Революция и искусство*

Революция и искусство^*

1

Для революционного государства, как Советская власть, по отношению к искусству вопрос ставится так: может ли что-нибудь революция дать искусству и может ли искусство дать что-нибудь революции? Само собой разумеется, государство не имеет намерения насильно навязать революционные идеи и вкусы художникам. От такого насильственного навязывания могут произойти только фальсификаты революционного искусства, ибо первое качество истинного искусства — искренность художника.

Но кроме насильственных форм есть и другие: убеждение, поощрение, соответственное воспитание новых художников. Все эти меры и должны быть употреблены для работы, так сказать, по революционному вдохновлению искусства.

Для буржуазного искусства последних времен крайне характерно полное отсутствие содержания. Если мы имели еще кое-какое искусство, то это были, так сказать, последыши старого. Чистый формализм бил через край повсюду: в музыке, живописи, скульптуре и литературе. От этого страдал, конечно, и стиль. На самом деле никакого стиля, в том числе и стиля быта или архитектурного, последняя эпоха буржуазии совсем не смогла выдвинуть, выдвигала только причудливый и нелепый эклектизм. Формальные искания выродились в чудачества и штукарства или в своеобразный, довольно-таки элементарный педантизм, подкрашенный разными головоломными умствованиями, ибо подлинное совершенство формы определяется, само собой, не чистым формальным исканием, а нахождением соответствующей формы, общей для всей эпохи, для всей массы, характерным чувствованием и идеями.

Таких чувствований и идей, достойных художественного выражения, в буржуазном обществе последних десятилетий не было вовсе.

Революция приносит с собою идеи замечательной широты и глубины. Она зажигает вокруг себя чувства напряженные, героические и сложные.

Конечно, старые художники стоят перед этим содержанием не только в беспомощном состоянии, но и с полным их непониманием. Им даже кажется, что это какой-то варварский поток примитивных страстей и узких мыслей, но так кажется им только в силу их собственной подслеповатости. Многим из них, как раз особенно талантливым, это можно даже растолковать, можно, так сказать, расколдовать их, раскрыть им глаза. Но в особенности приходится рассчитывать на молодежь, которая гораздо восприимчивее и может, так сказать, воспитаться уже в самых волнах огненного потока революции. Таким образом, я жду очень много от влияния революции на искусство, попросту говоря — спасения искусства из худшего вида декадентства, из чистого формализма, к его настоящему назначению, мощному и заразительному выражению великих мыслей и великих переживаний.

Но рядом с этим у государства есть другая постоянная задача в его культурной деятельности, именно — распространять революционный образ мыслей, чувствований и действий во всей стране. С этой точки зрения государство спрашивает себя: может ли ему быть в этом полезно искусство? И ответ напрашивается сам собой: если революция может дать искусству душу, то искусство может дать революции ее уста.

Кто же не знает всю силу агитации? Но что такое агитация, чем отличается она от ясной, холодной, объективной пропаганды в смысле изложения фактов и логических построений, присущих нашему миросозерцанию? Агитация отличается от пропаганды тем, что она волнует чувства слушателей и читателей и влияет непосредственно на их волю. Она, так сказать, раскаляет и заставляет блестеть всеми красками все содержание революционной проповеди. Да, проповеди, — мы, конечно, являемся все проповедниками. Пропаганда и агитация суть не что иное, как непрестанная проповедь новой веры, вытекающая из глубокого знания.

Можно ли сомневаться в том, что чем художественней такая проповедь, тем сильнее она действует? Разве мы не знаем, что оратор-художник, художник-публицист гораздо скорей находит пути к сердцам, чем не одаренные художественной силой? Но коллективный пропагандист — коллективный проповедник нашего времени; коммунистическая партия, — с этой точки зрения, должна вооружиться всеми формами искусства, которое, таким образом, явится подспорьем для агитации. Не только плакат, но и картина, статуя, в менее летучей форме, но овладевая более глубокими идеями, более сильными чувствами, могут явиться, так сказать, наглядным пособием при усвоении коммунистической истины.

Театр так часто называли великой трибуной, великой кафедрой для проповеди, что на этом не стоит и останавливаться. Музыка всегда играла громадную роль в массовых движениях: гимны, марши являются необходимой принадлежностью их. Надо только развернуть эту магическую силу музыки над сердцами масс и довести ее до высшей степени определенности и напряжения.

