8. Графика малой прозы
8. Графика малой прозы
Отличительная особенность писателя Ильи Эренбурга — его фантастическая плодовитость. За 1921–27 годы Эренбург написал 7 романов, 4 книги рассказов, 4 книги эссе, 5 книг стихов (не считая многочисленных статей и очерков, напечатанных в периодике и не собранных в книги). Эренбург-прозаик прежде всего, конечно, — романист, но и в жанре малой прозы он самобытен и профессионален, «Неправдоподобные истории», «Шесть повестей о легких концах», «13 трубок» и «Условные страдания завсегдатая кафе» замышлялись и писались сразу циклами, т. е. как книги; составляющие их рассказы (новеллы, маленькие повести) объединены сюжетным ходом, литературным приемом, местом действия; в этом тоже проявилось тяготение автора к крупным прозаическим формам.
«Неправдоподобные истории»
Первая из книг рассказов Эренбурга — «Неправдоподобные истории» — была написана в Берлине, по-видимому, в ноябре 1921 года. Уже 27 ноября Эренбург, сообщив Шкапской, что он очень много работал, перечислил свои книги, сданные в печать, — среди них и книгу рассказов[266]. И в самом конце декабря «Неправдоподобные истории» вышли в берлинском «Издательстве С. Эфрон», отпечатанные в Лейпциге, вопреки воле автора, по старой орфографии, и без указания года издания.
Эти шесть рассказов (в письме к Шкапской 23 декабря 1921 года Эренбург назвал их «трогательными») написаны Эренбургом, еще не остывшим от «Хуренито», написаны озорно и едко. Материал книги — российский, пореволюционный. С равным сочувствием пишет Эренбург о тех, кто не принял новой жизни и пытается наивно отгородиться от нее, и о тех, кто ее творит. Сами сюжеты, как и судьбы отдельных героев Эренбурга, «тянут» на большие романы, но автор демонстрирует умение сжать материал целой жизни героя в страничку текста, а сюжет и сложную интригу уместить в небольшой рассказ. Это, если пользоваться аналогией с пластическими искусствами, не масштабное пастозное масло с богатством тонов, игрой света, с оттенками и полутонами, а беглая графическая зарисовка — изящная, лапидарная, выразительная, острая и запоминающаяся. Эренбург пишет иногда торопливо (увлекаясь перечислениями, подлежащими без сказуемых), что может производить впечатление конспекта, кинематографического сценария, — но это не небрежность, это — стиль. Усмешка, ирония, быстрый монтаж говорили читателю, что на дворе XX век.
И это всегда про «сегодня». Можно понять тех свидетелей и участников событий, которых раздражал и даже оскорблял, скажем, рассказ «Бегун» (само название — даже не «беженец»!) о судьбе «педеля» из Первой московской гимназии (в которой неполных шесть лет проучился и сам Эренбург), — все ведь написано по горячим следам событий, все еще не остыло, воспоминания слишком свежи. Сегодня можно отнестись ко всем этим сюжетам с большей терпимостью. Эренбурговская коллекция «неправдоподобных» случаев передает не только то время, в ней схвачено и нечто на все времена.
Автор, надо думать, опасался, что политическая цензура помешает распространению книги в России, и потому снабдил ее страничкой «вместо предисловия», где предупреждал: «Книга эта не „политика“, не отображение Великой Российской Революции, не хвала, не хула… Это не листы истории великих лет — нет, просто и скромно петитная ерунда». Эмигрантская пресса нашла это предисловие «кокетливым и малоискренним», но саму книгу — «подлинной попыткой заглянуть в загадочный лик русской революции и подслушать голос многострадальной и растерянной русской души»[267]. Советская цензура, думавшая, допустить или нет в Советскую Россию книжку, отпечатанную в Берлине, приняла решение только через год. 10 января 1923 года Политотдел Госиздата (это и есть тогдашняя цензура) рассмотрел внутреннюю рецензию политредактора, прочитавшего книжку крайне наспех. Либо предисловие автора принято за 7-й рассказ, либо у него были проблемы с устным счетом; но он начертал:
«Вошло 7 рассказов. Все они объединены одной идеей. Идеей того, что идет неизбежный и в неизбежности своей жестокий большевизм. Потому что он неизбежен, потому, что жесток, потому он и нелеп. Его боятся. Мещане, рассыпанные в московских углах, в розовых домиках, дрожат, не понимают, и от непонимания и от бессилия еще больше теряют способность понимать. Безумию обывателей и посвящены эти неправдоподобные истории… Эта книга, как не отвечающая настроению современности, не представляет интереса для рынка. Печатать не следовало бы»[268].
