3. «О работе писателя»

3. «О работе писателя»

Статья в «Знамени»

Смерть Сталина открыла для страны возможность новой жизни. Первой литературной работой Эренбурга послесталинской поры стала его большая статья «О работе писателя»; она написана весной — летом 1953 года и напечатана в № 10 «Знамени». Статьи «Писатель и жизнь» и «О работе писателя» разделяют всего два года. В них есть много общего — даже фразы, примеры, эпизоды. Но задачи этих статей — разные. Статья «О работе писателя» фактически была посвящена изъянам тогдашней русской советской литературы и тому, как можно их устранить. Чтобы мотивировать эту, еще недавно крамольную, тему статьи, Эренбург придал ей форму ответа на вопрос читателя[627].

Статья «О работе писателя» начиналась так: «Я получил недавно письмо от одного читателя, молодого ленинградского инженера, который меня спрашивает: „Чем вы объясните, что наша художественная литература слабее, бледнее нашей жизни?.. Разве можно сравнить наше советское общество с царской Россией? А классики писали лучше“». Молодой читатель знал о жизни царской России из сталинских учебников, а будучи ленинградцем, о реальной жизни советской провинции 1953 года, скорее всего, вообще не имел представления. Но вот книги тогдашних советских авторов он имел возможность сравнивать с русской классикой, и вывод его был бесспорным для многих тогдашних читателей. Именно это позволило Эренбургу говорить о проблемах советской литературы, хотя и давшей миру ряд хороших книг, но несомненно уступающей великой русской классике. В отличие от Сталина, внимательно следившего лично за советской литературой, не допуская какой-либо самодеятельности в области «постановки задач», новых руководителей страны поначалу дела литературные интересовали мало, и только по представлению идеологических служб они вынуждены были уделять им какое-то внимание.

Сразу после смерти Сталина население было озабочено тем, как страна будет развиваться дальше, какие перемены ее ждут и станет ли наконец жить полегче. Оживился и Союз писателей, где талантливые, активные, но безвластные литераторы начали выступать против засилья тупой антисемитской мафии (Софронов, Суров, Грибачев, Семушкин, Первенцов и т. д. — имена, по справедливости, ничего сегодняшним читателям не говорящие). Вся суть статьи Эренбурга тоже была созвучна выступлениям молодых. Статья писалась на даче в Подмосковье; как раз в эту пору стало известно об аресте Берии, и это, надо думать, прибавило Эренбургу смелости[628]. Десять лет спустя писатель посвятил этой статье страницу в мемуарах «Люди, годы, жизнь». «Моя статья, — вспоминал он, — была попыткой разобраться в психологии художественного творчества <…>. Я хотел объяснить глубокие причины, мешающие развитию нашей литературы…»[629]. Написав о советской литературе (его право на обсуждение вопросов литературы никому не приходило в голову подвергать сомнению), Эренбург по существу начал свой разговор о необходимости перемен в стране. В статье «О работе писателя» он повторил многое из того, о чем рассказывал студентам Литинститута в конце 1940-х (о Флобере и Бальзаке, о Прусте и о художнике Матиссе), повторил, сформулировав подробнее и мотивированней, а в части современной советской литературы и ее уровня — куда свободнее и откровеннее.

Статья пестрит именами писателей XX века — и западных, и советских. Если в 1951-м назывались общепризнанные классики Толстой, Тургенев, Щедрин, Гоголь, Чехов, Лермонтов и Пушкин, Флобер, Диккенс, Бальзак, то теперь в списке современных западных писателей после долгого перерыва появился даже Гамсун (правда, с напоминанием о бесславном конце его жизни), упоминались все американские корифеи XX века — Хемингуэй, Колдуэлл, Стейнбек и Фолкнер, а также европейские литературные мэтры эпохи между двумя войнами — Джойс, Пруст, Мориак, Й. Рот, Моравиа. Тут к месту будет вспомнить, как в частной беседе осенью 2011 года в Варшаве на мандельштамовских чтениях, когда речь зашла об Эренбурге, В. Б. Микушевич благодарно назвал эту статью Эренбурга, сказав, что из нее он впервые узнал о Прусте…

Публицистический тон эпохи холодной войны тогда еще не выветрился и в статье ощущался: в противопоставлении капиталистическому Западу — СССР, равно как и в противопоставлении прогрессивных писателей нового времени декадентам («Рабочие „Рено“ не читали Валери, а нелегких для восприятия Элюара и Арагона — читают»), в словах, что в США «потускнело творчество писателей потерянного поколения, но вырос и окреп талант Говарда Фаста» (эта фраза не дезавуируется вплоть до 1956 года).

