Французская барышня

Французская барышня

Талантливый, хотя порою черезчуръ парадоксальный, литературный отшельникъ Реми де-Гурмонъ, равно изв?стный теперь какъ поэтъ, романистъ, философъ, a всего удачн?е и глубже — какъ критикъ, посвятилъ одну изъ удачн?йшихъ статей своего превосходнаго сборвика «Le Chemin de Velours» изсл?дованію типа современной французской «барышни», то есть молодой д?вушки въ образованныхъ и зажиточныхъ классахъ общества, созданныхъ и охраняемыхъ буржуазною культурою минувшаго в?ка. Фактическимъ источникомъ и фундаментомъ этому блестящему этюду, не лишенному недостатковъ слишкомъ широкаго сатирическаго обобщенія, но въ ц?ломъ полному правды и тонкаго, инстинктивнаго чутья, послужилъ солидный томъ Оливье де-Тревиля: «Наши д?вушки въ собственныхъ признаніяхъ» (Les Jeunes Filles peintes par elles-mкmes). Пользуясь матеріаломъ двухъ тысячъ шести опросовъ Тревиля, котораго онъ остроумно называетъ «Донъ-Жуаномъ анкеты», Реми де-Гурмонъ написалъ весьма неут?шительную картину французскаго «женскаго нестроенія» въ томъ раннемъ и подготовительномъ, коренномъ фазис? его, что обусловленъ вліяніями шкоды, домашняго воспитанія и литературы.

По в?рному историческому наблюденію Реми де-Гурмона, франдузская «барышня» («la jeune fille» — въ кавычкахъ) — типъ сравнительно недавній: ему едва минуло сто л?тъ. До великой революціи «барышенъ» не было. Были д?вчонки, отроковицы (fillettes), жившія на д?тскомъ положеніи до наступленія половой зр?лости. И были молодыя дамы, вышедшія замужъ четырнадцати, пятнадцати л?тъ. Того промежуточнаго, вн?замужняго состоянія, которое выражаетъ собою слово «барышня» и которое часто тянется десять и бол?е л?тъ, — состоянія, такъ сказать, «длящейся нев?сты», — XVIII в?къ не зналъ. Конечно, и тогда не вс? д?вственницы рано находили жениховъ, и многія подолгу ожидали замужества. Но, по литератур? и историческимъ памятникамъ стараго режима, очень зам?тно, что между такою, «засид?вшеюся въ д?вкахъ», особою л?тъ 18–30 и молодою замужнею дамою въ дореволюціонномъ обществ? не было той глубокой разницы быта и нравовъ, какую выростилъ XIX в?къ. Лишенная по какой-либо причин? брачныхъ узъ, взрослая д?вушка пользовалась довольно широкою свободою вн? ихъ, и «д?вичьи гр?шки», въ эпоху регентства и Людовика XV, не возбуждали ни общественнаго изумленія, ни, т?мъ бол?е, негодованія. Донъ-Жуанъ XVIII в?ка — поб?дитель, по преимуществу, д?вичьихъ сердецъ, соблазнитель и погубитель д?вушекъ брачнаго возраста. Реми де-Гурмонъ справедливо зам?чаетъ, что въ нашъ в?къ пресловутый Казанова покорялъ бы только замужнихъ дамъ; ищущихъ приключеній адюльтера, развеселыхъ вдовицъ, да продажныхъ женщинъ: современная французская барышня ограждена отъ подобныхъ господъ надежной ст?ною личной и общественной морали. Сто л?тъ назадъ было иначе. Въ дополненіе къ хвастливымъ анекдотамъ Казановы, Restif de la Bretonne оставилъ намъ характеристику той же легкой доступности для д?вушекъ среднихъ классовъ общества, Laclos — для барышенъ придворной аристократіи. Паденіе д?вушки разсматривалось XVIII в?комъ, какъ неизб?жная уступка непоб?димой природ?. Уклониться отъ рокового закона почитали возможнымъ лишь компромиссомъ ранняго брака, то есть — не давая женщин? времени быть «барышнею», переводя ее прямо отъ куколъ въ объятія законнаго супруга.

Въ психологіи раннихъ браковъ стараго режима явственно опред?ляются два р?шающихъ мотива: со стороны родителей — желаніе поскор?е отд?латься отъ обузы опекать доброд?тель дочери, со стороны жениховъ — желаніе обезпечить продленіе своего рода двумя, тремя первыми д?тьми несомн?нно законнаго происхожденія. Къ двадцати двумъ или тремъ годамъ роль замужней женщины, какъ производительницы рода, уже кончалась, и охлад?вшіе супруги начинали жить каждый своею личною жизнью. Женщин? XVIII в?ка не оставляли права выбирать мужа, — зато она впосл?дствіи выбирала себ? любовника. На долю супружества доставаласъ пассивная чувственность только что не малол?тней самки, на долю вн?брачной связи — сознательная страсть созр?вшей жеящины, въ самомъ счастливомъ и разумномъ возраст?, когда прелесть красиваго чувства любви говоритъ въ челов?к? гораздо громче грубой половой потребности. Отсюда истекали единовременно и поразительная легкость нравовъ старинной французской семьи, и та изящная, то рыцарская, то пастушеская, сантиментальность, въ которую эта легкость нравовъ облекалась.

