АНАТОЛИЙ БЕЛОЗЕРЦЕВ ИСПЫТАНИЕ НА ЗРЕЛОСТЬ
АНАТОЛИЙ БЕЛОЗЕРЦЕВ
ИСПЫТАНИЕ НА ЗРЕЛОСТЬ
«Среди фронтовиков 1922-го, 23-го и 24-го годов рождения в живых осталось только три процента. Это значит, что из каждой сотни мальчишек домой вернулись лишь трое…
Но война (освободительная война!) — это не только кровь, страдания и смерть. Это еще и высшие взлеты человеческого духа: бескорыстный подвиг, самопожертвование и самое, может быть, прекрасное — фронтовое братство.
Много воды утекло. Незаметно из «молодых» мы превратились в «среднее поколение», а наступающим нам на пятки недавним «молодым» уже, увы, за сорок…
Но сколько бы ни отхлестало снежных бурь и ни пролилось вешних дождей, в памяти нашей никогда не сотрутся те огненные годы — война застряла в наших сердцах острым осколком.
Вот уже не одно поколение читателей волнуют ставшие хрестоматийными стихи поэтов-фронтовиков Семена Гудзенко, Михаила Луконина, Сергея Наровчатова, Алексея Недогонова, Михаила Дудина, Марка Максимова, Николая Старшинова, Вероники Тушновой.
В эту же поэтическую летопись незабываемой войны вошли и стихи Михаила Львова. Мне хочется напомнить вам одно из его фронтовых стихотворений:
Чтоб стать мужчиной, мало им родиться.
Чтоб стать железом, мало быть рудой.
Ты должен переплавиться, разбиться
И, как руда, пожертвовать собой.
Какие бури душу захлестнули!
Но ты солдат и все сумей принять:
От поцелуя женского до пули —
И научись в бою не отступать.
Готовность к смерти — тоже ведь оружье,
И ты его однажды примени…
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.
Я понимаю, стихи эти все знают. Но ведь чтобы они остались, должны были пройти суровое испытание — испытание временем. Они, как видите, выдержали его…»
(Из выступления поэтессы Юлии Друниной
на IV съезде писателей России
в декабре 1975 года)
* * *
В 1964 году Михаил Львов получил письмо земляка.
«Здравствуйте, Михаил Давидович!
Пишет совершенно не знакомый Вам человек, уроженец села Насибаш, Салаватского района, Башкирской АССР, Ахметзянов Махмут Рахимович. Работаю я завотделом редакции журнала «Совет мэктэбе». Дело в том, что нынешним летом я ездил на Урал — был в Насибашеве. Прочел своим землякам Ваше стихотворение «Соловьи Салавата». Нашлись люди, которые помнят Вас и Ваших родителей. От них узнал что отец Ваш Давлетша Шагиевич — один из первых учителей, который принес в глухие башкирские аулы русскую грамоту и культуру, — награжден был орденом Ленина и что в Тугузлино, где он учил ребятишек до конца дней своих, ему поставлен памятник.
Еще жива и Ваша няня Бибикамал-апа. «Хорошо помню, — говорит, — старшего их сына Рашита и младшего — Рафката (видимо, речь идет о Вас). Это были милые ребята». Рассказали еще о Минлежиган-апа (то есть о Вашей маме) — она и добрая, и красивая, и умная. Моя мама поделилась, что Минлежиган-апа обучала ее русскому языку, но вскоре отец запретил ей «с мальчиками вместе учиться». Но Минлежиган-апа вечерами давала ей и другим девочкам уроки (если выразиться по-современному, эту работу вела на общественных началах). «К несчастью, — вспоминает она, — наша бесценная Минлежиган-апа вскоре умерла. Люди не знали, что делать, горевали все…»
От Львова пришел ответ, взволнованный, полный искренних слов благодарности за добрую память о его матери. И — эти стихи:
Как нужна человеку родная семья,
Дом с теплом бескорыстным и светом.
Если б только жива была мама моя,
Я бы стал гениальным поэтом.
…И всю жизнь не хватало мне доброй семьи,
Боль сиротства за горло хватала…
Вам, и други мои, вам, и строки мои,
Тоже мамы моей не хватало.
Рафкату (будущему поэту Михаилу Львову) особенно тяжко было, когда в их семью пришла мачеха. Хорошо, хоть бабушка Газима-апа забрала его к себе в Златоуст. Здесь Миша (так по-русски называли его одноклассники) и закончил семилетку. А потом поехал в Миасс, поступил в педагогический техникум. Русский язык и литературу преподавал Баян Владимирович Соловьев, очень образованный человек.
