8. Переводчики Цветеремич и Крайски

8. Переводчики Цветеремич и Крайски

Итальянские книги XX века выпускали в СССР нечасто — по заданию идеологических органов советские литературоведы понятие «прогрессивная итальянская литература» наполняли весьма скромным содержанием, несколько разнообразив меню в эпоху оттепели. В Италии при издании переводов с русского были свои критерии, в большей степени, правда, художественные — из советской литпродукции по возможности выбирали то, что покачественнее. Пьетро Цветеремич и Джорджи Крайски (в письмах в Россию он звал себя Юрием Крайским) — знаменитые итальянские слависты и переводчики, крупные знатоки русской литературы XX века. Именно они переводили Эренбурга, не одного Эренбурга, конечно, но отношения с ним были вполне личные, переписывались и встречались часто — и в Италии, и в Москве.

Знакомство Пьетро Цветеремича[2207] с Эренбургом началось в 1950-е годы; Цветеремич был членом тогда невероятно популярной в Италии и самой прогрессивной в Европе итальянской компартии, и это, естественно, ценили те русские авторы, книги которых он переводил. Самый ранний сохранившийся документ о знакомстве Цветеремича с Эренбургом датируется 1953 годом: это первая книга, которую молодой итальянский славист выпустил в свет и послал в СССР с такой надписью: «Знаменитому советскому писателю Илье Григорьевичу Эренбургу, другу и знатоку итальянской культуры, посылаю свой скромный труд о великой русской литературе. Пьетро Цветеремич. Рим, 7 ноября 1953». Для Советского Союза эпоха, наступившая со смертью Сталина, была переломной; следующая надпись подтверждает обоснованность надежды левых интеллектуалов Запада на пробуждение культурной жизни в СССР — она сделана на оттиске статьи Цветеремича об «Оттепели»: «Автору „Оттепели“ и вестнику и зачинателю художественной „оттепели“ с глубоким уважением Пьетро Цветеремич. Венеция, 1 X 1956».

Первое письмо Цветеремича отправлено Эренбургу в 1957-м; это несомненный документ эпохи оттепели; видно, что надежды европейских левых совпадали с устремлениями передовых сил в Советском Союзе. Это очень длинное письмо, приведу из него несколько выдержек, сохраняя все особенности подлинника (письмо написано по-русски):

«Рим, 27 февр<аля> 1957.

Дорогой и уважаемый Илья Григорьевич!

Я Вам никогда не писал до сих пор, но должен сказать, что память о Вас всегда была во мне очень жива, и как могло бы быть иначе, когда я постоянно, в моей ежедневной работе, слежу за советской культурою, в чьем последнем развитии Вы занимаете такое место, и когда я имел счастье лично с Вами познакомиться? к тому же я должен прибавить, что память о Вашей личности, о Вашей компании, о Вас как друге, безусловно, не может так быстро стереться во мне. Ваша телеграмма с новогодним приветом мне принесла огромную радость; могу искренне сказать, что я был ею просто тронут, что Вы помните обо мне, и сожалел, что до этого я Вам послал только открытку из Алласио. Должен сказать, что во мне всегда какое-то стеснение в сношениях с людьми, чью личность я больше ценю.

Я давно хотел Вам писать, и по простой привязанности и уважению, и по делам, но не решался. Теперь пишу и будет кончено с нерешительностью. Прежде всего надо сказать, что сейчас после Вашего отъезда из Рима, мне предложили совершить путешествие в СССР с группой деятелей культуры и работников Общества Италия — СССР; при этом меня уверяли, что я смогу заняться только вопросами, которые меня профессионально интересуют, не теряя ценного времени короткого посещения в туристическом визите. Так я очень охотно принял предложение, тем более что, как Вы знаете, я никогда не был в СССР, что, сказал бы, не просто пробел, а настоящий гротеск в моем случае, т. е. в случае человека, который годами занимается „советсковедением“, если можно так выражаться, написал книгу, десятки статей, перевел тысячи страниц и читал десятки лекций об этих темах, и вообще признан в этой области. Ну, короче говоря, я собрался ехать в СССР и так думал там Вас снова встретить и, тоже с Вашей помощью, заняться между прочим собиранием материала для той маленькой хрестоматии советской поэзии 1955–56 гг. на итальянском языке, о которой, м<ожет> б<ыть> помните, я Вам сказал уже в Риме. По этой причине я тогда Вам не писал, что думал Вас скоро встретить. Но, говорит итальянская пословица „ил дьяволо чи метте семире ле корна“, черт всегда наложит свой рог, и путешествие не состоялось. Это из-за венгерских происшествий[2208], вследствие которых итальянские власти позволили отказать визу на СССР. Они не прямо отказали, но ввиду „беспорядков в восточной Европе“, „советовали“ ожидать и таким образом сорвали путешествие группы. Потом пошли горячие времена. Наше внимание, наш ум и сердце были прикованы событиями, как несомненно и с вами случилось. Кроме того, у нас состоялся съезд компартии. При всем этом трудно было заняться своими личными делами.