Расставание с лексикой и фразеологией сталинской эпохи требовало времени. Приведу еще несколько отрывков, которые характеризуют и Эренбурга, и то время:

«Для Запада „Молодая гвардия“ и „Жатва“ (роман Г. Николаевой. — Б.Ф.) — глоток чистого воздуха»;

«Они позади, сумерки Запада. Теперь там глубокий вечер»;

«Каждое общество знает эпоху своего художественного расцвета, торжества гармонии, изобилия совершенных произведений. Такие периоды называют полуднем. Советское общество переживает раннее утро: для истории несколько десятков лет — короткий час. Наши писатели похожи на разведчиков. Вот почему у нас нет еще Пушкина и Толстого. Но они у нас будут: полдень впереди»;

«На Западе теперь нет ни Бальзака, ни Стендаля, ни Диккенса, ни Байрона. Многое должно перемениться в этих странах, чтобы появилась там надежда на рождение нового Диккенса или нового Стендаля. А пока у них все позади».

Довольно скоро Эренбург откажется от подобных заклинаний.

Статья «О работе писателя» заканчивалась скрытым, но серьезным упреком: «Для советской литературы наступает пора зрелости. Она была главным образом сильна делами, которые она показывала. Она должна стать сильной изображением людей, которые осуществляют эти дела»[630].

Интриги Бехера

В конце 53-го — начале 54-го появился поток литературной публицистики[631], который напугал идеологические службы Старой площади. Статья Эренбурга по градусу политической температуры уступала публикациям менее знаменитых коллег. Однако волна против нее все же поднялась, и катила она не со Старой площади, а из Восточного Берлина. В Москву ее доставили советские писатели-туристы, которые в качестве привилегированных литераторов имели возможность посещать «братские страны народной демократии», вскоре переименованные в социалистические. Полвека спустя их отчеты стали доступны историкам[632].

Любопытно, что когда десятый номер журнала «Знамя» со статьей Эренбурга вышел из печати, отечественные писатели и критики ничего крамольного в статье Эренбурга не углядели. Остро отрезонировал на нее лишь проживший военные годы в СССР министр культуры ГДР, поэт Иоганнес Бехер. Принимая гостивших в ГДР советских писателей, он внушал им мысль об осуществленной Эренбургом откровенной идеологической диверсии (в расчете, что гости его заявление точно донесут до советских идеологически властных ушей, — и не ошибся!). Столь тонкая идеологическая чувствительность Бехера стимулировалась его политической памятливостью.

И действительно, его столкновения с Эренбургом имели десятилетнюю историю.

Она началась еще в 1934 году, когда Бехер был одним из руководителей Международного объединения революционных писателей (МОРП), существовавшего на деньги СССР (генсеком МОРП был венгерский коллега Бехера Бела Иллеш). В 1933 году Бехер эмигрировал из Германии в Австрию, потом в Чехословакию, затем во Францию, где познакомился с Анри Барбюсом, издававшим на советские же деньги международный антивоенный журнал «Монд» и проводившим международные антивоенные конгрессы писателей. Бехер установил с Барбюсом тесные отношения, несколько отдалившись от МОРП.

Когда осенью 1934-го Эренбург предложил реорганизовать МОРП на широкой демократической основе, с тем чтобы вовлечь в новое движение всех писателей-антифашистов, Бехер понял, что его положение стало шатким[633]. Вот с того самого времени он внимательно следил за всем, что инициирует Эренбург. Так, Бехер вместе с Барбюсом пытался помешать деятельности Эренбурга и Мальро по организации Международного антифашистского конгресса писателей, который тем не менее прошел в июне 1935-го в Париже. При этом Бехер стал его делегатом и даже вошел — наряду с Мальро, Эренбургом, Арагоном, Реглером и другими — в избранный на конгрессе рабочий Секретариат новой Международной организации писателей. Секретариат работал в Париже. Однако уже вскоре после конгресса Бехера ждали серьезные неудачи: 31 августа 1935-го умер Барбюс, а в конце года Москва распустила ставший никому не нужным МОРП. Лишившемуся поддержки Бехеру пришлось перебираться из Парижа в Москву и жить там на правах потенциально небесполезного эмигранта.