— Хотел бы ты, чтоб я помог тебе? — как-то спросил он Мишу, заметив, что стихов тот пишет много, но обо всем, без разбору.
На целую тетрадь Баян Владимирович составил ему список произведений мировой классики, от Гомера до Маяковского. Все лето Миша читал — по списку и без него. Он был самым счастливым человеком — перед ним открывались века, страны, народы…
В первый день занятий после каникул Соловьев поговорил со студентом о летнем задании и поразился: прочитано им было очень много, а по своей уж инициативе наизусть выучил почти всего «Онегина»!
«Это была учеба и в «узколитературном» смысле слова, — вспоминает о тех днях поэт. — Я писал гекзаметром целые страницы «под Илиаду», писал рассказы и стихи «под Бунина», «под Маяковского», «под Тихонова»…
Так я «прошелся с пером по векам» от античности до наших дней… В стихотворении «Дорога на юге» я писал:
Как мрамор, облако проплыло.
Стояли боги на пути —
И так, казалось, можно было
До Древней Греции дойти…
Для меня и Древняя Греция была реальностью. Как и классическое наследие античного мира».
В Уфимском институте Михаил учился так же старательно и прилежно. А когда наступили каникулы, решил поехать в Челябинск. Давно манил его этот город, где только что построены гиганты тяжелой индустрии — тракторный и ферросплавный.
Там он узнал, что на ЧТЗ, при редакции многотиражной газеты «Наш трактор», действует литературное объединение. Пришел на занятие и, к своему удивлению, увидел Виктора Губарева, с которым был знаком по златоустовскому «Мартену». Узнал и тот его.
Михаил каждый вечер приезжал во Дворец культуры тракторостроителей. По душе пришлись ему славные парни из объединения. Днем они вкалывали за токарными станками, кузнечными прессами, у чертежных досок, а вечером, едва успев умыться, перекусить, спешили сюда, в литературное товарищество. До зари читали друг другу стихи, спорили, обсуждали вышедшие из печати сборники и журнальные публикации.
И расставаться с литкружковцами было жаль.
— А зачем тебе уезжать от нас? — обратился к нему Губарев. — Переходи на заочное.
— Это не учеба.
— Не ты первый, не ты последний будешь учиться заочно. А настоящим университетом тебе станет завод. Честное слово, не хуже!..
Участники литобъединения выпустили свой сборник «Первые звенья». В нем были напечатаны и стихи Михаила. Окрыленный этим, он решил полностью посвятить себя поэзии. Бросил учебу в Уфе и послал опубликованные стихи на творческий конкурс в Литературный институт имени А. М. Горького. К ним приложил подборку новых. В начале лета он получил письмо, в котором сообщалось, что конкурс прошел и допущен к приемным экзаменам.
И вот — Москва, Литинститут. Михаил Кульчицкий, Александр Кременский, Григорий Цуркин, Юрий Окунев, Борис Ямпольский и Михаил Львов (такой он избрал себе псевдоним) сняли комнату на станции Перловская. Коек и постелей не было — спали на полу, на газетах. На завтрак — хлеб да кипяток… Но это нисколько не омрачало учебу в их «пролетарском лицее».
* * *
Война. Урал. Срочно развертывается строительство металлургических заводов в Челябинске и Чебаркуле. Созданы штабы строек.
Михаил Львов работает на военной стройке, пишет статьи, страстные стихи-плакаты.
«Боевая стройка» — издание выездной редакции «Челябинского рабочего» — чуть ли не в каждом номере печатала стихи и фельетоны за подписью Михаила Жаждущего или Наводчика (это были газетные псевдонимы поэта). На ее страницах даже появилась рубрика: «Прямой наводкой». Львов хлестко высмеивал тех, кто нерадиво относился к работе.
А потом — Магнитка. Здесь строили 6-ю домну. Объект объявили ударным. Горячая круглосуточная работа в штабе комсомольской стройки, который возглавлял первый секретарь обкома комсомола боевой и неутомимый Сергей Колесников.
Доменные печи Магнитки! Герои-витязи. Сколько они вынесли на своих богатырских плечах! Ведь каждый второй танк и каждый третий снаряд были отлиты из магнитогорского металла.
В своей книге «Испытание на зрелость» Николай Семенович Патоличев, бывший в годы Великой Отечественной войны первым секретарем обкома партии, с волнением вспоминает о том времени:
«…И вот я в Магнитогорске, на металлургическом комбинате. Он неподалеку от горы Магнитной, питавшей рудой и Кузнецкий комбинат. Это поистине огнедышащий гигант!
