II

II

Пар, то есть вспаханное, но оставленное на год «под отдых» поле, был и остается основой мальцевской агротехники.

Если проследить исторически, то паровое поле, позволявшее вернуть земле утраченное плодородие и вычистить ее от сорняков, присуще русскому земледелию практически во всех географических зонах, не исключая и Среднего Притоболья. Как гласят архивные и исторические материалы, наиболее распространенной системой русского земледелия, в том числе и на Урале, в XVII—XIX веках была знаменитая трехполка, при которой крестьянин свой земельный надел делил на три поля: одно засевал озимой рожью, второе — овсом, а третье пускал под пар. На следующий год трехполка как бы совершала треть оборота: паровое, чистое, как говорили крестьяне, поле пускалось под рожь, по ржаному полю сеялся овес, а овсяное — пускалось под пар. Таким образом, при трехполке одна треть земли всегда отдыхала, выводилась из полеводства. А если пар не помогал, земля на несколько лет забрасывалась в залежь.

Новые представления о сути плодородия почвы и методах его восстановления приводили к тому, что в разных странах, а также и в нашей, начали вводиться более сложные севообороты, включавшие в себя до десяти различных культур и этапов — как, например, и в самом колхозе «Заветы Ленина». Однако в абсолютном большинстве своем эти новые, научно обоснованные, как принято говорить, севообороты, в основе своей неизменно были ориентированы на традиционный пар, процент которого в разных системах земледелия колебался от тридцати, как в русской трехполке, до десяти-пятнадцати. Понимал значение паров для русского земледелия, особенно в областях «сухого» полеводства, даже такой активный поборник интенсификации сельского хозяйства, как академик Д. Н. Прянишников:

«Наши климатические условия, заставляющие сохранять чистые пары, по существу не мешают нам идти по пути Запада и достигать поднятия продуктивности в 4 раза путем введения правильных севооборотов, увеличения в них процента пропашных культур, более продуктивных, чем хлеба, и введения азотособирателей, повышающих урожаи и хлебов, и пропашных растений».

Нетрудно, конечно, сообразить, что пар — это по сути дела неиспользованный резерв пахотной земли, пустив в оборот который, можно сразу же и значительно увеличить сбор зерна. Но эта истина, как говорится, лежит на поверхности, а многочисленные приемы и севообороты, предлагавшиеся в прошлом разными агрономами и учеными, новая агротехника, которая позволяла бы хозяйству обходиться без парового клина, как показывал опыт, рано или поздно заканчивалась тем, что пахотные земли нищали, безжалостно засорялись сорняками, и в целом сбор зерна в таком «беспаровом» хозяйстве в конце концов становился меньше, чем раньше — с паром. Так было, так утверждал опыт десятилетий, если даже не столетий, и тем не менее поиск интенсивных форм земледелия, основанных на ликвидации пара, продолжается до сих пор и, совершенно очевидно, в будущем именно такие формы интенсивного земледелия в сельском хозяйстве там, где позволят природные условия, займут господствующее положение. Понимал это, конечно, и профессор Бугаев, но, понимая, тем не менее заставил все же идти своих молодых агрономов в учебном хозяйстве на огромный риск: удастся ли сохранить плодородие земель, лишенных пара, на прежнем уровне? Вопрос, ответа на который в то время, в 1961 году, не мог дать ни один ученый-аграрник, больше того, если оглядываться на более чем тридцатилетний опыт Терентия Семеновича Мальцева, работавшего рядом, по соседству, на полях колхоза «Заветы Ленина», то ответ на этот вопрос можно было заранее, едва ли не со стопроцентной вероятностью предсказать отрицательный: лишив свои земли парового клина, молодые агрономы Шадринского учхоза очень скоро, через три-четыре года, должны прийти к резкому снижению урожая, к массовому засорению пашни и, в целом, к банкротству.