Мы пока не в состоянии в широкой мере пользоваться для целей пропаганды архитектурой, но создание храмов было, так сказать, конечной, предельной и в высшей степени мощной формой воздействия на социальную душу, и, создавая, быть может, в близком будущем наши великие Народные дома, мы противопоставим их народным домам прошлого — церквам всех вероисповеданий.

Такие формы искусства, которые возникли только в самое последнее время, как, например, кинематография, ритмика, могут быть использованы с огромным результатом. О пропагандирующей и агитационной силе кино смешно распространяться, она колет глаза каждому. И подумайте — какой характер приобретут наши празднества, когда через посредство Всевобуча¹ мы будем создавать ритмически действующие массы, охватывающие тысячи и десятки тысяч людей, притом не толпу уже, а действительно строго одержимую известной идеей, упорядоченную, коллективную мирную армию.

На фоне подготовленных Всевобучем масс выдвинутся другие меньшие группы учеников наших ритмических школ, которые вернут танцу его настоящее место. Народный праздник всеми искусствами украсит окружающую его раму, которая будет звучать музыкой и хорами, выражать его чувства и идеи спектаклями на нескольких подмостках, песнями, декламацией стихотворений в разных местах в ликующей толпе, которая сольет потом все во всеобщем действе.

Это то, о чем мечтала, к чему стремилась Французская революция, это то, что проносилось перед лучшими людьми культурнейшей из демократий — афинской, и это то, к чему мы уже приближаемся.

Да, во время шествия московских рабочих мимо наших друзей из III Интернационала², во время праздника Всевобуча³, который был дан после этого, во время большого действа у колоннады Биржи в Петрограде⁴, — чувствовалось уже приближение того момента, когда искусство, ничуть не понижаясь, а только выигрывая от этого, сделается выражением всенародных идей и чувств, идей и чувств революционных, коммунистических.

2[142]

Революция как явление огромной и многогранной значимости многосложно связана и с искусством.

Если мы посмотрим вообще на соотношение между искусством до революции и в нынешний пятый год ее бытия, то мы заметим по разным направлениям ее чрезвычайное влияние. Прежде всего революция совершенно изменила быт художников и их отношение к рынку. В этом смысле, правда, художники могут скорее жаловаться на революцию, чем благословлять ее.

В ту пору, когда война и блокада вызвали к жизни интенсивный военный коммунизм, частный рынок был совершенно разрушен для художников, что поставило тех из них, которые имели имя и могли легко реализовать свои произведения на таком рынке, в тяжелое положение и оттолкнуло их вместе с буржуазией от революции.

Это разорение богатых меценатов и покровителей меньше сказалось, конечно, на художниках молодых, непризнанных, в особенности на художниках левого направления, которые не пользовались рыночным успехом. Революционное правительство постаралось сейчас же, насколько могло, заменить недостающий сбыт художникам путем государственных заказов и покупок. Эти заказы и покупки попадали в особенности к тем художникам, которые охотно соглашались работать на революцию в театре, путем плакатов, украшений во время празднеств, революционных памятников, концертов для пролетариата и т. д. и т. п.

Конечно, первые годы революции с их тяжелым экономическим положением ухудшили быт художников, но они же явились очень большим толчком к развитию творчества у молодежи.

Важнее, пожалуй, чем эти чисто экономические взаимоотношения, те психологические результаты, какие революция имела.

Здесь наблюдения могут производиться в двух направлениях: с одной стороны, революция, как грандиозное социальное происшествие, как необъятная и многоцветная драма, могла сама по себе дать огромный материал для искусства и в значительной степени сформировать новую художественную душу.

Однако в первые годы революции это влияние ее на искусство было мало заметно. Правда, были написаны «Двенадцать» Блока и кое-что другое, вроде, скажем, «Мистерии-Буфф» Маяковского, много было произведено хороших плакатов, некоторое количество недурных памятников, но все это далеко не соответствовало самой революции. Быть может, это в значительной степени объясняется тем, что революция с ее огромным идейным и эмоциональным содержанием требует более или менее реалистического выражения, прозрачного, насыщенного идеями и чувствами. Между тем как художники-реалисты и приближающиеся к ним направления, как я уже отметил выше, гораздо менее охотно шли навстречу революции, чем новые направления; последние же — беспредметные приемы которых очень подходящи для художественной промышленности и орнамента — оказались бессильны для того, чтобы выразить психологически новое содержание революции. Таким образом, мы не можем похвастать тем, чтобы революция, повторяю, в первые годы, когда воздействие ее было наиболее сильно и проявление наиболее разительно, создала достаточно выразительную для себя художественную одежду.