Михаил Львов — уральский поэт — в одном из своих стихотворений писал о Магнитке:
Эти домны — святыни,
Говорю, понимая, —
Приносить бы цветы им
Девятого мая».[6]
Н. С. Патоличев не случайно приводит эти стихи. Многих мужчин у мартена и домен, на прокатных станах Магнитки заменили женщины и подростки. Работали по две смены, валясь от усталости, не зная отдыха. Огонь и металл закаляли их души, гранили характеры.
Позднее в заметках «Воспитание металла» Михаил Львов писал:
«…В те годы я любил слово «металл». Оно было для меня выражением стойкости и мужества.
Прежде чем металл попадет в руки советского воина, он проходит сложный путь возмужания. Только тогда металл превращается в руках гвардейца в совершенное оружие.
Но это качество он взял у людей, у обыкновенных советских тружеников…»[7]
То, что происходило на Урале, было подвигом. Трудовым подвигом железного края.
В пороховой окутываясь запах,
Идет на запад наших танков вал.
И сам Урал подвинулся на запад,
Придвинул пушки к западу Урал.
Пройдут года — над веком небывалым
Потомки совершат свой поздний суд.
Железо назовут они Уралом,
Победу назовут они Уралом
И мужество Уралом назовут.
Так писал в те годы Михаил Львов. Но до победы было еще далеко. С фронта приходили тревожные вести. Погиб в бою один из самых близких его друзей — Василий Вохменцев. Тот самый Вася, который работал кузнецом на тракторном и писал удивительные стихи, который перед войной был призван в армию, окончил школу красных командиров и служил на западной границе. Хлопцы из литкружка ЧТЗ здорово завидовали ему: «Ко-ман-дир!» И вот его не стало. Жгучей болью отозвалось сердце поэта:
Эти дни позабыть нельзя,
Нам со многим пришлось расставаться,
Но когда погибают друзья,
Неудобно в живых оставаться.
Ты ведь знаешь, мой друг, я не лжив —
Мне б хотелось быть рядом с тобою
И, как ты, не вернуться из боя…
Ты прости мне, что я еще жив.
* * *
Челябинскую добровольческую танковую бригаду Львов разыскал под Брянском, на станции Снежино. Новичка определили во взвод автоматчиков. Военная подготовка у него была в пределах институтской: умел стрелять, ходить строевым, знал кое-какие приемы самбо. Но молодой солдат не «нюхал пороха». Побывав в нескольких переделках, почувствовал, что наконец-то прошел боевое крещение. И главное — был готовым ко всему, если надо — собой пожертвовать. Именно тогда он написал эти строгие, как приказ, мужественные строки:
Чтоб стать мужчиной, мало им родиться.
Чтоб стать железом, мало быть рудой.
Ты должен переплавиться, разбиться
И, как руда, пожертвовать собой…
Через полгода после прибытия на фронт Львова направили в связь. Он бывал на всех участках, где наступала или держала оборону бригада, и его стихи, которые вместе с корреспонденциями отправлял на Урал, в «Челябинский рабочий», порой звучали как репортажи:
Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на нее подняться.
И высота была взята.
И знают уцелевшие солдаты —
У каждого есть в жизни высота,
Которую он должен взять когда-то.
А если по дороге мы умрем,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы все-таки берем.
Поэт формулировал в стихах свое суровое огненное время.
«Стихи Миши Львова призывали к мщенью, звали в решительную схватку с врагом, — рассказывал автору этих строк бывший комбриг Челябинской танковой бригады, генерал-лейтенант, дважды Герой Советского Союза Михаил Георгиевич Фомичев. — «Чтоб стать мужчиной», «Высота» и многие другие стихи хорошо знали уральцы. Они печатались в армейской газете «Доброволец». Вырезки их мы находили в нагрудных карманах гимнастерок погибших — вместе с фотографиями мальцов, письмами матерей, жен и невест…»
А вот что писал о поэтическом сборнике М. Львова «Дорога», изданном в сорок четвертом году в Челябинске, писатель Илья Эренбург:
«…Я пишу о книге Львова потому, что в ней имеются прекрасные стихотворения, написанные действительно поэтом. Они сродни нашим дням. Родство это не только внешнее, тематическое.
