Именем пролетариата*
Именем пролетариата*
Какое время переживаем мы? Время ли, когда «народ безмолвствует»1, когда может говорить именем пролетариата любой публицист-интеллигент, хотя бы то и член партии? Я думаю, что пролетариат отнюдь не безмолвствует, а уже достаточно настойчиво выражает свою волю во всех областях жизни, в том числе и в области культурной.
Тов. Керженцев говорит, что пролетариат будет прав, если потребует снятия целого ряда чуждых ему пьес с театральных сцен2. Да, будет прав, но, однако, до сих пор не требует. Тов. Керженцев перечисляет даже самые великие произведения искусства, произведения Софокла и Шекспира, как неподходящие. «Беда не велика, если пролетариат поймет их только через двадцать лет!» — но тут-то и ошибка ваша, тов. Керженцев: пролетариат их великолепно понимает и сейчас. Да, я видел красноармейские спектакли, я видел, как, затаив дыхание, следит красноармейская, крестьянская, пролетарская публика за каким-нибудь «Гамлетом», или в Петрограде за спектаклем «Мера за меру»3, хохоча до упаду в комических местах и чутко настораживаясь, как только подымается настроение. И представьте себе, тов. Керженцев, я не только видел, как скучал пролетариат на постановках некоторых «революционных» пьес, но даже читал заявление матросов и рабочих о том, что они просят о прекращении этих «революционных» спектаклей и о замене их спектаклями Гоголя и Островского!
Вся беда заключается в том, что тов. Керженцев, отщепенец буржуазного мира, своего рода футуро-коммунист, весьма интересовался всегда культурным разрывом между заслонявшими свет иерархами старой культуры и буйной молодежью, еще не знавшей, на какой путь ей вступить, но тем не менее полной горячего желания двигаться вперед. Вот, например, из Германии мы получаем известие, что там группа Акцион4примкнула к крайнему левому рабочему течению и что рабочая партия не знает, как ей с этим быть. Так же точно в Петрограде большая группа футуро-коммунистов поставила партию в несколько неловкое положение: с одной стороны, люди, несомненно, революционного настроения, с другой стороны, большие фантасты, пошедшие по пути, явно непонятному (может быть, пока непонятному) пролетариату5. Нечто подобное делается и в области так называемого революционного театра.
Тов. Керженцеву кажется, что старые театры надо упразднить, что надо заменить их празднествами, а пролетариат требует, чтобы с 75% билетов в старый театр, распространяемых среди них, мы перешли к 90%. Тов. Керженцеву кажется, что пролетариат должен устремиться по линии коллективного исполнения, а пролетариат без ума любит всякое индивидуальное мастерство, и никогда не видишь такого энтузиазма, как когда рабочий видит настоящего, подлинного профессионального мастера, поражающего блеском своей техники, особенно когда эта техника выражает содержание, способное затронуть в нем человека вообще, а тем более человека-революционера.
Да, пролетарская культура есть продолжение буржуазной культуры. Да, в этой области нет и не может быть разрыва. Да, пролетариат принимает локомотив, океанский пароход, беспроволочный телеграф, принимает все достижения истинной буржуазной культуры, ноотрицает привилегию меньшинства пользоваться этими культурными благами, отрешая от них народные массы. И социалистическая культура будет заключаться не в коренном революционном изменении локомотива и беспроволочного телеграфа, а в страшной быстроте дальнейшейэволюции техники.
Так же точно и в области искусства. Человеческая культура достигла здесь замечательного формального совершенства, и это формальное совершенство будет усвоено пролетариатом; здесь он найдет своих формальных учителей, а не в керженцевских и не в каких бы то ни было «исканиях», в своих маленьких лабораториях придумывавших новые пути для пролетарской стихии. Она свои пути определит сама тем, что: во-первых, вложит в старые формы новое содержание, и вложит так стихийно, что не надо будет никакого воробьиного чирикания о необходимости заменить старый театр новым, а произойдет это само собой, как сама собой происходит весна, произойдет в результате культурного подъема массы, которого теперь, по одержании военной победы, ждать уже недолго; во-вторых, сами формы начнут, конечно, широко меняться, но меняться они начнут органически в неразрывной связи с техникой, художественно усвоенной, совершенно так же, как и в области промышленности.