Надо сказать, что «дикое», каким оно представлялось в то время даже самим «дерзким мальчикам», решение ректора полностью отказаться от пара в какой-то степени было, если не продиктовано, то вызвано обстановкой, царившей в нашей сельскохозяйственной науке. Подстегиваемая призывами к резкому увеличению производства зерна и кормов, наша агрономия в конце пятидесятых, в начале шестидесятых годов оказалась на некотором распутье: с одной стороны, еще сильны были старые, традиционные взгляды на полеводство, в основе которых лежали идеи чистых паров и сложных севооборотов с вовлечением в них многолетних трав, а с другой, усиленно, в директивном порядке пробивали себе дорогу новые взгляды интенсификации полеводства, среди которых самое широкое одобрение получила пропашная система алтайского ученого Г. А. Наливайко. По времени отказ от паров в Шадринском учебном хозяйстве и начало внедрения пропашной системы Г. А. Наливайко почти совпадают, однако по своей сути это совершенно разные системы, ибо если пропашная предполагает замещение пара такими культурами, как кукуруза или бобовые, то в Шадринском учхозе пошли не по пути замещения, а по пути компенсации, то есть возвращения землям, лишенным пара, утраченного ими плодородия.

Поиски решения задачи, поставленной ректором, неизбежно должны были привести и привели к вопросу, который в конце концов и стал главным стимулом в их работе: а в чем вообще заключается будущее зауральского полеводства? Не сомневаясь в ценности, в прогрессивности мальцевской агротехники, успехи которой они имели возможность наблюдать лично и в течение многих лет, молодые агрономы вместе с тем не могли перебороть в себе искушения, что любая агротехника, в том числе и мальцевская, которая целиком основывается на идее чистых паров, — отнюдь не догма, а беспрестанно развивающийся творческий процесс. Но, с другой стороны, и пропашная система алтайцев, к использованию которой их начали усиленно призывать уже осенью того же, 1961 года, как подсказывал им личный, пусть пока и небогатый опыт, и сама история земледелия в Среднем Притоболье, отнюдь не решение проблемы, ибо, как ни крути, и Мальцев тут абсолютно прав, пропашная система засоряла землю сорняками. Да это было видно даже на полях того же колхоза «Заветы Ленина»: там, где Терентий Семенович отстоял свои улучшенные зернопаровые севообороты, пшеница стояла стеной, ее, казалось, и не трогали ни засушливые ветры, ни сорняки. Но на соседнем поле, где пар, согласно рекомендациям Г. А. Наливайко, колхозники в директивном порядке заняли кукурузой, пшеница после «царицы полей» стала жухнуть и гореть; пар в Зауралье веками использовался не только для уничтожения сорняков, но и для накопления влаги! Выходит, Мальцев прав: брать от земли нужно ровно столько, чтобы не подорвать ее плодородие. Но, и тут уже прав профессор Бугаев, важнейший резерв для интенсификации полеводства, как ни крути, — опять же только пар! Значит, проблема заключается в том, как вовлечь в севооборот пар, чтобы не вызвать тех отрицательных явлений, которые несла с собой пропашная система. Задача ректора напоминала головоломку, в которой предлагается переплыть реку, не замочив ног…

Очевидно, в этом есть вполне определенная закономерность, что любой исследователь, ставящий перед собой задачу найти подтверждение, доказательство своей «сверхсовременной» идее, неизбежно обращается к прошлому, к самой истории. Не поэтому ли такую известность получило крылатое выражение о том, что все новое — это прочно забытое старое? Поставив перед собой задачу найти способ, даже систему приемов обойтись без пара, без ухудшения плодородия пашни, пусть даже и в рамках мальцевской, наиболее прогрессивной агротехники (только как это представить? Дом без фундамента, железная дорога без полотна?..), Овсянников, Холмов и Калетин обратились к исторической литературе: как и когда вообще родилась идея беспарового земледелия?

Первыми начали отказываться от пара в Западной Европе — в странах с густым населением. Произошло это в XIX веке, когда традиционное трехполье в Голландии, Бельгии, Дании и других странах с влажным, мягким климатом стало вытесняться так называемым плодосменным севооборотом, главную роль в котором играл клевер, занявший пар. По подсчетам академика Прянишникова, переход с трехполья на плодосмен позволил в этих странах к середине XIX века повысить урожаи пшеницы с 7 до 16 центнеров с гектара. В два с лишним раза!