Резолюция была короткой: «Отклонить». Политического значения «Неправдоподобных историй» цензор не заметил, и книжку запретили не как политически вредную.
Между тем какие-то отклики на нее в прессе появлялись. Один рецензент книгу прочел и оценил истории как живой гротеск, в манере Ремизова, смешанного с Аверченко, но, приняв предисловие Эренбурга за чистую монету, счел атмосферу безумия всех историй — не страшной[269]. Другой рецензент книгу не достал и довольствовался пересказами эмигрантских критиков[270]. Между тем об одном из рассказов этой книги («Ускомчел») в начале апреля 1924 года высказался сам товарищ Сталин (в лекциях, прочитанных в Коммунистическом университете им. Свердлова в Москве). Сталин завел речь о болезни «революционного» планотворчества и в связи с ней заметил:
«Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе „Ускомчел“ (Усовершенствованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью „большевика“, который задался целью набросать схему идеально усовершенствованного человека и… „утоп“ в этой „работе“. В рассказе имеется большое преувеличение, но что он верно схватывает болезнь — это несомненно»[271].
Эти слова Сталина попали в его катехизисную книгу «Вопросы ленинизма» и ее, как вершину марксистской мысли, десятки лет зубрили десятки миллионов советских граждан. Текст рассказа Эренбурга при этом оставался им начисто недоступным.
Неизвестно, прочел ли Сталин «Неправдоподобные истории» целиком, заметил ли он рассказ «Любопытное происшествие» — о том, как местный большевистский начальник, пришедши в местную тюрьму с проверкой, обнаружил там многих товарищей по революции арестованными, разговорился с ними, караул за это время сменился и его оттуда не выпустили… Это был очень поучительный и очень прозорливый рассказ. Повторяю — мы не знаем, прочел ли его т. Сталин, однако когда в 1925 году частное издательство «Петроград» все же выпустило «Неправдоподобные истории» (под названием «Бубновый валет и компания», в красивой обложке работы художника Д. Митрохина) — в этой книге «Любопытного происшествия» не было. Впрочем, как и «Ускомчела». Оба эти рассказа вместе были опубликованы в СССР лишь в бесцензурном собрании сочинений Эренбурга в 1990 году, когда давно уже не было т. Сталина, а самому СССР оставалось просуществовать всего один год.
«Шесть повестей о легких концах»
Вторая книга рассказов Эренбурга написана весной 1922 года в том же Берлине (24 апреля 1922-го Эренбург сообщал об этом Шкапской: «Вчера закончил наконец новую книгу рассказов „Шесть повестей о легких концах“. Во всяком случае — хорошо или плохо — значительно лучше летошних „Неправдоподобных историй“»[272]). Снова шесть рассказов, хотя книга называлась «Шесть повестей…»; в берлинском издательстве «Геликон» она вышла в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — и это снова русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край». Эренбург огорчался, что даже близкие ему люди смысла эпиграфа не поняли, он писал близкому другу: «Дошел ли до тебя эпиграф „6 повестей“? Овидий о Бессарабии, я (иудей) о России. Это и фабула „Суток“, и тема остального»[273]. Конечно, здесь была некая фронда — Эренбург хотел, чтобы близкие его поняли, а цензура бы ничего не заметила (не понял, похоже, никто, а цензура, и не оценив эпиграфа, книжку все равно запретила[274]). Серьезнее других о «6 повестях» написал критик берлинской «Новой русской книги». Задав читателям вопрос: во имя чего в России опустошение и кровь? — он предупредил:
«Не спрашивайте Эренбурга. Он не ответит вам. У него своя правда. Правда Агасфера, веками познавшего тщету и юдоль земного, спокойно взирающего на гибель культуры и миров, ибо не оценить нищему, знающему только холод бродяжничества, знающему последнюю человеческую мудрость, мудрость покорности — радость уютного жилья. Вот основное, что придает новой книге своеобразное очарование и остроту»[275].
