Элизабет Энском и Сократовский клуб
В 1893 году группа христиан-евангеликов внутри Англиканской церкви основала Оксфордский пасторат в надежде, что здесь оксфордские студенты соприкоснутся с более живой и интеллектуально увлекательной формой христианской веры, чем та, которую им обычно представляли при общеобязательном посещении часовни своего колледжа. С 1921 года пасторат размещался в церкви Св. Альдата к югу от центра города Оксфорда и поблизости от самого сердца университета. Хотя первоначально Оксфордский пасторат задумывался как пастырская и евангелизирующая миссия, руководству его становилась все очевиднее важность апологетики. Как христианам найти позитивный, а также критический подход к основным интеллектуальным вопросам современности? Как обеспечить верующим студентам интеллектуальную увлеченность и уверенность в своих взглядах вместо того, чтобы скармливать им высокодуховные банальности?
В 1941 году Стелла Олдвинкл (1907–1989), служившая в пасторате капелланом студенток, решила, что настала пора организовать студенческий форум для обсуждения такого рода проблем. Она пришла к этому выводу после разговора с Моникой Рут Шортен (1923–1993), изучавшей биологию в колледже Сомервилл: студентка жаловалась, что церкви и религиозные общества «попросту считают, будто основные проблемы давно решены — такие, как существование Бога, божественность Христа и так далее». Однако людям явно требовалась помощь, чтобы понять эти основы веры и их отстаивать. Невозможно было опираться на них как на заведомую истину в весьма критически настроенной интеллектуальной среде Оксфорда. Шортен — ей предстояло сделаться главным авторитетом по серой британской белке — отчетливо сознавала необходимость апологетической миссии среди оксфордских студентов.
Проведя в колледже Сомервилл ряд дискуссий для агностиков и атеистов, Олдвинкл решила организовать такого рода форум для всего университета. Сократовский форум задумывался как организация оксфордских студентов, а по правилам университета любому студенческому сообществу и клубу требуется «старший член» — дон, который возьмет на себя ответственность за работу этой организации. Сначала Олдвинкл рассчитывала на Дороти Сэйерс, выпускницу колледжа Сомервилл, но писательница жила в Лондоне и не могла регулярно присутствовать на собраниях клуба[548]. Значит, нужен был оксфордский преподаватель. Но к кому же обратиться?
И вот — гениальное решение: Олдвинкл отказалась от наиболее очевидного варианта (обратиться к капеллану колледжа) и сразу пригласила человека, в котором видела восходящую звезду оксфордской апологетики — к Льюису. К первому заседанию клуба, в январе 1942 года, Льюис уже достиг общенациональной славы. Сократовский клуб быстро сделался одним из главных университетских сообществ, где обсуждали вопросы христианской веры. В триместре члены клуба собирались в понедельники, по вечерам. Льюис почти всегда присутствовал, но обычно не тянул одеяло на себя, выступал он в среднем всего лишь раз в триместр. Достаточно было и его присутствия. Список выступавших пестрит философскими знаменитостями Оксфорда. Хотя направленность клуба однозначно заявлена как христианская, спектр участников весьма широк. Здесь требовали профессионализма — доказательств и умения отстаивать свою точку зрения. Как сам Льюис сформулировал в первом выпуске «Сократовского дайджеста»:
Арену выстроили христиане, и они же бросили вызов… Мы не делаем вид, будто мы беспристрастны. Однако спор — беспристрастен. Он живет своей жизнью, и никто не может заранее сказать, куда он повернет. Мы открыты, мы подставляем под огонь самые слабые свои места — как и оппонент подставляется под наш огонь[549].
Один интересный аспект Сократовского клуба остался неосвещенным: большинство в нем составляли женщины. Возможно, это объясняется личными предпочтениями Олдвинкл или же тем, что клуб создавался на базе колледжа Сомервилл. В списке членов на Михайлов триместр 1944 года 164 члена, из них 109 из пяти оксфордских женских колледжей: Леди-Маргарет-Холл (20), Сент-Эннз (19) Сент-Хильдас (18), Сент-Хьюз (39) и Сомервилл (13)[550].
Учитывая ключевую роль Льюиса в клубе, естественно, что приглашенные ораторы нередко сосредотачивались именно на его идеях и вызывали председательствующего на спор. Так, когда Льюис опубликовал в 1947 году «Чудо» (Miracles: A Preliminary Study), было вполне ожидаемо, что темы этой книги окажутся в центре внимания и дискуссии. Наибольшие споры вызвало утверждение Льюиса, что натурализм опровергает сам себя. Основные линии этого рассуждения изложены в третьей главе «Чуда» под заголовком «Противоречия материализма». 2 февраля 1948 года юный католический философ Элизабет Энском призвала Льюиса к ответу за критику материализма.