За сто л?тъ, отд?ляющихъ насъ отъ т?хъ временъ, не только бытовыя условія, но и самое чувство стыда y французской жевщины изм?нило свой характеръ очень р?зкою и глубокою эволюціей. Люди л?тъ пятидесяти-шестидесяти помнятъ еще, изъ своихъ юношескихъ дней, величественныхъ старухъ, которыя родились въ двухъ посл?днихъ десятил?тіяхъ XVIII в. или въ первомъ десятил?тіи в?ка XIX и выходили замужъ по пятнадцатому, шестнадцатому году. Они вспоминали д?тство, вспоминали впечатл?нія супружества, но воспомннаній о д?вической юности, воспоминаній «барышни», y нихъ не было. Не было y старухъ и того особаго спеціальнаго стыда, который характеризуетъ и наполняетъ переходный добрачный возрастъ современной женщины условною доброд?телью житейскаго нев?д?нія. Он? хорошо понимали стыдъ того или другого д?тскаго порока, чутко воспринимали мотивы, вызывающіе стыдъ y замужней женщины, но тотъ сл?пой «стыдъ знать стыдное», что нын? почитается величайшимъ достоинствомъ хорошо воспитанной «барышни», оставался имъ чуждъ и незнакомъ: этимъ бабушкамъ казались см?шными и жалкими кривляками двадцатил?тнія внучки, ц?ломудренно красн?вшія отъ безцеремонныхъ анекдотовъ и откровенностей беранжеровскихъ старушекъ, съ ихъ допотопно наивною манерою называть вс? вещи своими именами.

Итакъ, типъ «барышни», исторически — прежде всего, результатъ позднихъ браковъ, введенныхъ въ необходимость изм?нившимися экономическими условіями французскаго быта посл? революціи. Его вызвала къ жизни ликвидація насл?дственной дворянской собственности, упрочило и выростило торжество благопріобр?тенныхъ буржуазныхъ капиталовъ. Нарожденіе типа можно опред?лить хронологически съ большою точностью. Въ 1798 году Демутье издаетъ книгу для д?вицъ — «Письма къ Эмиліи о ми?ологіи», въ 1809 году выходятъ въ св?тъ «Сказки для моей дочери» Буйльи. Между двумя этими произведеніями, обращенными, на разстояніи всего одиннадцати л?тъ, къ одному и тому же возрасту — непроходимая нравственная пропасть. Демутье говоритъ еще съ молодою д?вушкою стараго режима — юнымъ существомъ, предназначеннымъ волею всемогущей природы къ восторгамъ любви и жизнерадости. Книгу Демутье нельзя дать въ руки современной «барышн?«: ея лукавое, веселое, животное, почти языческое міросозерцаніе — школа сантиментальнаго сладострастія, — можетъ быть, пригодная, въ своемъ род?, для женскаго покол?нія, переходившаго непосредственно изъ д?тской комнаты въ супружескую спальню, но совс?мъ неудобная для покол?нія, которому, въ ожиданіи брака, надо ц?ломудренно заглушать въ себ? голосъ инстинкта въ теченіе трехъ, пяти, семи, десяти и бол?е л?тъ. Буйльи, Жанлисъ и прочіе авторы для юношества въ первую четверть XIX в. направляютъ всю свою д?ятельность, чтобы притупить инстинктъ въ его прямыхъ, натуральныхъ требованіяхъ, съ подм?номъ ихъ идеалистическими суррогатами э?ирной мечтательности, красивой сантиментальности, отвлеченныхъ порывовъ въ неизв?стное, съ суровымъ противод?йствіемъ имъ обновленными мотивами, заимствованными изъ прописей, забвенной было аскетической морали: покорность Провид?нію, скромность, послушаніе, чувство долга и пр. Такимъ образомъ, дата рожденія «барышни» падаетъ для Франціи, a сл?довательно и для вс?хъ европейскихъ странъ, отражавшихъ ея культурную эволюцію, на первое десятил?тіе XIX в?ка. У насъ, русскихъ, въ это время Наташ? Ростовоі было 7–9 л?тъ, Татьяна Ларина только что родилась, будущія жены декабристовъ — «Русскія женщины» — едва ум?ли лепетатъ и ходили п?шкомъ подъ столъ, a В?ра и княжна Мэри еще не зачинались. Сопоставляя съ этими литературными образами первыхъ русскихъ «барышенъ» Софью изъ «Горе отъ ума», которая значительно старше яхъ вс?хъ, нельзя не уб?диться и по роднымъ прим?рамъ, что хронологія Реми де-Гурмона построена остроумно и основательно: Татьяна, «Русскія женщины», — это уже будущій XIX в?къ, воспитанницы Буйльи, тогда какъ «дочь! Софья Павловна, срамница!» — вся еще въ прошломъ восемнадцатомъ, — ученица Демутье.