Недавно я читал Вашу интереснейшую статью на „Литературной газете“[2209]. В сокращенном виде на днях она появится на „Контемпоранео“; читал тоже Вашу блестящую статью о Франсуа Вийоне[2210] и Ваш теплый и проникновенный профиль Марины Цветаевой[2211]. Именно это я думаю переводить и печатать в нашем журнале „Рассенья Совиетика“[2212] <…>.

Некоторый отклик вызвал у нас в Италии роман В. Дудинцева[2213]. Я перевел несколько отрывков его для еженедельника коммунистической молодежи и написал очень сокращенный вариант (по американскому обычаю, упаси меня бог от автора!) для массового иллюстрированного журнала „Вие Нуове“. На „Контемпоранео“ я написал заметку о романе и дискуссии о нем в Доме литераторов в Москве.

А наконец я к Вам обращаюсь с прямой просьбою. Это насчет сборника советских поэтов. План такой: маленький сборник (приблизительно 4.000 стихов), который покажет расцвет русской советской поэзии в последних порах, а не настоящая хрестоматия, претендующая дать полную картину советской поэзии. В ней таким образом будут только поэты, отличившиеся продукцией 1955–56–57 г., а, напротив, нет таких и м<ожет> б<ыть> знаменитых, которые не дали ничего важного в последнем периоде. Сборник, в моей идее, должен быть живой документ текущего интереснейшего момента русской советской поэзии, в этом его культурная ценность. Особое внимание хочется уделять молодым поэтам и тем поэтам, которые в прошлом были изгнаны от фактической литературной жизни, а теперь сильно участвуют в поэтической жизни. По-моему сегодня у русской поэзии некоторые крупные личности интернационального масштаба, которые нельзя игнорировать, такие как Мартынов, Ахматова, Пастернак, Заболотский, и м<ожет> б<ыть> Слуцкий. В сборнике я намерен поместить следующих поэтов: О. Берггольц, Б. Пастернак, А. Ахматова, Л. Мартынов, Б. Слуцкий, Н. Заболотский, Луговской, Р. Рождественский, Смеляков, Кирсанов, Евтушенко, Алигер; у меня есть еще сомнения насчет Прокофьева, Ваншенкина, Михалькова, Асеева, Маршака. Очень желал бы узнать Ваше мнение о выборе, вследствие чего, конечно, буду готов внести какие-либо изменения в списке имен. <…>

У Вас я просил бы другое: не могли бы Вы писать для [этого] сборника предисловие, обращенное к итальянским читателям? Издатель, конечно, был бы очень рад и с моей стороны я думаю, что предисловие Эренбурга представляло бы для итальянского читателя самым лучшим ознакомлением с этим поэтическим явлением. Кроме того, вместо заметки о каждом поэте, помещенном в сборнике, как обычно делается, я хотел бы поступить иначе, т. е. я желаю, чтобы каждый поэт написал короткое (м<ожет> б<ыть> только страничку) заявление о себе, о своем творчестве. Что Вы думаете, можно будет добиваться этого? Если не ото всех, по крайней мере от большинства их, и это будет интереснее и это больше приблизит иностранного читателя <…>.