И еще один вывод критика — о революции: «Эренбург приемлет, не веруя»[276].
Отмечая, что Эренбург «рисует Россию и большевистские потуги на преобразование всей человеческой жизни», берлинская газета «Руль» приходила к выводу: «Вся жизнь в стране, взбаламученная революционной бурей, представляется в этих повестях кошмарной бессмыслицей, в которой бессмысленно путаются и тонут даже люди, считающие себя руководителями жизни»[277].
Книгу эту однажды, в 1925 году, напечатали в Рязани, обманув местного цензора (ее напечатали под измененным названием «Акционерное общество „Меркюр де Рюсси“» — по заголовку третьего, цензурно самого невинного рассказа, который специально напечатали первым). Хитрость разгадали, когда книжка уже вышла, и тираж ее тут же конфисковали.
«Тринадцать трубок»
Зато следующий сборник Эренбурга — книга новелл «Тринадцать трубок» — издавался в Советской России многократно — и полностью, и частями.
Замысел этой книги новелл, как уже говорилось, возник у Эренбурга в июне 1922 года в перерыве работы над романом «Жизнь и гибель Николая Курбова», когда Эренбург отдыхал на Балтике. 16 июня он сообщал Марине Цветаевой: «Отдых у меня чудной: позавчера начал новую книгу. „13 трубок“ (13 историй). Каких? Гнусно-мудро-трогательных. Пока написал 3… Возможно, что эта классификация чужих трубок (жизней) поможет найти некое равновесие»[278].
Осенью 1964 года в ответ на запрос одного московского филолога, писавшего диплом по «13 трубкам», Эренбург ответил ему, что воспринимает их «несерьезно», и рассказал:
«Я писал эти рассказы в дождливое лето по одному в день, чтобы вечером прочитать их двум скучавшим в эту дождливую погоду женщинам (речь идет о Л. М. Козинцевой-Эренбург и В. Л. Вишняк, отдыхавших с ним на острове Рюген. — Б.Ф.). Насколько я помню, мне хотелось показать, что интригу сочинить не трудно, и что это может заставить любого читать книги»[279].
Книга была завершена 3 июля, а в январе 1923 года ее выпустило все то же берлинское издательство «Геликон» (обложку сделала жена писателя, художница Л. М. Козинцева). Книга открывалась посвящением памяти Великого маэстро Хулио Хуренито, элегантно напечатанным по-испански. Именем Хуренито Эренбург как бы освящал новый труд, к которому относился с изрядной долей иронии. «Тринадцать трубок» — одна из самых популярных книг Эренбурга. Ее занимательность, притчевый характер, литературное мастерство, иногда ироническая, иногда пафосная назидательность обеспечили новеллам прочный успех. Эренбург в столь занимательную форму облек здесь свои размышления о многих важных вещах — о войне и мире, о любви и ненависти, о жизни и смерти, о добре и зле, об истине и заблуждениях, наконец, просто об игре случая в судьбе человека (о превратностях судьбы, выражаясь старинным слогом). Рассказы о реальных человеческих судьбах он сочетал с условным, иногда гротескным повествованием.
Не было критика, который бы не поражался исключительной плодовитости Эренбурга-. Забавно, что при этом многие рецензии на «13 трубок» начинались с признания: мы читали эту книгу, не отрываясь, запоем, восторженно, почему же, прочтя ее, ощущаем недоумение?[280] Занимательные новеллы — не философский трактат, удовольствие от этого чтения имеет иное последействие, от них не следует требовать больше того, что они могут дать.
