«Кружной путь» (1933): размечая маршрут веры

В январе 1933 года Льюис в письме Гаю Пококу, редактору лондонского издательства, спрашивал, не заинтересует ли его только что написанная Льюисом книга, «нечто вроде современного Бэньяна»[382] (Джона Бэньяна (1678–1684), автора классического «Пути паломника»). Неуверенный тон этого письма явно свидетельствует о том, что неуспех «Даймера» все еще смущал начинающего автора и он спешил уверить Покока, что на этот раз книга будет издаваться под его собственным именем. Через три недели Покок принял решение опубликовать «Кружной путь».

Свой первый роман, «Кружной путь», Льюис написал в припадке небывалой творческой активности за две недели, с 15 по 29 августа 1932 года, когда гостил в Белфасте у своего давнего доверенного друга Артура Гривза. (Дом Гривза, «Берна», стоял напротив недавно проданного «Маленького Ли», в котором прошло детство Льюиса.) Это первое прозаическое произведение Льюиса вернее всего понимать как попытку с помощью воображения разметить ландшафт и маршрут, по которому движется вера. Как показывает и название книги (буквально: «Обратный путь паломника»), и переписка с Пококом, образцом для нее послужил «Путь паломника» Бэньяна. Однако важно рассмотреть эту книгу и как самоценное произведение, а не как переложение аллегории Бэньяна на язык современных реалий или художественное переосмысление того пути к вере, который прошел сам Льюис. Автор хотел прежде всего исследовать не личную историю, «как Льюис встретился с Богом», а интеллектуальную проблему: каким образом в христианское видение реальности встраиваются и благодаря ему усиливаются и разум, и воображение.

«Кружной путь» можно прочесть на разных уровнях. Наиболее правдоподобное понимание: Льюис предпринял попытку прояснить свой разум, перелить в слова и образы те мыслительные процессы, которые в предыдущие три года сотрясали его установившийся интеллектуальный мир. Обращение принудило его перерисовать карту своего мировоззрения и пересмотреть «договор с реальностью». Новый «договор с реальностью», закладывавшийся в этой ранней работе, создавал внутри упорядоченного мира новое пространство для разума и для воображения. Он предлагал осмысленные нормы и критерии оценки, не впадая ни в антиинтеллектуализм, как наиболее свирепые формы романтизма, ни в эмоционально обедненные варианты рационализма, которые принципиально исключали трансцендентное.

Льюис — мыслитель с сильно развитым визуальным талантом, зачастую он прибегал к образам, отстаивая важнейшие философские и богословские идеи — например, его любимый образ луча света в темном сарае подчеркивает разницу между «смотреть на» и «смотреть в ту сторону». «Кружной путь» представляет собой не философскую защиту веры, но конструирование почти что средневековой mappa mundi [383] — космографического описания ситуации, где человек узнает себя и свою борьбу в поисках пути к истинной своей цели и назначению. Льюис считал, что надежность карты поверяется тем, насколько она способствует извлечению смысла из человеческого опыта.

Многим современным читателям эта книга кажется сложной и непрозрачной, в ней слишком много трудных цитат. Такое ощущение непроницаемости текста (Льюис и сам впоследствии признавал «избыточную темноту» этого сочинения[384]), вероятно, усиливалось изначальным названием: «Псевдо-Беньянов перипл: аллегорическая апология в защиту христианства, разума и романтизма» — к счастью, когда Льюис перечитывал верстку, он благоразумно сократил и упростил заголовок. Льюис, по-видимому, задним числом понял, с какими трудностями многие читатели сталкивались при чтении его первой книги, и в дальнейшем своем творчестве сделал из этого выводы.

Для большинства современных читателей «Кружной путь» больше похож на загадочный кроссворд. Здесь полно намеков на деятелей и движения английской культуры 1920-х — начала 1930-х годов, и все это нужно расшифровать и распутать. Кого Льюис подразумевал под мистером Углом (Mr. Neo-Angular)? На самом деле, тут он направляет огонь из всех орудий на Т. С. Элиота, но, как правило, читатель просто недоумевает, из-за чего сыр-бор. Сосредоточившись на интеллектуальных и культурных явлениях своего времени, Льюис затруднил понимание книги более поздним читателям, не знающим этих людей и движений и недоумевающим, почему это так важно.