Следующий скачок западноевропейское земледелие совершило в первой четверти XX века — с 16 до 30 центнеров зерна с гектара; это произошло, когда в широких масштабах стали вносить минеральные удобрения. Но можно ли западноевропейский плодосмен считать беспаровой системой? На этот вопрос молодые агрономы получили авторитетное разъяснение в лекциях Д. Н. Прянишникова «Введение в агрохимию», которые он прочел в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева в годы Великой Отечественной войны.

«Когда мы говорим, что в Англии нет пара, то надо учесть, что там нет  л е т н е г о  пара, но в их климате пар в скрытой форме все-таки есть, только он не является летним и не отнимает места от посевов. Что происходит в Англии после того, как там уберут озимые? Там озимые убираются в июле, поле вспахивается и остается незасеянным на зиму, но там длинная мягкая осень, тамошняя зима — талая зима, и то, что у нас называется паром, там осуществляется осенью и зимой. Там почва не замерзает, и можно обрабатывать почву и зимой, поскольку не мешают дожди. Пропашные там убирают в сентябре и октябре — зимой и весной до посева яровых получается подобие пара. Словом, в тех климатических условиях гораздо легче упразднить летний пар, ибо и без него есть время для хорошей обработки почвы и борьбы с засорением».

И как вывод — западноевропейский беспаровой плодосмен применять в Зауралье невозможно:

«У нас же зима наступает рано, почва замерзает, зимой пахать нельзя, весна короткая, словом, нужен явный пар, летний пар».

Отсюда по мнению Прянишникова, и плодосмен в наших условиях неизбежно должен сопровождаться сохранением пара. Собственно, такие плодосменные севообороты давно уже применяются в Центральных областях России: курское паровое семиполье, воронежское восьмиполье…

Но, с другой стороны, именно беспаровой плодосмен, по крайней мере теоретически, сулил такое резкое повышение продуктивности пашни, какое не могла дать даже самая лучшая в России мальцевская агротехника. По подсчетам того же академика Прянишникова, «от плодосмена получалось удвоение урожая хлебов». Но это еще не все, что дал плодосмен, так как в полтора раза увеличилась посевная площадь за счет исчезновения пара: плодосмен в 4 раза поднял общий сбор продуктов, а с минеральными удобрениями общая продуктивность поднялась в 8 раз.

Да, плодосмен был достаточно заманчивой целью. Вопрос был «в малом»: а как его вводить в Зауралье? Вводить в резко континентальном климате, на черноземах, никогда не знавших минеральных удобрений…

Мысль о том, что черноземные пашни не нуждаются в удобрениях, а если и нуждаются, то лишь в небольшой толике фосфорных, сейчас многим, даже неискушенным в аграрных науках, покажется по меньшей мере дичью, наподобие утверждения, что хлеб есть вредно, потому что от него полнеют. И тем не менее эта мысль господствовала не только в трудах, но и в умах абсолютного большинства аграрников — буквально до последних лет. И это несмотря на то, что основные положения химизации сельского хозяйства академиком Д. Н. Прянишниковым были сформулированы еще в двадцатых годах! Правда, и сам основоположник отечественной агрохимии относительно черноземов в областях «сухого» полеводства выражался довольно осторожно, относя эти области к зоне, где требуется детальная проверка эффективности удобрений, особенно азотных. За одним, правда, исключением, о котором Овсянников со своими друзьями узнал уже в 1966 году.

И все же именно Прянишников, его знаменитая книга «Роль азота в жизни растений» и дала толчок к исследовательской мысли «дерзких мальчиков»: а что, если современная аграрная наука просто добросовестно заблуждается? Что, если роль пара заключается не только, а может, даже и не столько в накоплении влаги, сколько в накоплении азота? Ведь совершенно же очевидно, что вместе с очередным сбором урожая из почвы изымается не только фосфор, калий и ряд других элементов, но и азот!

«Вся история земледелия в Западной Европе, — писал Д. Н. Прянишников, — свидетельствует о том, что главным условием, определяющим среднюю высоту урожая в разные эпохи, была степень обеспеченности сельскохозяйственных растений азотом».