Во французскую жизнь и литературу «барышня» вошла, какъ везд?сущій символъ показной цензуры нравовъ. Книга для барышенъ, — язвитъ Реми де-Гурмонъ, — важный предметъ торговли, ежегодно поощряемый къ производству академіей и н?которыми другими благотворителъными обществами. Ради барышенъ переводятся безвкуснодоброд?тельные ханжескіе романы чопорныхъ англійскихъ лэди. Ради барышенъ классическая антологія противоестественно превращена въ руководство добрыхъ нравовъ. Ради барышенъ пресл?довали судебнымъ порядкомъ автора «Мадамъ Бовари» (Г. Флобера), и услужливая критика замалчивала талантливыхъ беллетристовъ, не слишкомъ щепетильныхъ по части морали. Ради барышенъ не былъ допущенъ въ число «безсмертныхъ» акадеыиковъ Эмиль Зола. Ради барышенъ правительственные театры изгнали со своихъ сценъ Шекспира. Ради барышенъ исторія сочинила изъ подл?йшаго в?ка Людовика XIV героическую эпоху доброд?тели и рыцарскаго достоинства. Ради барышень — тысяча условныхъ лжей науки, искусства и литературы, въ которой умерла искренность слова такъ же, какъвъ жизни умерла откровенность темперамента, прямота чувствъ, ясный языкъ страстей.

Теченія реалистической литературы, начиная съ Теофиля Готье, Флобера въ роман?, съ Бодлера въ поэзіи, представляютъ собою какъ бы мужской бунтъ противъ тираннической опеки «барышни» надъ мыслью в?ка. До изв?стной степени, именно бунтомъ вызываются крайности натурализма, которыя ввела въ моду французская беллетристика посл? второй имперіи, усердствуя въ нихъ съ преувеличенною настойчивостью и часто, надо сказать правду, безъ особойвъ-томъ необходимости. Это — крайности возстанія, крайности людей, мстительно разсвир?п?вшихъ на первопричины своего рабства. Реалисты, натуралисты сознательно и гн?вно зачеркнули для себя семейную публику, гд? «барышня» — центръ, идолъ, конечная ц?ль, термометръ и барометръ домашняго культа и строя. Они пишутъ только для мужчинъ и для т?хъ, сравнительно очень немногихъ, французскихъ женщинъ, которыхъ идейная эмансипація в?ка усп?ла поставить на точку мужского міросозерцанія. Отсюда т? капризныя бравады талантливаго Зола, едва-ли не геніальнаго Гюи де-Мопассана и др., что, при всемъ совершенств? ихъ творчества., все-таки, вотъ уже слишкомъ сорокъ л?тъ, держатъ французскую «настоящую литературу» въ зыбкой пограничности съ литературою «непристойной». В?къ идеалистическвкъ лицем?рій выработалъ предразсудокъ, что «знать все» — привилегія однихъ мужчияъ, и вотъ — литература, открывающая «все», тоже становится исключительно мужскимъ достояніемъ, запретнымъ въ силу обычая (по крайней м?р?, оффиціально!) для женскаго пола. Типъ «барышни» и брачныя метаморфозы, развивающіяся на подготовительной почв? этого типа; — зл?йшіе враги и тормозы прогресса французской литературы. Въ буржуазныхъ семьяхъ авторы д?лятся на такихъ, чьи книги «можно забыть на стол? въ гостиной» рядомъ съ цв?тами, альбомами, безд?лушками, и на такихъ, чью книгу оставить на столь добропорядочномъ и благонравномъ стол? — чуть не уголовное преступленіе. Одинъ австріецъ французскаго воспитанія, путешествуя со мною по далматинскому побережью. усердно пряталъ отъ моей жены книги, взятыя имъ въ дорогу. Я думалъ, что это потайная и, очевидно, стыдная литература — по меньшей м?р?, какіе-нибудъ забубенные томы съ задворковъ порнографическаго издательства Оффенштадта или ему подобныхъ спекулянтовъ, и удивлялся охот? нашего умнаго и даровитаго спутника засорять свои мозги такою дребеденью. Каково же было мое изумленіе, когда запретныя книги оказались романами Флобера, съ «Саламбо» во глав?, «Rouge et Noir» Стендаля и «Mademoiselle Maupin» Теофиля Готье! У русскихъ дамъ этотъ эпизодъ вызоветъ презрительныя, a можетъ быть, и не совс?мъ дов?рчивыя улыбки, но — да! нев?роятно, a оно такъ: Стендаль, Флоберъ, Теофиль Готье, Бодлэръ, Зола, Гюи де-Мопассанъ, Октавъ Мирбо и пр. заперты въ индекс? librorum prohibitorum, въ незримомъ, но вс?мъ изв?стномъ каталог? книгъ, которыя «нельзя забывать въ гостиной» и о которыхъ еще бол?е нельзя спросить французскую барышню: читали ли вы?