Какую форму приобрела у Льюиса критика материализма? Его аргументация намечается в более ранних работах, и ее в самом кратком виде передает фраза из эссе 1941 года «Бог и зло»: «Если мысль — непредусмотренный и не имеющий значения продукт мозговой деятельности, как можем мы полагаться на нее?»[551] Возражая тем, кто называл христианские убеждения, в том числе веру в Бога, попросту результатом воздействия факторов окружающей среды или эволюции, Льюис настаивал: подобный подход в конечном итоге ставит под сомнение тот самый мыслительный процесс, которым он порожден. Те, кто представляет человеческую мысль случайным или побочным продуктом, тем самым опровергают собственные мысли, включая убеждение, будто мысль определяется средой.
Эта линия рассуждений была весьма плодотворной и творческой, и надо сказать, что некоторые современные Льюису «натуралисты» высказывали схожие опасения, в том числе Дж. Б. С. Холдейн, с которым Льюис неоднократно скрещивал шпаги. Материалиста Холдейна смущал такой вывод:
Если мои ментальные процессы полностью определяются движением атомов в моем мозгу, у меня нет причин считать свои убеждения верными. Они могут быть здравыми с химической точки зрения, но это не делает их здравыми логически, и следовательно, у меня нет причины предполагать, что мой мозг состоит из атомов. Чтобы, так сказать, не пилить сук, на котором я сижу, приходится поверить, что разум не сводится целиком к материи[552].
Холдейн предвосхищает аргумент, который выдвинет против его позиции Льюис. В «Чуде» Льюис именно так и рассуждает: если материализм — плод рационального рассуждения, то для того, чтобы прийти к материалистическим выводам, нужно принять как данность надежность самого процесса мышления. Иными словами, если все события детерминированы «иррациональными причинами», как, по мнению Льюиса, утверждает материализм, то сама рациональная мысль должна быть признана результатом таких же иррациональных причин, что противоречит ключевым аксиомам самого процесса рассуждения, который требуется материалисту, чтобы достичь своей материалистической позиции. «Мысль не может быть надежной, если она полностью приписывается действию иррациональных причин»[553].
В этом анализе намечено несколько существенных линий рассуждения, однако требовательный читатель «Чуда» может (и не беспричинно) прийти к выводу, что данная глава написана слегка поспешно. Местами Льюис срезает углы и пропускает звенья в цепочки аргументации, возможно, потому, что это рассуждение уже так ему знакомо, что и для читателя, как ему кажется, здесь все очевидно. и в этом Льюис заблуждался. Если бы на изъяны его аргументации не обратила внимания Элизабет Энском, это сделал бы кто-нибудь другой.
Проблема заключалась не в противостоянии Льюиса материализму. В самом начале своего доклада, сделанного в феврале 1948 года, Энском ясно дала понять, что и она считает материализм неприемлемым. Однако, по ее мнению, конкретно этому способу опровержения материализма, который предлагался в первом издании «Чуда», недоставало научной строгости, чтобы вполне оправдать такой вывод. Главным образом ее беспокоило настойчивое утверждение Льюиса, будто материализм «иррационален»[554]. Энском справедливо указывала — такая мысль, вполне вероятно, приходила в голову многим подготовленным читателям этого первоначального варианта главы, — что не всякая естественная причина должна быть непременно «иррациональной». Энском совершенно верно указала, что многие (возможно, почти все) естественные причины могут быть законно описаны как всего лишь «не-рациональные». Если рациональная мысль порождается естественными «не-рациональными» причинами, нет необходимости отвергать ее надежность лишь по этой причине — пока не удастся доказать, что такие причины предрасполагают к ложным или противоречащим здравому смыслу убеждениям.
Льюис оказался в довольно неловком положении, при этом было ясно, что глава в самом деле нуждается в пересмотре — не потому, что вывод неправилен, но потому что аргументы, подводившие к такому заключению, не были настолько прочными, насколько им следовало быть. Льюис откликнулся на замечания Энском так, словно она тоже была инклингом — инклингом от философии, — и переписал доказательства с учетом ее критики. Пересмотренная версия главы, впервые опубликованная в 1960 году, называлась теперь «Главная сложность природоверия». За исключением первых шести абзацев глава была переделана целиком с учетом возражений Энском. Текст стал намного сильнее с интеллектуальной точки зрения, и его можно рассматривать как окончательное высказывание Льюиса по этой важной теме.
А главный итог этого не совсем приятного столкновения с Энском — как оно сказалось на дальнейшем пути творчества Льюиса. Некоторые биографы, в первую очередь Уилсон, считают этот инцидент первым признаком, а возможно, и причиной существенного изменения в позиции Льюиса. Проиграв спор, говорят они, Льюис утратил убежденность в том, что его вера имеет под собой рациональное основание, и отказался от роли ведущего апологета. Они полагают, что переход к художественному вымыслу — к таким произведениям, как «Хроники Нарнии» — знаменует растущее осознание того, что рациональными аргументами христианскую веру отстоять невозможно.