Льюис и сам видел эту проблему. К 1943 году, когда прошло десять лет после первой публикации, Льюис признался, что за это время произошли «существенные перемены» в образе мыслей[385] и описанные им движения уже не очевидны большинству читателей. Мир движется дальше, прежние угрозы отошли в прошлое, появились новые. В определенном смысле «Кружной путь» представляет теперь интерес специалистам по интеллектуальной истории, но обычный читатель редко берет эту книгу в руки.

Однако вполне можно читать «Кружной путь» и не выискивая таких ассоциаций. Сам Льюис осуждал «вредоносную привычку читать аллегорию так, словно это криптограмма, предназначенная для расшифровки»[386]. Лучший способ понять эту книгу — видеть в ней рассказ об испытаниях в поисках истинных источников, объектов и цели человеческих желаний. Такой рассказ с неизбежностью включает обличение «неверных поворотов», и Льюис порой так подробно их описывает, что внимание читателя рассеивается. Далее мы исследуем основные темы книги, но постараемся не увязнуть в излишне детальном анализе.

Главный герой «Кружного пути» — паломник, юный Джон, которому привиделся остров, и это видение пробудило в нем острое, хотя и преходящее, желание. Порой оно захватывает Джона целиком, и юноша силится понять, откуда исходит это желание и к чему он стремится. Второстепенная, однако тоже важная тема — чувство долга. Почему нам так хочется поступать правильно? Откуда исходит это моральное чувство? И какой в нем смысл — если в нем вообще есть смысл. Льюис полагает, что путь человека, его этический и эстетический опыт, усеян ложными попытками понять свое желание и столь же ложными истолкованиями подлинного объекта желания. «Кружной путь» — это, главным образом, исследование всевозможных неправильных поворотов на жизненной дороге.

Как многие другие до него, Льюис решил передать собственные философские поиски образом пути. Он описывает дорогу, ведущую к таинственному острову: по обе стороны от нее ловушки, погибельные земли. К северу — объективное мышление, которое полагается только на разум, к югу — субъективные эмоции. Чем дальше Джон отклоняется от среднего пути, тем более крайними и даже абсурдными становятся эти позиции.

Очевидно, что Льюиса более всего волнуют отношения разума и воображения. «Кружной путь» защищает рациональное мышление от аргументов, которые опираются исключительно на эмоции, но отказывается принять и сугубо рациональный подход к вере. Льюис уверен, что можно отыскать позицию, которая примирит разум и воображение, как говорится в его сонете «Разум», написанном, вероятно, в 1920-е годы. Стихотворение противопоставляет ясность разума (его символизирует «девственная» Афина) и творческую силу воображения (его символизирует мать-земля Деметра). Как же примирить эти, казалось бы, диаметрально противоположные силы[387]? По мере того, как разворачивается нарратив «Кружного пути», становится ясно, что такое примирение может обеспечить только «Матушка» (Mother Kirk) — аллегорическая фигура, в которой некоторые видели конкретно католичество, но Льюис, несомненно, имел в виду символ христианства в целом, без деления на деноминации. Это и есть «просто христианство», о котором писал пуританин Ричард Бакстер (1615–1691): далее, к 1940-м годам Льюис все пристальнее всматривался именно в «просто христианство».

Когда Джон отклоняется к северу, он сталкивается с теми интеллектуальными движениями, которые с глубоким подозрением относятся к чувству, интуиции и воображению. Холодный, клинически «рассудочный» северный регион — царство жестких систем, застывших ортодоксий, которым присуща «поспешная и заносчивая исключительность на каком-нибудь узком заведомом основании», и все они ошибочно заключают, что «любое чувство подозрительно». А к югу от дороги «бесхребетные души, у которых двери день и ночь открыты» всем, особенно тем, кто приносит какие-либо виды эмоционального или мистического «опьянения». «Любое чувство оправдано самим фактом, что я так чувствую»[388]. Рационалистическая философия Просвещения, романтическое искусство, современное искусство, фрейдизм, аскетизм, нигилизм, гедонизм, классический гуманизм и религиозный либерализм — все нанесены на карту, все испытаны и все оказались непригодными.