Цензурою постояннаго соображенія: годится ля для барышенъ? — объясняются низкій уровень и б?дность выбора семейнаго чтенія во Франціи. «Настоящую литературу» добропорядочный буржуа не пускаетъ въ домъ, потому что ее неудобно забывать въ гостиной, a литература для барышенъ не нужна взрослымъ людямъ, ибо скучна выше всякаго терп?нія, лишена правдоподобія и здраваго смысла. Французская провинціальная семья перестала читать, — говоритъ Реми де-Гурмонъ, — потому что г. Онэ глупъ, a г. Поль Абданъ не им?етъ нравственности. Идеалы провинціи: ахъ, если бы къ генію Бальзака да чистоту Фенелона! Русскому читателю эти трагикомическія вождел?нія напоминаютъ мечты Ага?ьи Тихоновны о женихахъ: вотъ кабы къ носу Подколесина да фягура Яичницы! Однако, подобныхъ желаній и разсужденій не чужды даже самыя передовыя семьи Франціи: я думаю, — уязвляетъ мимоходомъ Реми де-Гурмонъ, — даже до семьи г. Жореса включительно!

Что же читаетъ французская барышня? Изъ 133 молодыхъ образованныхъ д?вушекъ, опрошенныхъ Реми де-Гурмономъ о любимомъ ихъ автор?, объявиля таковымъ: Расина — 19, Корнеля — 17, Боссюэта — 11, Севинье — 10, Мольера — 9, Ламартина — 8, Шатобріана — 7, Буало — 6, Лафонтена — 5, Гюго — 4, Фенелона — 3, Мэнтенонъ — 3, Малерба — 3, Ронсара — 2, Сталь — 2, Жюля Верна — 2, Мюссе — 2, Ростана — 2. По одному разу указаны: Вальтеръ Скоттъ, Эженя де Геренъ, m-me Сегюръ, Перро, Андерсенъ, Мишле, Монтэнь, Зинаида Флеріо, Толстой, Бюффонъ, Додэ, Сарсэ, Б. де Сенъ-Пьеръ, Гонкуры, Жуанвиль, Коппе, Паскаль, Карлъ Орлеанскій, — и одинъ нзъ нов?йшнхъ поэтовъ, «недавно умершій», котораго Реми де-Гурмонъ не называетъ, но, судя по намекамъ, в?роятно, Поль Верленъ.

Не трудно вид?ть изъ этого списка, что литературныя привязанности юныхъ французскихъ читательницъ сложились не по самостоятельному выбору, и подавляющее большинство ихъ — школьнаго происхождеиія. Самое значительное число поклонницъ неожиданно оказывается y авторовъ XVII в?ка, усердно изучаемыхъ въ классахъ словесности; гораздо меньше симпатій на сторон? романтиковъ (Ламартинъ, Гюго, Мюссе), которыхъ школьныя программа допускаетъ въ классы, но безъ особаго покровительства; самый плачевный недостатокъ почитательницъ — y авторовъ посл? 1850 года, категорически отрицаемыхъ пуританскою критикою среднихъ учебныхъ заведеній.