Да, конечно, в Западной Европе и почвы другие, и климат более влажный, но означает ли это, что процесс компенсации азота в зоне «сухого» чернозема носит принципиально иной характер? И не означает ли сложившееся, можно сказать, узаконенное мнение о ненужности удобрения таких черноземов азотом родилось опять-таки, как и, скажем, травопольная система, под влиянием авторитетов? Не этим ли, кстати, объясняется, что, когда был провозглашен курс на химизацию народного хозяйства, предпочтение было отдано заводам по производству суперфосфатов? А не азотных удобрений.

Догадки, размышления, споры… Иногда друзья сходились у кого-нибудь на квартире, чаще всего у Овсянникова или Холмова, и спорили до хрипоты, до утренних петухов: где же, в чем решение головоломной задачи, поставленной перед ними ректором? Но, наверное, в том и прелесть молодости, что она не боится риска.

Первые же эксперименты с плодосменной системой земледелия в Шадринском учхозе ясно показали, что земля, лишенная возможности «отдыхать под паром», начинает испытывать острую нехватку в азоте. Насколько эти выводы переворачивали «вверх дном» привычные, годами устоявшиеся взгляды, говорит хотя бы тот факт, что, когда Овсянников добыл и привез в Шадринск несколько вагонов аммиачной селитры для удобрения полей, на него поглядывали, как на сумасшедшего: зачем? Нужен фосфор, а не азот. Стереотип мышления был настолько велик, что даже среди них троих, друзей-единомышленников, по этому, как потом выяснилось, кардинальнейшему вопросу на первых порах не было единодушия: если азот в качестве заменителя пара все же нужен, то сколько его вносить? Никаких в литературе данных! И когда Овсянников передавал хозяйство новому главному агроному, своему же другу Юрию Холмову, тот с неохотой принял десять вагонов аммиачной селитры. Однако именно эти десять вагонов селитры и совершили в сознании аграрников настоящий переворот: лето в тот год — 1964 — выдалось дождливое, по всем признакам для яровой пшеницы неблагоприятное, да так оно и было — лишь на полях Шадринского учебного хозяйства пшеница поднялась в буквальном смысле стеной! И это-то на «обнищавшей», лишенной пара земле!

Особенно наглядна роль азота была в сопоставлении с полями колхоза «Заветы Ленина», где пшеница, высеянная по пропашным культурам, начала желтеть от недостатка азота уже в июне. Разница в урожае между учхозом и колхозом «Заветы Ленина» в том переломном, 1964 году составила почти 10 центнеров с гектара! Это уже было действительно чудо, и в Шадринский учхоз зачастили агрономы.

Одним из первых приехал директор Челябинского научно-исследовательского института земледелия Ю. Д. Кушниренко. И «с ходу» бросился в атаку: «Ребята, мы везде и всюду твердим, что нашим черноземам нужен фосфор, а вы тут вносите азот?! Что за белиберда?» Еще больше Кушниренко поразился, когда узнал, что пшеница на полях Шадринского учхоза, вопреки всяким теориям и системам, сеется по пшенице! В том числе и в рекордном, 1964 году. «Ну уж, — заявил пораженный Кушниренко, — это вообще ни в какие ворота не лезет».

Однако, вернувшись домой, Кушниренко, вняв совету шадринских ниспровергателей, посеял на опытных полях своего института точно так же — пшеницу по пшенице, посеял с огромным, просто невиданным до этого количеством азотных удобрений, и тоже получил отличный урожай!

Но Кушниренко был, пожалуй, единственным, кто уже тогда по достоинству оценил всю революционность идей молодых шадринских агрономов. И неудивительно: «дерзкие мальчики» со своей беспаровой системой, основанной на интенсивном применении азота, так или иначе вступили в противоречие сразу с двумя получившими признание и поддержку агротехниками — с мальцевской, в начале шестидесятых годов попавшей «в опалу», и с пропашной, усиленно пропагандируемой и насаждаемой повсеместно. Мало того: вольно или невольно, но они вступили в прямой конфликт с теми учеными, которые, и не без оснований, ориентировались на канадскую систему земледелия — наиболее урожайную в мире. А канадская система а своей основе держалась как раз на огромной доле чистых паров, удобряемых только фосфором…