* * *

На кладбище среди берез,

где воздух пополам с крапивою,

там, где природа в полный рост

стоит, не силясь быть красивою,

где между скрученных ветвей

то крест, то чудище античное,

сидит в засаде соловей –

такое вспыльчивое личное.

Ему и круча нипочем:

талант растрачивает попусту,

свистит, по сути, ни о чем,

срывается как крик над пропастью…

Клянусь, душа его пуста.

Не Лемешев совсем, не Собинов…

Но от любви поют уста,

в контексте кладбища особенно,

где разлеглась повсюду смерть,

куда зайти-то страшно с улицы,

где людям не на что смотреть,

а вот глядят – не налюбуются.

А вот стоят, открывши рты,

припадок соловьиный слушая.

И что скрывал как ужас ты

вдруг открывается как лучшее.

Не все ж нам тьма да власть ворон?!

Свисти, безмозглое ребячество,

чтоб, ухо навострив, Харон

забыл, зачем он нужен, начисто.

Чем не святой Иероним?!

Ведь вот лежит и не противится

смерть – переложенная им

кириллицей любви латиница.