Вторая, ярко зам?тная особенность списка — строго выдержанный націонализмъ симпатій: полное отсутствіе иностранныхъ именъ. За исключеніемъ сказочника Андерсена и уже полусказочника Вальтеръ Скотта, только одному Льву Толстому удалось проникнуть въ очарованный кругъ 133 д?вичьихъ міросозерцаній, спящихъ въ глубокой родной старин?! Намъ, русскимъ, съ нашею международною энциклопедичностью, при огромной жажд? нашихъ д?вушекъ къ чтенію, подобная узкость вкуса такъ же мало понятна, какъ и его поразительная архаичность. Вообразите себ? русскую д?вушку интеллигентнаго круга, откровенно признающуюся, что она незнакома съ Шекспиромъ, Шиллеромъ, Байрономъ, Гейне, Диккенсомъ, Сервантесомъ, Викторомъ Гюго, Гюи де-Мопассаномъ, Мицкевичемъ! Вообразите себ?, что она заявляетъ, будто «не любитъ» Чехова, Лъва Толстого, Максима Горькаго, Тургенева, Достоевскаго и лишь съ гр?хомъ пополамъ допускаетъ Пушкина и Лермонтова, но зато упивается одами Державина, баснями Хемницера, пов?стями Карамзина и балладами Жуковскаго! Между т?мъ, во французской параллели, результаты опроса Реми де-Гурмона именно таковы, и никого во Франціи это, казалось бы, очень плачевное — показаніе не удивляетъ, очень немногихъ смущаетъ, a возмущаетъ уже и совс?мъ мало кого. Самъ Реми де-Гурмонъ, наприм?ръ, лишь усп?ваетъ высказать мимоходомъ сожал?ніе, что французская д?вушка не знакомится съ классическими литературами античнаго міра, да наградитъ отечество сов?томъ: «женщина не должна быть ретроградкою, — довольно, если она консервативна»! Такъ что и онъ къ французской программ? женскаго чтенія относится, хотя и отрицательно, однако, безъ остраго негодованія и даже, пожалуй, безъ негодованія вовсе.

При націоналистической и архаической окраск? своего чтенія, французская барышня, понятно, должна оставаться очень вдалек? отъ соціальныхъ идей своего в?ка. Возобновимъ сравненіе: часто ли можно встр?тить въ русской интеллигенціи д?вушку, которой чужды имена Б?линскаго, Добролюбова, Чернышевскаго, Герцена, Салтыкова, Михайловскаго, Владиміра Соловьева? Марксистокъ и народницъ y насъ было не меньше, ч?мъ марксистовъ и народниковъ; «идеалистокъ» чуть ли не больше, ч?мъ идеалистовъ. Во Франціи — ничего подобнаго. Изъ 133 барышенъ ни одна не обмолвилась именами ые только какихъ-либо новыхъ св?тилъ соціальной философіи, врод? Фулье или покойнаго Гюйо, но весьма очевидно, что для собес?дницъ Реми де-Гурмонъ не существуютъ ни Прудонъ, ни Фурье, ни Огюстъ Контъ, ни даже Вольтеръ и Руссо и энциклопедисты XVIII в?ка. Ихъ философскія симпатіи умираютъ съ Боссюэтомъ и Фенелономъ; чтобы воскреснуть въ Шатобріан?. В?къ деизма — для нихъ мертвая точка прошлаго. A въ XX стол?тіи он? ухитряются жить, не зная и не нуждаясь знать Дарвина, Шопенгауэра, Карла Маркса, Спенсера, Ницше…

При всемъ отвратительномъ направленіи школьной науки, создающей литературное нев?жество французской барышни, нельзя не отдать справедливости этой школ? въ томъ отношеніи, что ея нравы, методы и люди обладаютъ тайною привлекать къ ней любовь и сл?пое дов?pie питомицъ. Ея умственная и нравственная дисциплина воспринимается съ пассивною готовностью, достойною лучшаго прим?ненія, ч?мъ указываютъ педагоги, отставшіе отъ в?ка на добрыхъ дв?сти л?тъ и, т?мъ не мен?е, по какому-то чудесному мастерству, ум?ющіе и охранять свой авторитетъ, и навязывать юнымъ мозгамъ свои допотопные вкусы. Мы знаемъ слишкомъ хорошо; что въ русской школ? лучшее средство сд?лать автора ненавистнымъ для учениковъ, это — обратить его въ предметъ класснаго чтенія. Прекрасный трудъ г. Петрищева «Зам?тки учителя» даетъ прелюбопытныя иллюстраціи къ этому глубокоприскорбному, но неопровержимому положенію. Вс? авторы, которыхъ ка?едра рекомендуетъ, какъ образцовыхъ представителей истинной литературы, презираются на партахъ, какъ не литература вовсе. Литература же начинается для партъ съ т?хъ, на кого ка?едра налагаетъ свое отлученіе. Такимъ образомъ, вн? литературы остались Ломоносовъ, Державинъ, Фонвизинъ, Крыловъ, Карамзинъ, Жуковскій. Г. Петрищевъ высказываетъ даже сожал?ніе — не безосновательное, хотя на первый взглядъ оно и кажется парадоксальнымъ: зач?мъ школа включила въ свои программы Пушкнеа, Лермонтова и Гоголя? По его словамъ, даже и къ этимъ св?тлымъ именамъ русскій школьникъ сталъ относиться теперь несравненно холодн?е, ч?мъ раньше, когда читалъ «Демона» и «Он?гина» контрабандою. Гаснетъ обаяніе, вянетъ дов?ріе къ геніямъ, ув?нчаннымъ въ Капитоліи русской оффиціальной программы! Литература для русскаго школьника — Чеховъ, Горькій, Короленко, Гаршинъ, Надсонъ, Салтыковъ, Некрасовъ, Успенскій, Чернышевскій, Левъ Толстой, Тургеневъ, Б?линскій, Добролюбовъ: «отреченные» писатели, которыхъ школа или не хочетъ знать вовсе, или принимаетъ, скр?пя сердце, съ подозрительнымъ долгимъ искусомъ и безжалостными ограниченіями. Не то y французовъ, Несостоятельная образованіемъ, ихъ школа — совершенство воспитательнаго гипноза. Вкусы и внушенія своихъ кдассовъ словесности француженка уноситъ въ жизнь очень надолго, если не навсегда. Реми де-Гурмонъ собралъ любопытную коллекцію критическихъ мн?ній, высказанныхъ французскими барышнями и молодыми дамами. Они поражаютъ однообразіемъ мысли, общимъ шаблономъ симпатій и антипатій, — вс? сужденія, какъ на подборъ, старомодны и выражены въ ходячихъ, явно внушенныхъ, фразахъ, лишенныхъ субъективной окраски, затрепанныхъ, какъ старый праздничный флагъ, и р?шительно ничего не говорящихъ ни уму, ни сердцу современнаго челов?ка. Умы, затянутые въ схемы Корнеля, Расина, Боссюэта, Шатобріана, какъ таліи — въ корсетъ, какъ нога китаянки въ д?тскій башмачекъ! И, какъ китаянка гордится ножкою, изуродованною въ д?тскомъ бапшачк?, такъ француженка гордится своимъ образованіемъ въ ржавыхъ псевдоклассическихъ и романтическихъ оковахъ. Головы, работающія вн? освященныхъ благословеніемъ школы схемъ, ей кажутся столь же распущенными, непристойными и не должными быть, какъ талія безъ корсета! Француженка полна подозр?ніемъ и ненавистью къ литературнымъ новшествамъ:

