «банальностью» тона и содержания: ясностью, простотой, вскрытой до дна глубиной, — не затемненной мелькающими шарадами намеков, которых, увы, немало в «Дневнике».

Первое крыло книги — лирика до черных дней войны и октября 1917 г. — открывается глубоким, полным зловещих предчувствий стихотворением «У порога»:

На сердце непонятная тревога,

Предчувствий непонятный бред.

Гляжу вперед — и так темна дорога,

Что, может быть, совсем дороги нет.

Но словом прикоснуться не умею

К живущему во мне и тишине.

Я даже чувствовать его не смею:

Оно, как сон. Оно, как сон во сне.

О, непонятная моя тревога!

Она томительней день ото дня.

И знаю: скорбь, что ныне у порога,

Вся эта скорбь — не только для меня!

1913. СПб

Полнозвучны, красочны и неожиданно просты посвященные Бунину и как бы насыщенные им строфы: «Все мое». Второе, созвучное по письму, посвященное тому же поэту стихотворение «Крылатое» затемнено заключительной строфой:

И средь небес горячих,

Как золото желты —

Людей, в зарю летящих,

Певучие кресты (?).

В цикле «Война», в целом не совсем отвечающем своей зловещей теме, зачумленное дыхание войны нашло сильное и своеобразное отражение в стихотворениях: «Тише!», «Адонаи», «Сегодня на земле» и «Непоправимо».

И если революционный «Юный Март» окрылил поэта, как и многих переживших эти дни, то вторая часть дневника, отмеченная черным крестом, символом смерти (Октябрь 1917 г.), полна горького отрицания, томления распятого духа, тяжелой и бескрылой ненависти.

Бездарная звериная эпопея последних лет, конечно, давно уже антиреволюционна по своему существу, и сама по себе тема эта за пределами лирических откровений. Отсюда и срывы от надежды и любви во что бы то ни стало («Дни», «Знайте», «Качание», «Тишь») к темной проклинающей безнадежности («Пока», «Ночь», «Песня без слов»).

Заключительная часть дневника «Там и здесь» — только едва очерченное преддверие в новый мучительный круг наших дней, — без родины, по эту сторону черты:

Там — я люблю иль ненавижу, —

Не понимаю всех равно:

И лгущих,

И обманутых,

И петлю вьющих,

И петлей стянутых…

А здесь — я никого не вижу.

Мне все равны. И все равно.

Но вопреки последней тоске и отчаянью, «Дневник» заканчивается непобедимым упорным призывом к самому себе в стихотворении «Будет»:

Ничто не сбывается,

А я верю.

Везде разрушение,

А я надеюсь,

Все обманывают,

А я люблю…

В этой вере и любви — поэт не одинок.

<1922>