ПЕРВЫЙ СОН

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПЕРВЫЙ СОН

— Это тебе кажется, — сказал сон мальчику. — Это совсем не телега проехала, это гремят пушки, это начинается Полтавский бой.

— Я тоже не думаю, чтобы это была телега, — ответил мальчик, засыпая. — Тут на колесах делают синие ободки из ваты, что ли, и телеги не тарахтят. Это только в книгах пишут: затарахтела телега, но я никогда не слыхал ни одной телеги. Конечно, бывают мотоциклеты, но они воют, как дикие волки. Я их даже часто путаю с волками, когда сплю.

— Спи, спи, не тарахти, — зашептал сон, глядя недоверчиво: дескать, можно ли уже начинать, и, увидя, что рука мальчика вздрогнула, сжимая носовой платок, а потом вдруг стала слабой и прозрачной, засуетился, прячась за портьерой, потому что не хотел терять времени.

Он переоделся учителем из школы, переоделся очень плохо, но главное было в желтеньких усах и в прыщиках на лбу, и он это хорошо понимал. Он налепил себе на лоб слишком много прыщиков, штук на пять больше, и усы сделал слишком яркие, но мальчик обманулся легко и быстро забормотал наизусть какое-то стихотворение про Пьеретту, которая несла на плече кувшин с молоком.

— Нет, — сказал учитель, — ответь мне лучше про Полтавский бой, начиная с того места, где Кутузов пошел бить французов.

— Я еще маленький, — ответил мальчик слащаво. — Я еще не проходил, я еще сам француз.

— А как твоя фамилия? — спросил сон громовым голосом, уже не боясь, что мальчик проснется, и надел на голову кудрявый паричок Петра Великого, но желтые усы оставил.

Мальчик был действительно маленький и глупый, заметить ничего не мог.

— Меня зовут Пьер, — ответил мальчик неохотно. — И тебя тоже зовут Пьер, я теперь вспомнил, что ты построил Ленинград, мы туда хотим вернуться с папой, а мама не хочет. Скажи мне, пожалуйста, за это, где мой заяц Мими, которого украла Симонна у меня в позапрошлом году?

— Я не знаю, — ответил большой Пьер и заморгал глазами воровато, как Симонна, потом он заплакал и сказал тонко: — Отец, отец, эти русские обвиняют меня, что я украла этого желтого кролика у ихнего сына. Я его никогда, никогда даже не видела.

Но уже посреди комнаты стоял желтый заяц и, подняв лапу, делал стойку на воров, как охотничья собака. За стеной папа мальчика и два его товарища пели и играли на гитарах.

— Было дело под Полтавой, — завыл заяц и посмотрел невидящими стеклянными глазами на отельные линялые обои. Цветы на обоях весело шелохнулись и немножко проросли. Синяя роза уронила лепесток на пол, и он тяжело покатился, как гулкий шарик, под кровать.

— Пли! — заорал Петр Великий.

Мальчик вздохнул и сел на постели. Нечего было и думать о покое. Под окном шел Полтавский бой. Торговки цветов, рыдая, уносили свои букеты в подворотни. Русский генерал-сосед превратился в фотографию своего сына, убитого под Каховкой, и плоско прокрался вдоль стены к чьей-то чужой лошади. Картечь завизжала на весь Париж. Заяц перебежал дорогу шведскому королю, и он тотчас же отступил. Он был весь нежный и белокурый, ему принесли мундир из соседнего музея, и он заговорил по-шведски и фински. Петр Великий ударил мальчика и велел ему бежать вперед.

— Я — маленький, — зарыдал мальчик, — я хочу отвечать Бородино.

С пятого этажа спустилась русская девочка Елена с сияньем на голове.

— Я — святая, — сказала она, — я — Елена, я — остров.

И стала сворачивать из бумаги треуголку. Петра Великого уже не было. На огромной площади лежал он в маленьком мавзолейчике, и люди платили по франку, чтобы посмотреть на него.

— Кто победил при Бо-ро-ди-но? — строго спросил учитель с желтыми усами.