— Прекрасное никогда не старится, — поб?доносно ув?ряютъ эти фагатическія старов?рки, — зач?мъ же пытаться его обновлять?

Самостоятельное критическое сужденіе — большая р?дкость y французской женщины. Одна изъ собес?дницъ Реми де-Гурмона высказала о братьяхъ Гонкурахъ мн?ніе очень умное, ясно, хорошо и полно формулированное, но — въ устахъ русской курсистки, даже не изъ очень бойкихъ, оно р?шительно никому не показалось бы ни оригинальнымъ, ни выдающимся. Скор?е, напротивъ, сказали бы: ну еще бы иначе! экую Америку открыла! A Реми де-Гурмонъ до того изумленъ и обрадованъ своею р?дкостною находкою, что торжественно восклицаетъ по адресу столь счастливаго и исключительнаго «урода въ семь?»:

— Вамъ сл?довало бы открыть для нашихъ учителей курсы добросов?стности и здраваго смысла!

Н?тъ сомн?нія, что въ н?которыхъ, быть можетъ, даже многихъ случаяхъ, отв?ты, полученные Реми де-Гурмономъ, гр?шатъ лицем?ріемъ, по желанію барышенъ выставить себя въ наибол?е красивомъ, приличномъ, серьезномъ св?т?. Но тогда еще бол?е характерно то обстоятельство, что лицем?ріе принуждено играть свою кокетливую комедію именно въ такомъ странномъ направленіи! Понятно невинное притворство иной русской барышни, авторитетно толкующей о Маркс? или Владимір? Соловьев?, хотя она и въ глаза не видывала ни «Капитала», ни «Оправдавія Добра», но кому въ голову придетъ щеголять, въ свид?тельство своей литературности, цитатами изъ Кантемира, Сумарокова, Новикова? Такъ что даже случаи лицем?рныхъ отв?товъ подтверждаютъ все то же любопытное наблюденіе: только литература, рекомендованная школою, признается французскими барышнями за хорошую и достойную ихъ вниманія, только въ знаніи такой литературы имъ не стыдно сознаться; что осталось вн? школы, — значитъ, запретно, неприлично, нехорошо…

