КАМЕНЬ НА НИТКЕ

Американские горы

Какое странное дело — газета.

Вообще организация человеческих душ, не отдельной души внутри ее, а строй душ, ранжир их — дело странное.

На углу Невы и канала, отчеркивающего крепость от Петроградской стороны, или на углу канала, которым Нева прихватывает крепость к себе…

Это один и тот же угол.

Два слова о крепости: когда пишешь о ней, то шпиль ее так врезается в память и столько воспоминаний кругом, со всех сторон, бегут вокруг него, как дорога на Джульфу вокруг Арарата, что хочется написать это слово петропавловская снизу вверх, шпилем.

Но я не напишу.

Мне, например, хочется когда-нибудь напечатать статью наискосок газеты, и, кажется, причиной здесь не одна архитектура…

Теперь, определив место, я могу сказать, что именно в этом месте (на углу канала) стоит плохо сделанная гора, с двумя вершинами.

С четырех до двенадцати гора работает.

По ней бегут вагонетки; их, кажется, две; я часто вижу две сразу, когда смотрю на гору с Дворцового или Биржевого моста.

Вагонетки в день делают определенное количество концов, и определенное количество раз срываются и летят они вниз по крутому скату.

Замирает сердце.

И назначенное строителем горы число раз кричат люди в вагонетке:

— А-а-а… ах!.. а-а-а-а-ах!

Это фабрика визга.

О, дорогие товарищи по газетам всего мира, какое страшное дело — газета.

Какое страшное дело — организация душ.

Мы будем писать в разное время; у нас замрет сердце.

Я не хочу клеветать на сердце.

Вместе выйдут наши статьи, и мы закричим все разом:

— Я хочу разбить строй.

Гробы обратно

Пришлось мне ехать из Украины в Россию с военнопленными. Год это был, кажется, 1918-й.

Я не провожал военнопленных, — я ехал с ними, так же одетыми, и тоже, как и им, мне было холодно.

Я пробирался в Россию.

Неодетые, в деревянных башмаках, мерзли мы на полу теплушек с выломанными печами.

Навстречу шли доверху набитые мукой поезда немцев, очищающих Украину.

Немцы шли организованно и отнимали от нас паровозы.

Мы мерзли в поездах, брошенных среди дороги.

Мы шли пешком, закутанные в тряпье, по шпалам и стучали по шпалам своими сапогами, деревом по дереву.

Мы шли «ночью». Петлюровцы, немцы, большевики пропускали нас через границы.

Мы шли отдельные, как течение среди моря.

Холодное течение.

Утром мы будили друг друга, но не всех можно было разбудить.

Мы ехали через Россию.

С нами вместе, в одних поездах, на платформах шли гробы.

На гробах было написано черными буквами: «Гробы обратно».

Хоронили у Курска в «горелом лесу».

И я шел вместе со всеми, я умею терять себя в толпе и не чувствовать себя несчастным отдельно.

Вот что я вспомнил, когда услыхал о том, что Поволжье пошло, оставив горелые поля, пошло, кто на север, кто на юг, а кто и к индийскому царю.

Сбитый боксер

Ломится дух.

Разбиты мы в щепки, вдребезги.

Не нами строится жизнь.

Я так растерялся, что если перекину ногу через ногу, то не знаю, которая из них правая, которая левая.

Мы как род баронов в пьесе «Тот» Андреева[263], — представители этого рода все импотенты, а род продолжается.

Каждое утро встает кто-то с моей постели и влезает в мои брюки и замечает, что они ему коротки.

Но тот ли же это самый человек — я не знаю.

Теперь лежу свинцовой мягкой трубой под землей.

Бежит вода через меня.

Неужели кусок времени, пробегающий сквозь меня, как канат сквозь ноздрю (клюз) парохода, — я.

Потерял я себя.

Это отрывок из пьесы. Пьеса не пойдет.

Как сбитый с ног боксер, лежу на песке и чувствую телом шершавый холод.

Кто-то считает надо мной секунды. Раз… два… три… четыре… Если я не встану на «десять» — я побежден.

Шпиль Петропавловского собора

Слыхал в вагоне для военнопленных.

Некоторые наши солдаты так тосковали в плену, что уже не мылись, покрывались вшами и даже переставали говорить.

Немцы безжалостны, они приказывали оттирать таких людей крепкими щетками и мыть холодной водой.

Граждане, нельзя смеяться.

Граждане, нельзя плакать.

Нужно почувствовать свою связь с государством.

Нужно вернуть себе волю к жизни.

Как поезд Джульфинской дороги все бежит вокруг Арарата, как камень, кружась на нитке, не может уйти от нее, как Нева от Петербурга, не могу уйти я от России.

И вязнут спицы расписныя

В расхлябанныя колеи…