Однако основной корпус письменных свидетельств, касающихся этого спора, наталкивает на совсем иной вывод. Льюис смиренно признал слабость одного конкретного аргумента, с которым он, надо признать, поторопился, и поработал над его усовершенствованием. Льюис был академическим автором, а ученые книги всегда проверяются судом и критикой коллег до тех пор, пока не удастся наилучшим образом представить факты и аргументы. Льюис давно привык и сам делать подобного рода замечания и выслушивать их, как на собраниях инклингов, так и в личных разговорах с коллегами, в том числе с Толкином.
И Энском видела свою задачу в том, чтобы добиться интеллектуального усовершенствования, а не опровержения позиции Льюиса, которой в целом она явно симпатизировала. Вероятно, Льюис растерялся, когда изъяны его аргументации были столь публично изобличены (с ближайшими друзьями он делился тем смущением, которое вызвал этот инцидент), но удручен он был скорее публичным характером этих усовершенствований, а не самим интеллектуальным процессом. Позитивный и благотворный итог вмешательства Энском очевиден в пересмотренной версии рассуждений Льюиса.
Нет также доказательств того, чтобы Льюис в результате этого столкновения отступил на позиции нерационального фидеизма или же свободной от логики фантазии. Его дальнейшее творчество по-прежнему демонстрирует сильное убеждение в рациональной цельности христианской веры и важной роли апологетики в современном культурном контексте. Более поздние тексты, такие, как «Важен ли теизм?» (1952) и «Упорство в вере» (1955), явно обнаруживают последовательное признание необходимости рациональной аргументации в апологетике. И более того, когда в 1952 году Льюис опубликовал «Просто христианство», он использовал в этом трактате без особых модификаций тот же рациональный подход к апологетике, что и в радиобеседах 1940-х годов, хотя имел возможность что-то поменять, если бы счел нужным.
И критику Энском никак нельзя считать «поворотным пунктом», когда Льюис отказался от рациональной аргументации в пользу иных видов апологетики, основанных на фантазии и нарративе. Следует вспомнить, что к моменту этого спора Льюис успел написать три тома того, что вполне можно именовать «апологетикой, основанной на фантазии и нарративе», — то есть трилогию о Рэнсоме. Иными словами, к моменту этого спора Льюис и сам уже был убежден в важности нарратива и апелляции к фантазии в апологетике. Однажды он заметил, что трилогия о Рэнсоме, как и Нарния, родилась не столько из идей, сколько из образов.
Нарния не была бегством от несостоявшейся рациональной апологетики, это один из равноправных для Льюиса путей, и эти пути соединяются его знаменитым примирением разума и воображения в христианском видении реальности. К сожалению, Уилсон не приводит сколько-нибудь убедительных фактов в пользу своей гипотезы, будто «Лев, колдунья и платяной шкаф» выросли из эскапического возвращения Льюиса в детство после поражения от рук Элизабет Энском в Сократовском клубе[555] или в пользу занимательного, но также не подкрепленного фактами предположения, что Белая Колдунья Нарнии списана с Энском. Момент, когда Льюис собрался связать воедино пестрые фантазийные нити Нарнии, словно образы из страны фей Спенсера, возможно, отчасти и определялся этим столкновением с Энском, но не более того. Льюис начал писать о Нарнии прежде доклада Энском в 1948 году.
В любом случае, это не было «поражением», это была критическая оценка здравого, но неудачно поданного аргумента, благодаря чему в 1960 году Льюис представил тот же аргумент в отредактированном виде. Оксфордский философ Дж. Р. Лукас отстаивал позицию Льюиса на собрании Сократовского клуба в конце 1960-х годов, где воспроизводился тот спор с Энском, и та оценка, что Лукас дал первоначальной дискуссии, сохраняет ценность:
Рассуждение мисс Энском основывалось на различении обоснований и причин, которое ввел Витгенштейн и которое считалось витгенштейнианцами существенным. Это различение было неизвестно Льюису к моменту написания «Чуда», оно едва ли могло быть им воспринято, и сомнительно, применимо ли оно к его тезису[556].
Лукас был совершенно уверен в том, каков источник затруднений Льюиса в 1948 году и почему в итоге самому Лукасу удалось спустя много лет выиграть этот спор:
Мисс Энском напирала, а Льюис — джентльмен, и это не позволяло ему обойтись с дамой так, как она обошлась с ним. Но мне доводилось сталкиваться с ней, и меня соображения джентльменства не стесняли, так что спор определялся лишь реальной весомостью приводимых аргументов. Так вот, я одержал победу.