Отметим, что в ту же пору в Петрограде западный фланг Серапионовых братьев (Лунц, Каверин) активно призывал русскую литературу к сюжетности — книги Эренбурга отвечали этому призыву. Но легкость, с которой были исполнены эти новеллы, настораживала, и серьезные критики признавали, что Эренбург «едва ли не впервые в русской литературе перестал возиться с домашними делами и семейными неприятностями и посягнул на „все человеческое и этот масштаб смеха — самое главное у Эренбурга“». Но в то же время отмечали, что Эренбург, «посягнувший на „все человеческое“, швырнувший в литературу несколько блестящих парадоксов и острых приемов, в сущности глубоко провинциален. Он оригинален снаружи и безнадежно банален изнутри»[281].
Книга новелл Эренбурга «13 трубок», которую автор несомненно недооценивал, пользовалась огромной популярностью[282]. Она издавалась в Советской России многократно — и полностью, и (чем дальше — тем больше) частями. Некоторые популярные «трубки» этой книги даже получали названия безотносительно к плану автора, который их попросту нумеровал. В 1929 году по новелле «Трубка коммунара» даже был снят одноименный фильм (режиссер К. Марджанов; «Госкинопром Грузии»). Похоже, что «Трубка коммунара» стала в Советском Союзе визитной карточкой тогда несоветского Эренбурга.
«Условные страдания завсегдатая кафе»
Книга «Условные страдания завсегдатая кафе», сочетающая живой антураж быта разных стран с занимательностью новелл, была задумана Эренбургом в самом начале 1925 года. 13 января, отдыхая по завершении большой работы над романом «Рвач», он писал о новом замысле сразу в двух письмах: «Вскоре буду писать „Гид по кафе Европы“» и «Хвораю. Уже скучно без работы и вскоре, наверное, засяду за свой „Гид“»[283]. Чувствовал себя он довольно кисло: неопределенность с изданием книг, с перспективой их выхода в СССР, безденежье. 3 февраля Эренбург писал Полонской с некоторой долей иронии: «Я начал свой „Гид“. Но думаю бросить литературу и поступить гарсоном в кафе. Sic transit. А ведь так хорошо начал…»[284]. Через два месяца настроение изменилось, и Евгению Замятину он пишет о новой работе серьезно:
«Пишу сейчас рассказы. Нечто вроде „Гида по кафе Европы“. Поворот первый — романтизм. Это воздух Европы. М<ожет> б<ыть> приближение к юбилею 30-х годов (это мысли о петербургских повестях Гоголя и прозе 1830-х годов. — Б.Ф.). Здесь машины, даже налоги, все полно сдвига пропорций, этой предпосылки растрепанных фантастов. Поворот второй — стиль. Им (в России, конечно) занимались лишь народники, фольклористы, внуки Лескова и коллекционеры унтер-офицерских цидулек. Мы, „западники“, не достигли сплава языков „литературного“ и „газетного“. Над этим я бьюсь. Не знаю, выйдет ли что»[285].
География новой книги традиционна для Эренбурга — Франция, Италия, Германия и Советская Россия. Кафе, пивные, кондитерские, траттории, бистро. Трагические истории, кончающиеся смертью, у которой различные причины — итальянские чернорубашечники, беременная нацизмом веймарская Германия, французская любовь — за деньги, иногда почти благопристойная, иногда грязная, затем, конечно, биржевые страсти, азарт и разорение, или — сугубо гротескная смерть по воле маршана (след трагической судьбы Амедео Модильяни); погибают богатые американцы в Венеции и никому не нужные русские во Франции… Поначалу предполагалось написать 15 рассказов, получилось — 11 (об этом Эренбург сообщил 18 апреля «серапиону» Слонимскому).
В те годы Эренбург был увлечен искусством фотографии, и у него возник план издать книгу в виде гида, проиллюстрированного массой сделанных снимков кафе (еще 25 февраля он писал об этом В. Лидину); план этот, увы, не осуществился.
