Большая элегия

Сергею Калашникову

Лес уронил багряный свой убор,

Мороз посеребрил мой взгляд печальный,

И в этой прелести первоначальной

Живу я, милый друг мой, до сих пор.

Куда как славно по снегу брести,

А вот куда не знаю – как придется.

Вода не умерла на дне колодца,

За остальное Бог меня прости.

Я просто жил, купал ступни в росе,

Косил траву, варил уху из рыбок.

Я без ужимок жил и без улыбок,

Наверное, я жил не так, как все.

А вот теперь я думаю и злюсь –

Какой там Ленин и какой там Сталин?

Один Державин лишь монументален –

Не трусь, еще проснется наша Русь!

А за окном опять идет снежок,

Такой веселый, на бомжа похожий,

И улыбается ему прохожий,

Его воспринимая как ожог.

Мой милый друг, я сделал выбор свой –

Глоток свободы и глоток природы.

Я у волчицы принимаю роды,

За мною звезд всегда идет конвой.

Чем кончится все это? Никогда

Не кончится, а будет длиться вечно,

И будет плакать ночь, и будет течь на

Плечи мои мертвая вода.

Настанет день, хороший день такой,

Когда ты поглядишь на мир иначе,

И улыбнешься, и зайдешься в плаче,

Объятый необъятною тоской.

Потом настанет жалкая пора

Австрийцев, немцев и других французов,

И одноглазый тут придет Кутузов,

Чтоб ропот отличить от топора.

Он медленно поднимет АКМ

И поднесет его к слепому глазу –

Твой АКМ! – и страшно станет сразу

Французам, немцам и румынам всем.

Кромешный август, черный Сталинград,

Где по ночам светло лишь от бомбежек,

Где и чернобыльский рыдает ежик,

Где Бог тебе не друг и черт не брат.

Что, стало страшно? Да, ведь там солдат

Через минуты две как умирает.

Офелия в реке белье стирает,

И мерзнет от мороза супостат.

Ну что ж, придумаем другой сюжет,

Немножечко отличный от вендетты –

Там ни Ромео нет и нет Джульетты,

Да и Шекспира, в общем, тоже нет.

Гам кровь с любовью сладко рифмовать,

Там поцелуй останется на ужин,

Там ты настолько нежностью контужен,

Что девушку не уложить в кровать.

А что Россия? Что Россия – там

Безмолвствуют и водку пьют сердито,

И греки там молчат, и Афродита,

А кто и говорит, так Мандельштам.

Экклезиаст пусть тоже помолчит,

И кто его, безумного, придумал:

Иди, мол, в бездну и гори в аду, мол,

Где жизнь твоя поднимется на щит.

Вернемся в Русь. Березки тут растут,

Которых да не раз воспел Бианки,

Тут рубят головы порой по пьянке,

Кресты святые ставят так же тут.

Ах, как они сияли те кресты

На куполах высоких и прилежных.

Я так любил их, радостных и нежных,

Чтоб тоже головы рубил. А ты?

Калашникову что тебе скажу:

В дырявой нашей памяти увечной

Одна лишь дружба остается вечной,

Любовь и страсть подвластны дележу.

А впрочем, знаешь, не об этом речь –

Подумаешь, блондинки иль смуглянки,

Они, как те клубнички на полянке,

А речь о том, чтоб нашу речь сберечь.

Пусть плавают в речушке караси,

Пусть бабочки пернатые порхают,

Пусть желуди под дубом отдыхают,

Пусть длится жизнь на солнечной Руси.

О чем я? Не скажу тебе о чем.

Ты сам поймешь, пространству потакая

И времени. Гляди зима какая –

Печаль и грусть, и вечность за плечом.

Какой там космос! Видишь чернозем?

Там Мандельштам, и Пушкин, и Державин.

Не Волочкова, даже не Аршавин –

Когда б ты знал, какой мы воз везем!

Вселенский продолжается пожар,

И Бог похож на дедушку Мороза,

В одной его руке мерцает роза,

В другой – стеклянный и волшебный шар.

В котором видно все как наяву,

В котором жизнь расти не перестанет,

А роза то Снегурочкою станет,

А то пролеской прорастет во рву.

Пройдем теперь в прифронтовой лесок,

Там столько васильков и грабов грубых,

Там вечность отпечатана на трупах,

И кровь не проливается в песок.

Герой не тот, кто кушал героин,

Общаясь с веной мыслью сокровенной,

А тот, кто жил лишь жизнью сокровенной,

Как парусами Александр Грин.

Мы отвлеклись. Забыли, что вдали

Или вблизи мороз не то рисует –

Он плоть твою так нежно полосует –

Какой там к черту Сальвадор Дали!

Что Эдуард Мане, что Клод Моне,

Да, хороши, но мне милей Саврасов –

Грачи без выдумок и без прикрасов,

Но мне это достаточно вполне.

Попробуй жизнь прожить и проживешь,

Одним мгновеньем долгим начиная –

Не так, как эта бабочка ночная

Набоковская и не так, как вошь.

А как звезда, летящая в ночи,

Чтобы светить бомжу или святому,

Чтобы тебе помочь дойти до дому –

Да ладно, друг мой, лучше помолчи!

Поговорим о главном – о душе,

Которая помолвлена с судьбою,

Которая живет сама собою

На невысоком третьем этаже.

А выше солнцем говорит луна,

Кокетничает, дурочка такая,

И звезды улыбаются, сверкая, –

Важнее хлопка и нежнее льна.

И Бог опять приходит на балкон,

Чуть бородатый и чуть-чуть поддатый,

Смущенный неожиданною датой,

Которая бежит за ним вдогон.