М<ожет> б<ыть> Вы узнали, что когда развивались венгерские события, Карло Леви написал открытое письмо на газету „Аванти“, предлагая встречу итальянских, советских и венгерских писателей в Москве, чтобы вместе судить о наболевших вопросах. Теперь наше общество (дружбы Италия — СССР. — Б.Ф.) официально поддерживает такое предложение и думает послать в Москву Леви и некоторых других писателей, которые могли бы толковать с вами, советскими писателями, если не о Венгрии, то о разных проблемах, устанавливая положительную связь[2214]. Что Вы думаете об этом? <…>».

На этом письме имеется помета секретаря Эренбурга Н. И. Столяровой: «ИГ ответил лично 20 марта»[2215], означающая, что Эренбург писал сам; копии этого ответа в архиве Эренбурга нет, искать его надо в архиве Цветеремича. Работа над сборником стихов, о котором здесь идет речь, шла полным ходом; хотя нескольких книжек советских поэтов переводчик все еще не получил из Москвы, однако был уверен, что получит, и сообщал об этом Эренбургу в том же письме: «Я надеюсь их скоро получить через издателя Фельтринелли, который будет издавать этот сборник и у которого есть свой человек в Москве в лице Д’Анджело, итальянского работника радио». Эти два имени, существенно связанные с публикацией на Западе романа «Доктор Живаго», в некотором смысле, пусть и косвенно, можно считать первым упоминанием пастернаковского сюжета в переписке Цветеремича с Эренбургом, и прежде чем привести второе — прямое и информативное, — несколько справок.

Именно Серджо Д’Анджело получил в 1956 году от Пастернака для передачи издателю Фельтринелли рукопись «Доктора Живаго», которая в Риме немедленно была передана переводчику. Им стал как раз Пьетро Цветеремич, который уже 15 июня 1956 года представил издателю свою рецензию; вот недвусмысленный вывод Цветеремича:

«Роман Пастернака, по моему мнению, великая вещь и СССР через десяток лет, безусловно, признает и оценит его по достоинству <…>. В дополнение к тому признанию и уважению, которым пользуется Пастернак за границей как поэт, и, учитывая высокие достоинства его романа, следовало бы рекомендовать его издание в СССР <…>. Не опубликовать такую книгу — значит совершить преступление против культуры»[2216].

Эта рецензия решила судьбу итальянского издания: Фельтринелли утвердился в намерении выпустить роман (в Италии, во Франции и в Англии) во что бы то ни стало, и никакие последующие давления на него советских властей изменить это решение не смогли. В середине июня

1957 года Цветеремич закончил работу над переводом романа, а в сентябре 1957 года он в составе итальянской коммунистической делегации прибыл для переговоров в Москву: от него требовали, чтоб он отказался от своего перевода. Однако Цветеремичу удалось тайком съездить к Пастернаку в Переделкино и получить однозначную информацию о его положительном отношении к выпуску романа за границей. С этого момента все уговоры его отказаться от сделанного перевода были пустой тратой времени.

Приведу теперь отрывок из письма Цветеремича Эренбургу от 30 октября 1957 года:

«<…> „Контемпорашка“[2217] Вам очень благодарен за предоставление Вашего очерка о Бабеле[2218], который появится в будущем номере, посвященном годовщине Октябрьской революции. Я его перевел целиком. К сожалению не будет рассказа Бабеля; к моей просьбе в ССП ответили, что на днях выйдет книга (Бабеля. — Б.Ф.) и лучше ждать ее выхода.

На днях здесь в Италии появится роман Пастернака (к концу текущего месяца). Противно мне в этой печальной истории, что из-за того, что книга не выйдет в СССР, реакционные круги будут пытаться пользоваться ею на антисоветские цели. Я эту книгу перевел после того, что с советской стороны было заявлено о ее издании и когда не было мотива предположить обратное намерение. Во всяком случае она с полным правом принадлежит советской литературе, поскольку эта последняя является русской литературой в современных условиях. Я думаю, что сегодня советское общество, советские читатели довольно зрелы, чтобы понять и различить и ценные и несостоятельные стороны таких произведений; если вычеркнуть из советской литературы неопубликованием, они просто приобретут фальшивую славу. Сейчас уже дело разумной и умной критики показать несостоятельные стороны и концепции таких книг; когда они все-таки живы в силу своей поэтической ценности, просто игнорировать и отрицать их не решает вопроса…»[2219].