Въ посл?дніе годы выдвинулся изъ рядовъ французскаго журнализма фельетонистъ, пишущій подъ псевдовимомъ Вилли (Willy). Къ сожал?нію, выдвинулся не надолго, такъ какъ усп?лъ уже и разм?няться въ порнографа. очень мутной воды. Но первыя его пов?сти о «Клодин?«, какъ обличительныя разоблаченія быта фраацузской женской школы, были талантливы и м?тко попали въ ц?ль: недаромъ же имя Claudine стало въ Париж? нарицательнымъ для пансіонерокъ-подростковъ, ыаканун? окончанія курса въ среднемъ учебномъ заведеніи! Вилли вывелъ на св?жую воду множество гр?шковъ и учащаго, и учащагося женскаго покол?нія, въ особенности ярко подчеркнувъ недостатки той сантиментальной аффектаціи, того институтскаго «обожанія», которыя во французской женской школ? зам?няютъ товарищество и слишкомъ часто перерождаются въ самыя некрасивыя страсти и пороки… иногда на всю жизнь! Десятки французскихъ художниковъ слова, наблюдателей жизни, намекали публик?, что такъ называемая «лезбійская любовь», — къ сожад?нію, слишкомъ частый и чуть не національвый порокъ французской женщины зажиточныхъ классовъ, — обыкновенно выносится изъ монастырскихъ школъ и закрытыхъ пансіоновъ. Вилли — того же мн?нія. Но ни этотъ бойкій обличитель, ни его безчисленные подражатели почти не касаются вопроса о запретномъ чтеніи; тогда какъ y описателей тайнъ русской школы онъ всегда и обязательно выступаетъ на первый планъ. Если героини Вилли читаютъ что-нибудь потихоньку отъ начальства, это, нав?рное какая-либо изъ ряду вонъ скабрезная книга, въ знакомств? съ которою и мужчин?-то не слишкомъ прилично сознаваться. Запретнаго чтенія для саморазвитія н?тъ. Французская школьница не прячетъ подъ тюфякъ Ренана или Прудона, какъ русская — Писарева и Герцена, и не читаетъ ихъ воровски по ночамъ, при трепетномъ св?т? припасеннаго огарка. Фабрикацію своей мысли и своего вкуса француженка, не только номинально, но и д?йствительно, предоставляетъ, какъ н?кую монополію школ? — съ непоколебимымъ уб?жденіемъ, что учебныя программы дадутъ ей и именно т? знанія, какія надо, и аккуратно столько знаній, сколько надо. Самой, значитъ, заботиться не о чемъ, кром? усп?шной сдачи экзаменовъ: ими школа пров?ряетъ свою паству, a государство и нація — школу.

Пассивность воспріятія, воспитанная дрессировкою на «хорошій вкусъ», выростаетъ во французской женщин? до суев?рій изумительныхъ. Знакомыя барышни и дамы Реми де-Гурмона чистосердечно сознаются въ полной неспособности одол?ть бол?е десяти страницъ братьевъ Гонкуръ; другимъ Шекспиръ кажется страшнымъ и темнымъ, въ род? дремучаго л?са, куда лучше и не вступать, чтобы не заблудиться; третьи совершенно глухи къ красотамъ Верлэна, тогда какъ необыкновенно чутко и тонко разбираются въ самыхъ сокровенныхъ глубинахъ и отт?нкахъ Расина и Корнеля… Расинъ! Корнель! О!.. И вс? декламируютъ:

— Rodrigue! As tu du coeur?

Единственная фраза, которая, — по ядовитому мн?нію Реми де-Гурмонъ, — дожила бы до нашихъ дней изъ всего Корнеля, не будь на св?т? французскихъ барышенъ и ихъ тетрадокъ для упражненій по словесности, — такъ какъ ее спасли бы игроки въ вистъ и червонная (coeur) карточная масть…