— Французы, — пискнула Симонна.

— Суворов, — крикнул Саша, разносчик пельменей из лавки Дуга.

— Я, — сказала Елена и стала кривляться. Она надела треуголку набекрень и подняла левую ногу до потолка. — Я учусь балету и буду мисс La Russie emigree лет через восемь.

Спящего мальчика никто не трогал. Минут пять тому назад он тихо запер всех солдат в коробку и снова улегся в постель. Синяя роза уронила на него жучка, и жучок сидел у него на мизинце и распускал из-под крыльев длинный тюлевый тоненький шлейфик.

— Меня зовут Плющ, — звенел жучок.

— Нет, нет, — сердился мальчик, — Тебя зовут как-то иначе.

— Корсика! — вздохнул на всю комнату Наполеон. — Летние лагеря для шоферов, 600 франков в месяц, а поехать невозможно, потому что надо кормить семью.

— Обойдемся и без тебя, — сказала мама, садясь на кровать мальчика. — Тебе действительно отдохнуть нужно. А Петя все равно поедет в лагерь со скаутами.

— Мал он для скаута и масонства, — ответил отец.

Мать вздохнула и повела бровями на Симонну и Елену. Девчонки сразу исчезли. Мать встала перед зеркалом, у нее были бледные волосы и черные брови, она тоже училась в балетной школе, пока не познакомилась с отцом. Она ходила по комнате и все становилась на носочки, по привычке. Она улыбалась и напевала:

— Вишневый садик коло хаты, хрущи над вишнями гудут.

— Меня зовут Хрущ, а не Плющ, — сказал майский жук с мизинца мальчика. — Я пошутил.

Потом он раскланялся и улетел в стену. Мать засмеялась.

— А Герасименко за мной ухаживает, — сказала она.

— Я хочу пить! — захныкал мальчик, садясь на кровати.

В комнате было тихо, над постелью отца висела Красная площадь в рамочке, на столике мальчика были сложены книжки русской четверговой школы. На обложке истории стоял бородатенький Минин и держал двумя пальцами за плечо толстую девчонку. Это была его жена, которую он хотел заложить.

— Герасименко — сволочь, — сказал мальчик четко. — Я с ним не разговариваю.

— Я тебе поговорю, — сказал отец, выходя в коридор, и оставил дверь открытой.

Мать подала мальчику воду.

— Здравствуйте, Ариадна Игнатьевна, — крикнул отец в коридоре. — Что же вы так рано возвращаетесь? Как сбор?

На лестнице зашуршало платье, вероятно голубое.

— Сбор — хороший, ~ ответила Ариадна Игнатьевна низким полным голосом известной певицу. — Караимов дал пятьсот и программу не взял.

— Похоже на него, — сказал отец и спросил снова: — Что же так рано?

— Я поссорилась, — ответила певица быстро, — Я поссорилась с Верхушиной и Сталяревским. Я спела свой номер и уехала. Она наглая.

— Заходите, — пригласила из двери мать.

— А деточка ваш спит? — спросило голубое платье, входя. — Первый сон до полуночи — самый крепкий. Счастливое золотое детство.

Он плохо спит, — пожаловалась мать. — Даже ругается во сне. Ей-Богу, такой, все-таки, вредный ребенок.

— А вы, душечка, почему не мажетесь кремом на ночь? — спросила певица и уронила цветок с плеча на кровать мальчика. — Конечно, вы — молоды, но это так скоро проходит — молодость.

— Красавица, красавица, — думал мальчик. — Она — самая красивая во всем отеле и думает, что мама моложе ее. Какая она наивная! Совсем мама не моложе ее. Маме наверняка, наверно, лет сорок.

— Что работа? — спросила певица.

— Сегодня сделал 60, — сказал отец с презрением. — Вот и считайте, что остается на руках.

— Спи, младенец мой прекрасный, — запел слабый чужой голос.

Потолок закружился и раздвинулся, посыпались увядшие розовые розы. Первый сон уступает место второму — без сновидений. Наступала полночь.