Но пролетариат, чувствуя ненависть к прошлому, стремится разорвать с ним и положить между собой и культурой двадцать лет недоразумения, которые т. Керженцев считает «не бедой»? На это действительно толкают его только некоторые нервные интеллигенты. Сам же он великолепно сознает и то, что он сильней, моложе, шире, глубже любого работавшего в области культуры класса, зная и то, что он действительно молод и потому должен учиться, и то, что приобретения тысячелетней культуры не есть пустячки, на которые поплевывает тот или другой «революционер» мансарды, а есть огромное человеческое достояние, к которому пролетарий относится по-хозяйски.
Тов. Керженцев находит весьма компрометирующим, что моя осторожная точка зрения делает возможным принятие ее самыми различными элементами. Я молчал до сих пор о событиях на съезде по рабоче-крестьянскому театру6, но уж если дело дошло до упрека мне в своего рода оппортунизме, то Позволяю себе высказаться по этому поводу. Всю позицию тов. Керженцева я считаю политически ошибочной и даже недопустимой. Тов. Керженцев с наслаждением говорил, что ему удалось растянуть тире, соединяющее понятие рабоче-крестьянский театр, чуть не в пропасть. Тов. Керженцев с величайшим задором старался оттолкнуть крестьян и их представителей на этом съезде всякого рода подчеркиванием гегемонии пролетариата и отсталости крестьянства… Никто не отрицает, что крестьянство и пролетариат — классы разные, с разными классовыми устремлениями, но делать из этого тот вывод, что следует каждый раз, даже по вопросам культурным, стараться разделитьлинии, когда они сливаются, — значит быть чрезвычайно плохим политиком. Всюду, где мы можем свить эти линии, там гегемония пролетариата сказывается не фразами и резолюциями, а его действительной подлинной силой.
То же самое относится и к интеллигенции. Я буду чрезвычайно рад, когда наши формулы в области науки, искусства, их роста и их популяризации окажутся приемлемыми для корифеев искусства и науки прошлого, это будет значить, что пролетариат завоевал их. И не бойтесь, тов. Керженцев, за пролетариат, не бойтесь, что Южин или Таиров, что какой-нибудь физиолог вроде Павлова, или физик вроде Лазарева, филолог вроде Mappa смутят пролетариат и собьют его с пути. Каждый раз, как пролетариату преподнесут что-нибудь действительно идущее вразрез с его идеалом, — он сумеет отшвырнуть от себя подобную псевдонауку, но не опекайте его и не говорите за него, лучше присмотритесь к тому, что действительно делается в районных театрах и театрах центральных, лучше подивитесь тому изумительному чутью, с которым пролетариат оценивает настоящее мастерство и не настоящее.
Я питаю глубокую уверенность, что линия, которую я веду, находится в самом непосредственном соприкосновении с желаниями и чутьем самого пролетариата. Беда в том, что мы недостаточно еще в этом направлении сделали, беда в том, что театр еще не дан совершенно и полностью рабочим, что еще не удалось привести рабочие массы в лаборатории и аудитории, что еще не удалось внедрить науки на самые фабрики и заводы, а не в том, что пролетариат (не беда!) двадцать лет остался бы, в силу навязываемой ему тов. Керженцевым ненависти к прошлому, в положении отщепенца от всех завоеваний культуры и андреевского голого человека на голой земле7.
Р. 5. Я не знаю, присутствовал ли тов. Керженцев на чисто пролетарском чествовании «буржуазного» Герцена. Слыхал ли он те энтузиастические аплодисменты, которыми пролетарская аудитория наградила исполнение Эгмонта «буржуазного» Гёте с музыкой «буржуазного» Бетховена в исполнении «буржуазного» Южина8. Если он при этом взрыве восторга испытывал ощущение, что пролетариату нужно еще двадцать лет, чтобы понять такие перлы художественности, — то его закоренелых предрассудков уже ничто не в состоянии изменить.