Сила можетъ навязать молодымъ умамъ ненужное знаніе, но не въ состояніи заставить молодые умы любить ненужное знаніе. Лучшій историческій прим?ръ — наша пресловутая классическая система, пропитавшая н?сколько русскихъ покол?ній ненавистью и недов?ріемъ имевно къ т?мъ мертвымъ наукамъ, формальною гимнастикою по л?стницамъ и трапеціямъ которыхъ обусловливался для нихъ аттестатъ зр?лости. Если ненужное, мертвое знаніе, пріобр?таемое молодыми француженками въ школахъ, не возбуждаетъ къ себ? ненависти, но, напротивъ, хранится съ уваженіемъ и любовью на многіе годы, то виною тому, во-первыхъ, разум?ется, какъ уже сказано, искусные методы, нравы и люди французскаго преподаванія; a во-вторыхъ и въ главныхъ, — полагаетъ Реми де-Гурмонъ, — тайное сочувствіе юныхъ женскихъ сердецъ къ красивому идеализму той старомодной литературы, которою питаетъ ихъ школа. Француженка едва-ли не больше вс?хъ другихъ женщинъ Европы обладаетъ способностью и склонностью замкнуться всею полнотою жизни въ чувство любви. Предъ ея глазами — всегда идеалъ матери семейства, созданнаго любовью. Она — жена и любовница, по преимуществу. Не удивительно поэтому, что она такъ много слышитъ въ Корнел?, когда онъ говоритъ съ нею устами Химены, такъ много видитъ въ Расин?, когда онъ показываетъ ей, какъ н?жныя т?ни старшихъ подругъ, Ифигенію и Беренику. Оливье де-Тревиль упросилъ н?сколько десятковъ барышенъ написать, какъ он? воображаютъ свой житейскій идеалъ. Изъ этого громаднаго матеріала Реми де-Гурмонъ выбираетъ нравственныя качества, на которыя предъявляются больше запросовъ и притязаній. Въ первой очереди — по 31 разу — оказываются: доброта, послушаніе, преданность, милосердіе, любовная н?жность, чувствительность. Зат?мъ — до 30 разъ — заявлены: хорошее воспитаніе, почтительность, скромность, мягкость, простота. Въ третьемъ класс? (по 19 разъ): любезность, грація, маленькое кокетство. Противъ религіи не высказалась ни одна д?вушка, но только 14 выдвинули религіозность на первый планъ жизни, къ тому же съ оговоркою, что он? ищутъ религіи просв?щенной и благочестія, прочно обоснованнаго. Почти столько же (13) партизанокъ y широкаго образованія, причемъ 7 тоже оговорились: но безъ педантизма! Претензій на энергію, силу воли, см?лость, р?шительность, самолюбіе, гордость высказано, сравнительно, немного: къ первому классу симпатіи этотъ относится лишь какъ 13:31. Серьезный образъ мысли и возвышенные порывы понадобились 13. Развязность и веселость — 11. Хорошо постичь домашнее хозяйство желаютъ 8. Способности къ наук?, критическій даръ, пытливость ума ставятъ выше всего 7. Любопытно, что съ т?хъ поръ, какъ музыка ушла отъ простой звуковой иллюстраціи в?чной любовной поэмы къ программамъ бол?е отвлеченнаго содержанія и часто даже философской окраски, симпатіи къ ней французской барышни значительно понизились. Мечту быть великою музыкальною артисткою выразили Оливье де-Тревиль только дв? барышни, тогда какъ честолюбіе отличиться въ живописи оказалось y четырехъ, a въ поэзіи — y шестерыхъ. Къ совершенству въ спорт? вождел?ли дв?, но также и дв? сд?лали къ своимъ показаніямъ приписку: не надо спорта!

— Въ этихъ признаніяхъ, — приводитъ списокъ де-Тревиля къ одному знаменателю Реми де-Гурмонъ, — такъ мало «революціи», что можно вообразить себя въ в?к? королевы Амеліи или въ т? времена, когда королева Берта пряжу пряла!

Сказать по-нашему: при цар? Горох?!

Любить и быть любимою — весь смыслъ жизни для французской женщішы буржуазнаго строя. Она обожаетъ житейскій комфортъ, но жажда богатства въ ней очевь невелика, и пріобр?тательный инстинктъ умолкаетъ, какъ скоро она видитъ своихъ любимыхъ близкихъ обезпеченным на безб?дное существованіе, на возможность жить, что называется, не хуже людей: bons bourgeois. Октавъ Мирбо очень умно и тонко поставилъ въ своей пьес? «Les affaires sont les affaires» рядомъ съ ненасытнымъ хищникомъ-милліонеромъ, Изидоромъ Леша, фигуру его жены, которую въ ужасъ приводитъ почти машинальное наростаніе ихъ несм?тныхъ богатствъ — замки, земли, кредитныя поб?ды… Во француз?-мужчин? в?чно живъ темнераментъ воина: за упраздзеніемъ «великихъ Конде», Тюренней, Неевъ, Наполеоновъ, этотъ темпераментъ, приспособляясь къ духу времени, бросаетъ Леша и Саккаровъ въ биржевыя кампаніи, съ битвами, хоть и безъ холоднаго и огнестр?льнаго оружія, но тоже на жизнь и смерть, со вс?ми ужасами и отв?тственностями челов?ческой взаимоненависти. Если живъ, хоть и перерядился на новый ладъ, исконный французскій боецъ — истинный галльскій п?тухъ — весельчакъ, любезникъ, драчунъ и каналья, то н?тъ мудренаго сохраниться въ неприкосновенности и жен? этого забіяки, la belle ch?telaine — прекрасной, немножко игривой, но, въ конц? концовъ, все-таки очень ц?ломудренной блюстительниц? среднев?кового замка, и нев?ст?, которая пряла въ башн? на золотой прялк? серебряныя нитки, въ влюбленномъ ожиданіи своего рыцаря: «Иль на щит?, иль со щитомъ вернусь къ теб? изъ Палестины»!.. Т?мъ бол?е, что къ наилучшему консервированію сихъ антиковъ и общество, и школа приложили, какъ мы вид?ли, зам?чательно дружныя усилія.

1905.