Посвящается Зельме

Она жила в конструктивистском доме,

похожем на корабль, летящий в тучах

сквозь толчею арбатских переулков…

Стоял октябрь или сентябрь кончался,

и листопад по городу слонялся,

сорил листвой на гаревых дорожках,

где кустики показывали рожки…

В её подъезде, сумрачном и гулком,

нам всё, казалось, обещало вечность –

и поцелуев жадная беспечность,

и запах аммиака, и окурки;

кошачий сумрак, милый всем влюблённым,

и каблучком пробитый листик клёна.

Наш вертоград и тайный дом свиданий

звал отдохнуть от уличных скитаний.

Десяток астр – лиловых, синих, белых…

«Чтоб дольше простояли… выпьем кофе?

тебя знобит? вот свитер… срежем стебли…» –

и наши тени на кухонных стенах:

кто с длинным носом – я иль Мефистофель?

Вился дымок, и кофеварка пела,

вскипала кровь и оживало тело.

Пушистый свитер, пахнущий духами,

я натянул. Не грела шерсть нисколько.

Огнём крапивным обстрекала только. –

(Нас согревают жаркие объятья

чужим теплом, которое под платьем

пронзительно прекрасно, хоть и горько). –

Они исчезли – страхи, робость, слабость,

как ядовита осязаний сладость!

(…В моей душе сознание греха

весьма сильно. Се признаю со скорбью.

И предка православного укоры

смиренно принимая, сердцем маюсь, –

«не сотвори прелюбы!» – содрогаюсь,

когда творю их… Видимо, крепка

во мне закваска предка-мужика.)

Любви мы изучали бесконечность –

как выполнены ноги, груди, плечи…

Ещё мы постигали тайны платья –

ах, до чего полезные занятья! –

на «хор» сдавали сложные науки:

как скидывать щекочущие брюки,

как целовать, другого не умея,

и действовать, руками не владея…

(…Грызёт грильяж и в зеркальце глядится.

«Ты счастлива?» – «К чему теперь сердиться?

Всё миновало или миновалось, –

то самое, что в руки не давалось.

Я замужем, а ты, поди, в чинах?» –

«Нет, милая, всё там же – на бобах».)

Калачиком свернувшись по-кошачьи,

она дремала на тахте под пледом.

Светилась кожа, сладко пахло мёдом.

Горел торшер… Мне показалось, душно –

я фортку распахнул, и ветр бродячий

к нам в комнату пахнул листвой горячей.

Я помню цвет опавших листьев вяза.

Клён сбрасывает листья как одежду.

Берёзы обнажаются неспешно.

Листва с осины опадает сразу. –

В те времена я был вполне невежда.

Не знал, что «ильм» – иное имя вяза, –

погряз в науках, – страшная зараза!

Открой глаза! Давай нырнём скорее

в сырую темень тесных переулков

и сквериков редеющих, где гулок

собачий лай. Останемся одни

наедине слиствою. Нам огни

не помешают целовать друг друга

под вязами старинными в аллее,

что с каждым поцелуем молодеют.

0 имя «ильм», похожее на «эльф»!

Кудрявый вяз, мы связаны с тобою –

увы, мы были! – быстрою любовью,

когда валилась палая листва,

и опадали лишние слова,

которым не вместить ни нас с тобою,

ни времени, что названо судьбою,

ни песенке, что названа «ноэль»…

Меня не слышит белокурый «эльм».

1976-81