Живя все военные годы в СССР и наблюдая (думаю — с желчью) за фантастическим ростом популярности Эренбурга-публициста, Бехер понимал свое бессилие[634]. Но вернувшись в 1945 году в Германию (т. е. в советскую зону ее оккупации), он стал там заметной политической фигурой, правда, под сапогом советской военной администрации. С образованием в 1949 году ГДР Бехера сделали министром культуры; теперь он открыто следил за всеми нюансами политического положения Эренбурга в СССР. После смерти Сталина и подавления восстания в ГДР, вслед за которым был арестован Берия, Бехер с коллегами-литераторами начал при каждом удобном случае оказывать на новое советское руководство некое легкое давление. Прочитав в западногерманской прессе положительные отклики на статью Эренбурга «О работе писателя», он понял, что это хороший повод для политических действий.

Вот что доложил 14 марта 1954 года в секретариат Союза писателей СССР, вернувшись из ГДР, прозаик, лауреат Сталинской премии В. Н. Ажаев о встрече с Бехером:

«Иоганнес Бехер заявил, что западная печать ухватилась за статью Эренбурга и противопоставляет ее высказываниям А. А. Жданова в качестве якобы некой новой официальной точки зрения на советскую литературу. Бехер говорит: „Немцы в каждом советском человеке видят Советский Союз в целом, поэтому и статью старого крупного писателя И. Эренбурга восприняли как установочную, но не могут ее согласовать со своим установившимся представлением о советской литературе“. Бехер высказал сожаление, что статья Эренбурга не вызвала в нашей печати ясного ответа или дискуссии. Это сыграло на руку западной пропаганде»[635].

А вот отчет о поездке в ГДР поэта Е. А. Долматовского:

«В беседе с нами министр культуры Иоганнес Р. Бехер сказал, что в Западной Германии реакционная печать ухватилась за статью И. Эренбурга „О работе писателя“, рассматривая ее как противопоставление высказываниям о литературе А. А. Жданова, как новую советскую позицию в области литературы. Бехер сказал, что писатели ГДР привыкли каждую статью советской печати, особенно, если она принадлежит перу авторитетного писателя, рассматривать как „директиву“ и именно так восприняли статью Эренбурга. Бехер спрашивал нас, была ли в СССР какая-нибудь дискуссия вокруг этой статьи. Он считает, что дискуссия нужна, потому что немецкому читателю неясно, могут ли вообще в советской печати существовать различные мнения»[636].

Эти два отчета попали к секретарю Союза писателей и председателю его Иностранной комиссии Б. Н. Полевому. К ним он присоединил отчет М. С. Шагинян о ее поездке в Финляндию, сообщавший о реакции там на выступления Эренбурга и Померанцева, что «статьи эти восприняты, как отрицательное, ревизующее отношение к советской литературе, разоблачающее якобы „низкий уровень“ наших книг, „продажность“, „неискренность“, „продиктованность свыше“ советской литературы», заметив:

«Использование статей Эренбурга и Померанцева именно в таком смысле было „злобой дня“ финских буржуазных газет. Дошло до того, что в докладе одной писательницы на собрании критиков в Хельсинки, где присутствовала и член нашей делегации, было буквально сказано: „Эренбург против Маленкова[637]“»[638].

Все эти три отчета Полевой отправил секретарю ЦК КПСС П. Н. Поспелову, сопроводив их своей запиской. В ней Полевой пожаловался на нездоровые настроения в писательской среде, которые не получили соответствующей оценки в советской прессе, а с другой стороны, «эта мутная волна выплеснулась за границу и <…> дала пищу для болтовни „о кризисе бессилия“ советской литературы». Далее он набросился на «Новый мир», где «одна за другой были опубликованы уже совершенно похабные статьи „Об искренности в литературе“ В. Померанцева и „Дневник Мариэтты Шагинян“ М. Лифшица…». К этому Полевой, вообще-то симпатизировавший Эренбургу, добавил фразу: «И, наконец, в „Знамени“ была опубликована статья Ильи Эренбурга, которую, конечно, я не сравниваю с уже приведенными, но содержащая ряд ошибочных положений в том же роде»[639].

Вскоре после этого в том же «Знамени» появилась повесть Эренбурга «Оттепель», и про его статью «О работе писателя» на Старой площади все забыли.