С другой стороны, революция не только могла влиять на искусство, но и нуждалась в искусстве. Искусство есть мощное орудие агитации, и революция стремилась приспособить к себе искусство в агитационных целях. Однако сравнительно весьма редки были такие достижения, когда агитационные силы соединялись с подлинной художественной глубиной. Агитационный театр, отчасти музыка, в особенности плакат, несомненно, имели в первые годы революции значительный успех в смысле массового своего распространения. Но лишь очень немногое можно отметить здесь как вполне художественно удовлетворительное.

Тем не менее в принципе положение оставалось верным, революция должна была дать художникам чрезвычайно много, дать им новое содержание, и революции нужно было искусство. Союз между нею и художниками рано или поздно должен был наступить. Если мы обратимся теперь к текущему моменту, то мы заметим значительную разницу 1922 года по сравнению с 1918 и 1919 годами. Прежде всего, появляется опять частный рынок. Государство, вынужденное перейти к скуповатому планомерному художеству, года на два совершенно прекратила почти всякие закупки и заказы. С этой точки зрения с нэпом колесо как будто бы повернулось назад, и действительно, мы видим почти рядом с полным исчезновением агитационного театра появление развращающего театра, появление того гривуазного кабака, который является одним из ядов буржуазного мира и который выступил, как чумная сыпь, на лице столиц России вместе с новой экономической политикой. В других областях искусства, хотя в меньшей мере, заметно это же возвращение к печальному прошлому.

Однако не нужно быть пессимистом, следует обратить внимание и на другое. Действительно, рядом с этим, улучшение быта, наступившее в последнее спокойное время, как раз выявляет уже сильнейшее действие революции на душу художника. Революция выдвинула, как это теперь ясно, целую фалангу писателей, частью называющих себя аполитичными, но тем не менее поющими или глаголющими именно о революции и в ее революционном духе. Естественно, что идейно-эмоциональная стихия революции прежде всего отражается в наиболее интеллектуальном из искусств — в литературе, но она несомненно стремится разлиться и по другим искусствам. Характерно, что именно теперь создаются журналы, сборники, организуются общества живописцев⁵ и скульпторов., начинается работа архитектурной мысли в том направлении, в каком прежде мы имели только спрос и почти никакого предложения.

Так же точно и второе положение, что революции нужно искусство, не заставит долго ждать своего проявления. Уже и сейчас мы слышим о всероссийской подписке на постройку грандиозного памятника жертвам революции на Марсовом поле⁶, слышим о желании воздвигнуть в Москве грандиозный дворец труда. Республика, еще нищая и голая, все же оправляется хозяйственно, и нет никакого сомнения, что скоро уже одним из проявлений ее выздоровления будет растущая новая красота ее облика. Наконец, последнее, то самое, о чем я начал: быт, экономическое положение художников. Да, конечно, с появлением нэпа художник отталкивается опять к частному рынку. Но надолго ли? Если расчеты наши верны, а они верны, то государство, как капиталист, с его тяжелой индустрией и огромными трестами в области других отраслей промышленности, с его опорой на налоги, с его властью над эмиссией и, прежде всего, с его огромным идейным содержанием, не окажется ли в конце концов гораздо сильнее каких угодно частных капиталистов, покрупнее и помельче, и не перетянет ли к себе в качестве грандиозного мецената, причем действительно культурного и действительно благородного, все то, что есть живого в искусстве?

В короткой статье я мог только парой штрихов обрисовать ту своеобразно изгибающуюся линию отношений между революцией и искусством, которую мы наблюдали до сих пор. Она не прерывалась, она продолжается и дальше.

Что касается правительства, то оно по-прежнему будет стараться по мере сил охранять лучшее в старом искусстве, ибо усвоение его необходимо для дальнейших шагов искусства обновленного, и вместе с тем будет стараться поддерживать активно всякое новаторство, явно полезное для развития народных масс, никогда не препятствуя развиваться новому, хотя бы и сомнительному, чтобы не сделать в этом отношении ошибки и не убить что-нибудь достойное жить, но еще молодое и неокрепшее. В ближайшее время искусству предстоит пережить в революционной России еще несколько очень горьких моментов, ибо ресурсы государства пока малы и растут медленно. Позволить себе роскошь широкой художественной полноты мы не можем, но эти тяжелые времена приходят к концу, и приведенные в этой статье предсказания мои о росте влияния революции на художество, о росте потребности революции в художниках и о росте согласованности между нею и ими — вскоре начнут оправдываться.