Стихи Михаила Львова могут показаться тихими, но, видимо, чем громче эпоха, тем строже поэт измеряет свой голос. Стих Михаила Львова приближается по строю к классическому, молодой поэт не одинок в этом возрасте; и опять-таки я вижу здесь дух эпохи, стремление к строгости и простоте. Придет время возврата к стиху-разговору, к стиху-декламации. Но теперь мы благословляем гранит ямба, способный удержать душу в час половодья…»[8]
Гранит ямба… Это определение Эренбурга очень точно передает своеобразие фронтовых стихов поэта. Предельно лаконичные, мужественные, они приобрели, как говорили однополчане, «танковый характер».
* * *
В канун 25-летия Великой Победы они снова собрались вместе — ветераны 63-й Челябинской добровольческой гвардейской бригады. Варшава, Прага, Берлин — таков маршрут их пути. Пути в Прошлое, в Молодость.
Останавливались у братских могил, с волнением искали на гранитных и мраморных плитах высеченные имена захороненных друзей. И, как в сорок пятом, сжимались от боли сердца.
Вот здесь, на пражской площади, возле Манесова моста, на века застыл на гранитном пьедестале боевой танк № 23, которым командовал лейтенант Иван Гончаренко. На рассвете 9 мая, когда фельдмаршал Кейтель уже подписал акт о безоговорочной капитуляции гитлеровских войск, экипаж этого танка одним из первых ворвался в Прагу. На помощь восставшим чехам и словакам. На помощь старинному городу-музею, который недобитые фашисты намеревались взорвать. И танк № 23 первым принял на себя смертельный удар…
В центре столицы, рядом с броневой машиной, покоится прах Ивана Гончаренко и его боевых товарищей. Ветераны-челябинцы возложили венки к их могиле.
А вечером бывшие фронтовики делились впечатлениями о нелегком прошедшем дне. Вспоминали стремительный марш через горные кручи в мае сорок пятого, цветы, горячие поцелуи, крепкие объятья чехов и словаков, с которыми они встретили своих освободителей, последние бои в Праге…
Сидят в обнимку ветераны,
Немного выпили — не пьяны…
А за спиной чужие страны,
А в сердце — раны, в сердце — раны…
Львову не надо было выдумывать эти стихи. Все, о чем написано в них, так и было.
Вернувшись в Москву, он показал их композитору Александре Николаевне Пахмутовой. «Это то, что я давно искала! — с признательностью отозвалась она. — Я непременно напишу на них музыку».
Вскоре в исполнении Людмилы Георгиевны Зыкиной по Всесоюзному радио прозвучала песня «Сидят в обнимку ветераны». Она прозвучала как плач, как стон раненой души.
Творческое содружество поэта и композитора крепнет. «Признаться, мне по душе работать с Михаилом Давыдовичем, — делилась с автором этого очерка Александра Николаевна. — Ведь он пишет о фронтовиках, о себе и своих друзьях. А тема фронтовиков для меня самая дорогая, если хотите, самая святая».
* * *
Эта тема самая святая и для Михаила Львова. В 1976 году в Приволжском книжном издательстве в серии «Подвиг» появилось новое, третье издание сборника «Письмо в молодость» (за первое поэт был удостоен звания лауреата премии «Орленок» Челябинского обкома комсомола). В книгу первых двух изданий автор включил не только стихи, но и рассказы, посвященные ветеранам Челябинской добровольческой танковой бригады, их мирной жизни и труду.
Волнующи в ней строки «Из фронтовых записок». Емко, достоверно передают они детали солдатских будней. На одной из страниц читаем:
«Повар Кочнев, гвардии рядовой, челябинец, привез на передовую пулеметным огнем обстрелянную кашу, солдатский хлеб, обстрелянный пулеметом. Пули в хлебе! Вот и такой хлеб ело мое поколение».
К этим словам едва ли надо что-то добавлять.
В сборнике имеется и раздел песен. Здесь и полюбившаяся фронтовикам «Сидят в обнимку ветераны», и ставшая лауреатом Всесоюзного телевизионного конкурса — «Горячий снег».
Молодым созидателям, труженикам грандиозных строек и заводов страны М. Львов посвятил сборник «Живу сегодня» («Современник», 1973). В нем поэт ведет взволнованный репортаж с Волжского автомобильного и КамАЗа, из Магнитки и с Крайнего Севера. Он рисует характерные черты нашего века, воспевает его героев.
Это своего рода поэтический рассказ о строительстве «современнейшего сверхзавода», о «новых богах труда» — камских большегрузах, о «городе воздушно-высотном», который «будет молодостью заселен», о проложенных здесь «молодых проспектах Дерзаний». Он написан как бы на одном дыхании.
На том подъеме,
На взлете
том —
Родней
и домны,
Родней
и дом, —
делится автор.
