НАШИ ДЕТИ*

НАШИ ДЕТИ^*

Они живут рядом с нами — русские дети, маленький народ, не знающий России. У них какая-то своя подводная жизнь: приносят в дом лубочно-раскрашенные французские еженедельники для детей и, сдвинув брови, не улыбаясь, рассматривают нелепые и смешные фигурки; с опытностью старых биржевиков собирают марки, меняют их, бегают на марочную биржу и следят за движением цен по новым прейскурантам; строят из стальных продырявленных пластинок подъемные краны и похожие на эшафот элеваторы (скучные игрушки для маленьких марсиан!); надвинув на голову пластинку с тугими наушниками, хмуро слушают наплывающий с Эйфелевой вышки радиоскрежет и одновременно пробегают глазами заданные на завтра страницы из истории французской революции… К ним никогда не приходят маленькие французы, школьные приятели, и сами они тоже в гости к ним не ходят: не принято. По четвергам — кинематограф. Гениальный Чаплин утирает нос салфеткой своей дамы; ковбой, привстав на седле, ловит свалившуюся со скалы любимую девушку; изящный банкир по случаю падения рельсопрокатных акций подносит к виску изящным движением браунинг.

России наши дети не видали и не знают. К кой-кому из них перешел по наследству обрывок русской хрестоматии со странными картинками. Генерал Топтыгин, развалившийся в санях, девушка, сидящая на окованном сундуке в снежном бору, витязи, выходящие из моря… Дети перелистывают, смотрят, — далекие северные джунгли, «Россия». — «Тарзан», ужасный роман-семечки, пожалуй, пленительнее и ближе.

Иногда заглянут в передовицу эмигрантской газеты, брошенной отцом на столе. Непонятно. Раскроют «Архив русской революции» — скучно.

* * *

Путь один — русская книга. Если кто-либо из взрослых поможет детям и среди бесчисленных томов разыщет и укажет то, что нужно, — нет внимательнее, нет роднее читателя, чем русские дети. Лесковский «Кадетский монастырь», либо «Зверь», либо «Неразменный рубль», даже в простом домашнем чтении-журчании сразу заставит детей забыть о вечернем радио и о подъемных кранах из стальных пластинок. Так не слушают (да и не читают этого вздора вслух) ни «Тарзана», ни «Генерала Дуракина» из серии несменяемой «розовой библиотеки», ни отвратительных еженедельников из угловых лавочек.

И, быть может, самый непропащий, самый плодотворный час эмигрантского досуга тот час, когда мы, отойдя от наших правых-левых планетарных споров, знакомим детей с настоящей русской книгой. Вы увидите чудо: маленький иностранец Иванов, с запинкой лепящий фразу на родном языке, вдруг на ваших глазах станет русским. Где надо — бойко и задорно улыбнется, где надо, — по-русски задумается, а если задаст вопрос, то вы и по вопросу поймете, что дошло как раз то, ради чего автор и огород городит…

Даже, казалось бы, такая взрослая, сложная книга, как «Мертвые души». Повторите в коляске с Чичиковым его знаменитое путешествие, прихватив с собой в попутчики знакомого русского мальчика, вы не пожалеете об этом. С такой свежестью восприятия, так неожиданно легко схватит он и разгадает, вглядываясь и узнавая на каждом повороте дороги свое невиданное-неслыханное. И вы, напрягая память и отвечая на жадные детские расспросы, благодарно восстановите черту за чертой уплывающую, необъятную картину — Россию…

Ребенок вас поразит. Так комнатная, родившаяся в клетке белка, никогда не видавшая своей лесной родины, жадно внюхивается в каждую хвоину брошенной ей еловой ветки. Всмотритесь пристальнее: пройдет минута, и в каждом движении перед вами заправский лесной зверек.

* * *

Недавно с одной девочкой перечитывали мы «Сказку о рыбаке и рыбке». Прочли, чтобы посравнить и подлинную народную сказку о той же рыбке. Сидели тихо и думали. Быть может, вот эти самые слова:

«На море, на окияне, на острове на Буяне стояла небольшая ветхая избушка; в той избушке жили старик да старуха…»

Слушал от своей няни и сам Пушкин, глядя в окно на качающиеся русские сосны и прислушиваясь к складывающимся в голове вступительным строкам:

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря;

Они жили в ветхой землянке

Ровно тридцать лет и три года.

Девочка, никогда не видавшая России, нарисовала на моем блокноте картинку. Рыбак был похож на бретонского рыбака, старуха на его жену бретонку и корыто на бретонскую лодку. Вокруг корыта росли пальмы. Девочка жила в прошлом году в городке у океана и других рыбаков не видала. А пальмы она видела где-то в другом месте: не то в Африке, не то в парижском ботаническом саду.

* * *

С каждым днем все дальше и дальше уплывает от наших детей русская золотая рыбка. Нам, взрослым, некогда. Черной работы по горло, а в свободные минуты до одури спорим, ходим смотреть Чаплина (мы ведь тоже люди) и играем в шестьдесят шесть. Маленький народ, не знающий России, день за днем подрастает… Пока мы еще понимаем друг друга. Близкое и родное нам еще таится то в одном, то в другом детском сердце.

И порой нечаянно, как дорогой незаслуженный подарок, получишь от маленького иностранца Иванова больше, чем мы ему дали.

Вот страничка из моего детского архива, «Стихи к Пушкину», написанные семилетним русским мальчиком в Риме:

Вот в самой, самой глуши поля

Разлегся на траве густой,

Чтоб пораздумать здесь на воле

Сам Пушкин, наш поэт младой.

Деревья все тихо шумят

И птицы весело поют,

Кузнечик, словно акробат,

Скачет в траве то там, то тут,

Иль пчелка пронесется

Иль бабочка крылом блеснет, —

В его душе все остается

И никогда не пропадет.

Тебе ведь даже и не снится,

Что в самом юношестве лет

С тобою, может быть, случится

И что погибнешь ты, поэт?

Что ты погибнешь на дуэли,

С которою нельзя шутить,

Умрешь ты на серьезном деле

И смерть нельзя предотвратить.

И знал ли ты: со смертию твоей,

Которую ты, как герой принял,

Что ныне плачет по тебе Орфей,

И плакал я, когда твой стих читал

Я читаю вслух эти наивные детские строки, и мне кажется, что стоящий на столе портрет отрока Пушкина сочувственно улыбается. Портрет этот я купил в Пскове, на базаре, у неграмотной бабы-букинистки, быть может, одной из правнучек Арины Родионовны…

Будем верить, господа взрослые, что золотая рыбка еще вернется и наши дети научатся более разумно и бережно с нею обращаться, чем мы.

1927

Париж