«Другая» проза

«Другая» проза

Эклектика и эксперименты

Пребывая в мощном «силовом поле» культурно-художественной традиции XIX-XX вв., современная литература одновременно дистанцируется от нее, вступая в напряженный диалог с культурой последних столетий. Необходимая явлениям искусства художественная целостность соединяет в себе контрастные, нередко взаимоисключающие стороны художественного формирования мира. В стремлении осмыслить новую реальность литература напряженно экспериментирует.

Основным стилевым качеством современной прозы является эклектика, обнаруживающая себя в особой широте формостроения. Так, многообразно и противоречиво осуществляется активное проникновение разговорной стихии в художественную сферу. В произведениях литературное и «мифологизированное» слово оказывается включенным в слово разговорное, диалогическое, просторечное, даже жаргонное (в прозе Л. С. Петрушевской осуществляется разработка «терриконов речевого шлака», внедрение в глубину бытового слова; у В. О. Пелевина – создание «одноразового» языка в пределах индивидуального текстового пространства).

В современном повествовании происходит и интенсивная метафоризация концептуальных образов (например, «круг», «лабиринт», «западня» – у Л. С. Петрушевской; «коридор», «стрела», «башня» – у В. О. Пелевина; «армия» – у С. Е. Каледина, Ю. М. Полякова, А. М. Терехова и др.; «тюрьма» или «зона» – у Л. А. Габышева и С. Д. Довлатова).

Главной сферой анализа становится мир внутренних возможностей человека, необозримый «космос в себе». Если внимание художников предшествующих эпох было приковано к человеку в его социально-историческом и психологическом опыте, то литературу конца XX в. преимущественно интересует «человек феноменологический», «человек как он есть». Художники стремятся не столько к открытию новых художественных типов, сколько к обнаружению более глубоко упрятанных, так сказать, «первоначальных» человеческих эмоций.

Они переносят центр тяжести на мельчайшие движения человеческой души, которые в своей всеобщности и «элементарности» поневоле размывают рельефные очертания прежних типов. В произведениях обнажается абсурд реальных обстоятельств, самая обыкновенная жизнь предстает как жуткий хаос, где иррационально перевернуты человеческие взаимоотношения. В этом случае традиционные формы психологизма оказываются неадекватными действительности, поэтому в новой литературной ситуации писатели заняты поисками более совершенных способов изображения мира и человека. Они нарушают принцип «самодвижения характеров», потому что хотят получить что-то сверх него.

Преимущественное внимание современных художников обращено к сфере бессознательного, что позволяет выразить глубинные, непонятные самим героям-персонажам страхи и тревоги, неуверенность. Специфика «нового» психологизма состоит в том, что он активизирует психологическую роль различных структурных элементов текста: сюжетно-композиционных, ритмико-интонационных и т. д. Так осуществляется синтез условности и правдоподобия, новых форм художественной выразительности – с традиционными.

В произведениях В. С. Маканина («Лаз» (1991); «Сюжет усреднения» (1992) и др.) «усредненность» человека достигает степени тождества с обезличенностью, человек подменяется функцией, теряет собственное лицо и имя. Но именно такая концепция «усредненного» человека толкает писателя на поиск форм и способов высвобождения человеческого из обыденного, стереотипного. Важнейшим среди них становится изображение потока сознания, захламленного штампами и шаблонами, бесконечное блуждание в лабиринтах тоталитарного сознания в поисках своего индивидуального смысла. Знаком обнаружения «внутреннего человека», погружения в глубинные слои его подсознания становятся «голоса» как сложная метафора памяти, утраты смысла и целостности жизни.

Л. С. Петрушевская намеренно подчеркивает несовпадение внешнего и внутреннего, демонстрируя уважение к тайне «чужого» мира. Обнажение сокровенного, сердечная травма, нанесенная героиням, – все эти состояния не становятся предметом психологического анализа, но, напротив, превращаются в фигуру умолчания. Человек в восприятии Петрушевской предстает «вещью в себе» («Бал последнего человека»).