«Великий индустриальный Урал качал меня на своей ладони. Я физически ощущал мускулатуру магнитогорских домен».
Но это было в юности. А каков сейчас Урал? Каков Челябинск? Чем он стал в судьбе поэта?
Ну, что же,
снова, значит,
здравствуй,
Индустриальный
великан!
Опять в душе
греми
и властвуй,
Твой облик
навсегда
мне
дан,
Как людям
молодость
дается,
Как имя
или как судьба.
Здесь
редко быть мне
удается.
Но ты и нынче
мне судья.
Суди — по праву
воспитателя,
Стыди — когда
забуду стыд.
Зови — по праву испытателя —
К летящим
куполам
орбит.
Суди — по правилам науки.
Оценок
мне
не завышай.
Но опускать
устало
руки,
Как и тогда,
не разрешай!..
В стихотворениях «Магнитогорск», «Каска сталевара» и других звучит гордость за сегодняшнюю богатырскую мощь края, за его мастеровых людей:
Себя увереннее
чувствую,
Когда со мною ты,
Урал.
Лирический герой книги стихов «Объяснение в любви» («Современник», 1975), переживший все ужасы войны и горечь утрат, трудности послевоенных лет, сумел сохранить в себе свежесть и чистоту чувств, благородство души. «Объяснение в любви» — это объяснение близкому другу в самом дорогом, самом сокровенном…
В серии журнала «Огонек» в этом году, к 60-летию поэта, вышел сборник «Лицо души».
Поэт верен своей теме.
Я прочитал у Горького когда-то:
«Лицо души», — прекрасные слова.
…Лицо души собрата и солдата
Я видел и в минуты торжества,
В сиянии победного салюта,
И в молниях разрывов фронтовых,
И в светлые, и в темные минуты…
Лицо души погибших и живых —
Оно живет в их песнях и деяньях,
Победных лет в сиянье и красе.
В каких — не помним — были одеяньях,
В каких сраженьях — это помним все.
…Тараненное времени ветрами,
В морщинах
у ровесника чело.
Трагически стареют ветераны —
Лицо души, как в юности, светло!..
«Стихи Львова верно и ярко отражают мужественный путь поколения, к которому принадлежит поэт, они проникнуты острым чувством современности, темпераментны и гражданственны», —
писал о творчестве нашего земляка большой мастер слова Леонид Соболев.
…Пока
я
Время
воспеваю
И дальше
воспевать хочу,
Пока
я буду с ним считаться,
И наполняться буду
им —
Могу
поэтом я считаться,
Могу
считаться
я живым».
Эти слова, пронизанные мудростью сердца, сказаны несколько лет назад. Но с полным правом автор может повторить их и сегодня, и завтра.
* * *
В стеклянно-морозном воздухе, словно запоздалый гром, прокатился грохот пролетавшего над Переделкино реактивного лайнера. Октябрьское стылое небо прочертила густая белесая полоса. Михаил Давыдович запрокинул голову, посмотрел вслед самолету.
— Вот так и годы наши, — заметил с грустью. — Уж не как птицы, а как реактивные лайнеры. Улетают все быстрей и быстрей. И безвозвратно. У людей моего возраста все больше остается там, позади, и все меньше — впереди. Что сделаешь? Это неотвратимо. Но ведь сколько еще надо успеть? Сейчас работаю, как никогда. Порой по пятнадцать часов — суток не хватает.
Пишу о погибших, о ветеранах. Эта тема приходит сама, как боль. Я уже писал как-то, что живу и работаю как бы между двумя полюсами: Прошлым и Настоящим, Воспоминаниями и Действительностью. Нам, поэтам, нельзя демобилизоваться, выключаться из жизни, думать, что наконец-то настала пора отдыха…
Я еще в долгу перед теми, кого уже нет в живых, — Михаил Давыдович отвернулся, помолчал. — Помнишь, я читал тебе стихи, посвященные разведчику Саше Ярошенко, — он погиб от пули немецкого снайпера. Так вот Саша говорил: «Ежели меня фриц убьет, это одно… А вам погибать никак нельзя. Вы еще должны рассказать нашим детям и внукам о всех павших, обо всей этой войне…»
Голос Львова дрогнул.
— Мне довелось побывать в Италии и познакомиться с работами великого художника Беато Анжелико. Меня поразило: он писал свои полотна на коленях и плакал. Так по-святому относился к своей теме…
О нашем огненном поколении — о тех, кто не вернулся с полей сражений, и тех, кто чудом остался в живых, — надо писать с таким же священным трепетом!..