Долгое время Эренбург не мог остановиться на определенном названии книги (и нейтральное «В кафе», и бойкое, но неточное «Гид по кафе Европы» — не подходили), еще 18 апреля 1925 года книга, все 11 новелл которой были написаны, звалась «Условный рефлекс кафе»[286]. Издатели от рукописи отказывались (сколько-нибудь массовое русское издательское дело на Западе развалилось, в России же частные издатели всего боялись, а государственные не желали иметь дело с «буржуазным писателем»), Наконец после долгих проволочек удалось договориться с одесским издательством «Новая жизнь», и в начале мая 1926 года книжка вышла в свет (почему-то обкорнанная — напечатали только 10 новелл). С тех пор она не переиздавалась в России до 2001 года[287].
Эренбург опасался, что его обвинят в подражании французскому писателю Полю Морану, сборник рассказов которого «Открыто ночью» был тогда очень популярен во Франции и вышел по-русски в том же 1926 году. Но критика ни с кем Эренбурга не сравнивала; она была немногословна и крайне резка. «Ленинградская правда»:
«Мир рассматривается Эренбургом через скверно вымытый трактирный стакан. Недаром все происходит в кафе. Это стержень книги. Эренбургу не о чем писать. Поэтому язык его претенциозен и безвкусен, темы штампованы. „Условные страдания“ — услужливая и легковесная макулатура, всецело рассчитанная на мещанина»[288].
Рецензия в варшавской русскоязычной газете «За свободу» (27 июня) озаглавлена «Кофейный Вольтер», т. к. обыгрывала слова знаменитого парижского критика Эдмона Жалю, назвавшего Эренбурга «Вольтером наших дней». Московская «Печать и революция» устами Л. Войтоловского громила новую книгу Эренбурга как «бессвязное пустословие с такими развязно-бессильными потугами на ироническое глубокомыслие и парадоксальную хлесткость»[289].
В конце 1926 года издательство «Земля и фабрика» составляло план собрания сочинений Эренбурга; включили в него десятым томом и «Условные страдания…», но было издано только 7 томов…
«Рассказы» (1928)
Рассказы, написанные Эренбургом в 1926 году (в том числе и после летней поездки по СССР), удалось выпустить лишь в 1928-м в ленинградском издательстве «Прибой» благодаря содействию работавших там «серапионов»; в этой тощей книжице всего 5 рассказов («Веселый Паоло», «Два друга», «Ночь в Братиславе», «Старый скорняк» и «Лотерейный билет»). Особенно непростой была судьба рассказа «Веселый Паоло». Он написан под впечатлением поездки 1926 года в Грузию, где за внешне благодушной обстановкой Эренбург уже ощутил запах большой крови и смог написать рассказ так, что не почувствовать этого нельзя. Герою рассказа «Веселый Паоло» сообщают, что его письмо перехвачено и ему грозит гибель, но он отказывается бежать, устраивает прощальный пир, на который зовет и своего смертельного врага-чекиста, а ночью его забирают и расстреливают… Писатель предложил свой рассказ «Новому миру», но там явно испугались и, сделав вид, что затеряли рукопись, рассказ не напечатали. Тогда Эренбург передал «Веселого Паоло» в «Прожектор», который вели А. К. Воронский и Н. И. Бухарин. Острый грузинский сюжет рассказа, допускавший более чем опасную трактовку, не мог не заинтересовать Бухарина, но разрешить такую публикацию в журнале, который он редактировал, в пору медленно набирающего силу конфликта со Сталиным Бухарин не рискнул… В журналах удалось напечатать только два рассказа, и оба в «Красной нови» («Ночь в Братиславе» в № 4 и «Старый скорняк» в № 6).
Очень влиятельный тогда идеологический критик А. Селивановский, прочитав «Рассказы», написал рецензию, в которой пересказал их на свой лад, после чего задал вопрос: «Как можно после этого называть Эренбурга попутчиком, хотя бы и „правым“? Разве в „Рассказах“ не видно уже окончательного вытеснения из творчества Эренбурга всех элементов попутничества?»[290]
Тучи над головой писателя Эренбурга сгущались, возможности печатать в СССР написанное про СССР стремительно сокращались.