4

Неожиданное появление в этом этимологическом реестре слова sterben возвращает нас к предсмертной реплике Чехова.

В его ранних рассказах встречаются как остервенение, так и стервец и стервоза.

А вдовица, известное дело <…> Скопидомка <…> Кругом его ощипала <…> Взяла, стервоза, да и отпорола его красную подкладку себе на кофту, а вместо красной подкладки серенькую сарпинку подшила («Герой-барыня», 1883; Чехов 1974–1983: II, 152).

Для портного наступила новая эра. Просыпаясь утром и обводя мутными глазами свой маленький мирок, он уже не плевал с остервенением… («Капитанский мундир», 1885; Там же: III, 166–167).

Петр Демьяныч взял котенка за шею и потыкал его мордой в мышеловку.

— Гляди, стервец! Возьми-ка его, Прасковья, и держи… <…> Когда я выпущу мышь, ты его тотчас же выпускай («Кто виноват?», 1886; Там же: V, 459).

Так что сомневаться в знакомстве Чехова с этим словарным гнездом не приходится. Но нет и оснований предполагать у него и у обэриутизировавших его собратьев по перу сознательное владение мощной этимологической клавиатурой. Тем более поражает точность попадания. Ведь перед нами не просто двуязычный каламбур[752], но и скрытый, уходящий в седую древность, этимологический дублет, то есть — в сравнительно-историческом смысле — одно и то же слово. Как говорил Остап Бендер, «вас обманули. Вам дали гораздо лучший мех. Это [не мексиканский тушкан, а] шанхайские барсы».

Ich Sterbe = Эх, стерва![753] Тут и смерть, и неверная жена, которая будет питаться его трупом еще полвека, и окоченение, и надежда окрепнуть, и, значит, жизнь, наверное, добавленная Битовым, чтобы смягчить цинизм влагаемой в уста умирающему классику хохмы. Интересно, знал ли он, что доктор Йозеф Швёрер был пророчески женат на Елизавете Васильевне Живаго?[754]