Такая диалектика «севера» и «юга» обеспечила Льюису рамки, внутри которых он исследует истинные отношения разума и воображения, в особенности уделяя внимание теме желания. Одни люди пытаются отменить желание, другие направляют его не на те объекты. Льюис признавался, что и сам совершал все эти ошибки: «Я сам поочередно обманывался каждым из этих псевдоответов и всматривался в каждый из них достаточно пристально, чтобы обнаружить подделку»[389].

Так каков же подлинный объект желания, этой «страстной тоски»? Здесь Льюис предвосхищает «аргумент от желания», который станет центральным в той христианской апологетике, что он будет развивать в радиопередачах военного времени и в итоге соберет в «Просто христианство». Льюис вернулся к идее, изначально выдвинутой французским философом Блезом Паскалем (1623–1662) — а именно, что внутри человеческой души разверзается «бездна», заполнить которую может только Бог. Или, если прибегнуть к иной метафоре, в нашей душе стоит «стул» и ждет гостя, который еще только должен прибыть. «Если природа ничего не творит понапрасну, то должен быть и Тот, кто мог бы сидеть на этом стуле»[390].

Когда мы ощущаем желание, мы обнаруживаем свою подлинную личность и начинаем догадываться об истинной цели. Сначала мы принимаем это желание за стремление к чему-то материальному, существующему в этом мире: так Джон сначала мечтает об Острове. Но постепенно он приходит к пониманию, что на самом деле он ищет Хозяина — так Льюис обозначил Бога. Любые другие объяснения и другие цели, какие подставляются под это желание, не удовлетворяют интеллектуально или экзистенциально. Это «ложные объекты» желания, и их фальшь обнажается, когда они оказываются не в силах утолить глубочайшую тоску человечества[391]. Воистину в нашей душе стоит стул, и сидеть на нем должен Бог.

Если человек усердно следует за этим желанием, устремляясь к ложным объектам, доколе их фальшь не откроется, а затем решительно их отвергая, в итоге он придет к ясному пониманию, что душа человеческая сотворена для наслаждения тем, что никогда не дается ей вполне, что даже невозможно вообразить как данное в нашем нынешнем состоянии субъективного пространственно-временного бытия[392].

В свете более зрелого мировоззрения Льюиса еще один момент представляет особый интерес. «Кружной путь» описывает на самом деле два путешествия — туда и обратно. Осознав подлинное значение Острова, паломник возвращается обратно. И когда он идет по той же дороге — но уже после того, как он нашел веру, то есть совершает обратный путь (буквально название книги именно и означает «обратный путь») — он обнаруживает, что весь облик этой страны переменился. Он воспринимает теперь этот пейзаж по-другому. Проводник объясняет: он «видит теперь то, что на самом деле». Когда Джон постиг истину, он стал по-другому видеть все. «Глаза ваши изменились. Теперь вы видите лишь то, что есть»[393]. Льюис предугадывает здесь одну из главных тем более позднего своего творчества: христианская вера открывает нам «вещи как они есть». Здесь ощутимы намеки на Новый Завет — глаза открываются, снимаются покровы[394].

При этом нельзя истолковывать «Кружной путь» как воплощение окончательной теории Льюиса о соотношении веры, разума и воображения. Хотя некоторые авторы высказывали предположение, что мысли зрелого и позднего Льюиса практически полностью присутствуют уже в ранних его вещах, это все же не так прямолинейно. В 1930-е и 1940-е годы Льюис исследовал отношения разума и воображения, «истинного» и «реального», в особенности отношения между рациональной аргументацией и нарративами, проистекающими из воображения. В тот момент Льюис считал воображение основным орудием, с помощью которого удается привлечь серьезное и рациональное внимание к христианской вере, но еще не видел в воображении ту дверь, через которую можно войти в веру.

Отчасти развитию этих мыслей способствовало общение с коллегами, которые помогали Льюису уточнить и отточить свои идеи. В первую очередь к созреванию и совершенствованию идей Льюиса и способов их литературного выражения была причастна небольшая группа пишущих людей под названием «инклинги» — о ней мы сейчас поговорим.