Эти формулировки куда более сдержанны и дипломатичны, нежели рецензия Цветеремича 1956 года. Это, может быть, связано с пониманием того, что почта в СССР перлюстрируется; возможно также, на позиции переводчика «Доктора Живаго» сказалось массированное (и безуспешное) давление советских властей на руководство итальянской компартии, чтобы сорвать выход неугодного им романа в Италии. В любом случае, как бы ни относились официальные советские лица к переводчику «Доктора Живаго», Эренбург сохранял с ним абсолютно дружеские отношения и открытую переписку.

Писем Эренбурга Цветеремичу 1953–1957 годов в его архиве нет. Вот текст первого сохранившегося письма Эренбурга; оно написано в пору, когда всемирный скандал, связанный с «Доктором Живаго», был еще совсем свежим:

«Москва, 17 декабря 1958.

Дорогой друг,

я посылаю Вам книгу моих эссе[2220]. Мне очень хотелось бы, чтобы те из них, которые представляют общий интерес, „Уроки Стендаля“, „О некоторых чертах французской культуры“, „Импрессионисты“ и статья о Франсуа Вийоне, были бы переведены на итальянский язык. Может быть, Вы в этом деле можете помочь мне. Я прочел в одном нашем журнале, что в издании туринского театрального журнала „Иль драмма“ вышел отдельной книжкой „Лев на площади“[2221]. Буду Вам очень благодарен, если Вы сумеете прислать мне один или два экземпляра этой книги.

Сердечный привет Вам и Вашей жене от меня и Любови Михайловны»[2222].

Именно в эту пору Цветеремич увлекся переводом автобиографических повестей К. Г. Паустовского — это была работа многих лет; у истоков ее отчасти тоже стоял Эренбург.

8 января 1959 года Цветеремич сообщал Эренбургу:

«<…> На днях я написал Брейтбурду[2223], прося его послать мне адрес К. Паустовского; я желаю ему писать, потому что я перевел отрывок из его повести „Беспокойная юность“ и повесть „Начало неведомого века“ и другие вещи Паустовского, которого очень люблю… А что Вы мне советуете из сегодняшней советской прозы? все не успеешь читать и я всегда боюсь, что, может быть, что-нибудь важного ускользнуло из поля внимания. К сожалению, не такая судьба некоторых плохих и злых книг, которые просто возмущают и все-таки усердно пропагандируются. Я говорю о последнем романе Кочетова[2224]. Тоже бывший корреспондент Унита в Москве такого же мнения и будет критиковать его на партийной печати.

Все задерживается из-за непонимания издательства Фельтринелли (с которым, между прочим, я поссорился) (из-за сборника советских поэтов. — Б.Ф.) <…>»[2225].

Прочитав письмо Цветеремича, Эренбург 27 января 1959 года написал Паустовскому:

«<…> Я получил письмо от Вашего переводчика П. Цветеремича, который спрашивает Ваш адрес. Он пишет, что перевел отрывок „Беспокойной юности“ для „Контемпоранео“ и „Начало неведомого века“, которое через месяц выйдет отдельной книжкой. Он собирается переводить и другие Ваши сочинения. На всякий случай посылаю Вам его адрес <…>»[2226].

Работа над переводами Паустовского заняла у Цветеремича немало времени; во всяком случае, когда в 1960-м «Новый мир» начал печатать первую книгу «Люди, годы, жизнь», взяться за эту работу Цветеремич не смог. 22 октября 1960 года он хвалил Эренбургу его новую книгу и рассказал, как итальянские издатели ухватились за «Люди, годы, жизнь». 21 ноября 1960 года Эренбург ему ответил:

«Дорогой Цветеремич! Ваше письмо получил. Права на печатание моих мемуаров я дал Эйнауди[2227]. „Эдиторе риунити“ я прав не давал. В начале декабря я еду в Италию и буду выступать с лекциями в нескольких городах. В середине декабря мы с Любовью Михайловной будем в Риме, где надеемся Вас увидеть…»[2228].

