«Руки города в глине. Как же бездарен он!..»

Руки города в глине. Как же бездарен он!

Я его ранний, натужный, самый корявый горшок –

Хрупкий носитель сажи и разбитых окон,

Ветхих бумажных змеев, ландышей нагишом.

Горе-ваятелю стыдно? Он не прячет глаза!

Ждёт дароносицу для убогих сосудов своих.

Этих сестёр и братьев город мне навязал,

Взял их под мышки, под ноги бросил, затих.

Глиняных кукол болезненны черепа,

Мироточат кресты в их слабых руках.

Карагандинская иконопись скупа

И до небесного таяния легка.

Кто Он, горшечник или гончарный круг?

В лёгких величиною с город пробел.

Иконопись как изморозь поутру –

Дышишь и изменяешь рисунок небес.

* * *

Время – потомственный плотник, мастер лодочных дел. Рубит, снимает лишку… «Не плотников ли Он сын?» Тешет из сердцевины, из самого сердца людей. Шьёт осторожные лодки, суда нездешней красы.

Люди кричат и стонут, лодками быть не хотят. Люди не понимают, о чём говорят топоры. Им не к лицу деревянный и просмолённый наряд, Но под килем снуют уже спины блестящих рыб.

Люди голову прячут – Господи, не меня! «Больно!» кричат и плачут, но не уходят ко дну. Время ведёт обтёску от вершины к корням – Рыбьими тушками лодок легче в вечность нырнуть.

Лодочки – загляденье! Их принимает река.

Новых брёвен и досок времени хватит сполна.

…А мужская рука его, словно воздух, легка,

Если ему подвластны жаворонок и весна.