С издательством Эйнауди работал не Цветеремич, а Крайски — именно он взялся за перевод мемуаров Эренбурга. Это никак не осложнило отношений с Цветеремичем, они оставались исключительно дружественными, переписка продолжалась до лета 1967 года. В этом смысле очень характерно письмо, которое написал ему Эренбург 11 ноября 1964 года:

«Дорогой Цветеремич,

Ваше письмо меня рассмешило научной славянской орфографией[2229], а также случаем, который Вы описываете и который Вас обидел. Я не мог о Вас сказать, что Вы „болван“, ни даже того, что является моим мнением, а именно, что Вы прелестный человек, потому что я не видел Тромбадори[2230] в этот его приезд в Москву. Я рассказал о Вашем письме Тышлеру (у него был инфаркт, но сейчас он чувствует себя лучше). Он просил передать, что он Вас любит и вполне доверяет Вашим заботам о возможной книге[2231].

Я не получил антологии русской прозы, о посылке которой Вы пишете мне. Если Вы, как я надеюсь, послали эту книгу заказной бандеролью, то проверьте. Я Вас также попрошу послать мне или попросить издательство прислать мне „Жизнь и гибель Николая Курбова“[2232]. Они не только не попросили у меня разрешения на издание перевода, но даже не сочли нужным послать мне один экземпляр. Что касается „Хуренито“, то сегодня я пишу Эйнауди запрос об этой книге и об издании „Люди, годы, жизнь“ с фотографическим материалом, который я ему послал, и укажу, что если я не получу ответа до 15 марта, то я буду считать, что он отказался от издания этих книг, и попрошу его передать фотографический материал Крайскому, а Вы сможете тогда предоставить „Хуренито“ тому издательству, о котором Вы пишете.

Передайте сердечный привет от нас обоих Вашей жене, а Эрике скажите, что я вспоминаю наш ужин вместе с нею <…>»[2233].

Отношения с Крайским, чей русский язык кажется более точным (возможно, благодаря его русским корням), были и деловыми, и доверительными; Крайский переписывался с Эренбургом в 1960–1966 годах. Приведу фрагменты из их переписки (с сохранением особенностей русского письма Крайского)[2234].

Крайский — Эренбургу, 20 июня 1961 года:

«Получил Ваше письмо, в котором говорится о предложении Эйнауди и посоветовался с директором издательства. Конечно, всякое другое издание Вашей книги приносит нам некоторый ущерб, но в то же время иллюстрированное издание Эйнауди было бы настолько хорошим, что наш ответ, конечно, положительный. Мы были бы рады, если бы издание Эйнауди вышло не раньше 10 месяцев после выхода 3-й части Вашей книги.

Скоро пришлю Вам новое издание первого и второго тома. А получили ли Вы письмо с предложением американского издания? Когда намереваетесь приехать опять в Италию?»

Крайский — Эренбургу, 23 октября 1961 года:

«У меня к Вам маленькая просьба. Не могла бы Ваша секретарша выслать мне какие-нибудь книжки стихов Эвтушенко? Мы хотели бы издать их сейчас же.

Я нашел Ваши стихи (Берлин, 1921) „Кануны“ и несколько собраний стихов („Революционная Москва“) с Вашим предисловием[2235]. Не издать ли книжку Ваших стихотворений? Конечно по Вашему выбору. Если, как надеюсь, приеду в Москву, можем обсудить и я привезу с собой найденную драгоценную книжку».

Эренбург — Крайскому, 3 ноября 1961 года:

«<…> сборник Евтушенко и Елкина[2236] мой секретарь попытается в ближайшие дни достать и послать Вам. Кроме того, посылаю Вам мой последний сборник стихов, и если Вы будете переводить их, я прошу руководствоваться им, добавив к нему некоторые стихи из „Канунов“».

Эренбург — Крайскому, 1 февраля 1963 года:

«<…> я послал Вам верстку пятой части моей книги, чтобы ускорить переводы для „Эдиторе риунити“. Само собой, что это не окончательный текст, за исключением первых десяти глав, опубликованных в январском номере „Нового мира“[2237]. По мере выхода номеров журнала Вы сможете внести в рукопись перевода соответствующие изменения. Номера журнала я буду высылать Вам <…>».

Между этим письмом и следующим Хрущев выступил в Кремле с гневным разносом мемуаров Эренбурга. Последствия были типично советскими — Эренбурга в СССР немедленно прекратили печатать. Обращаясь после этого к писателю, Крайский впервые и подчеркнуто вместо прежнего «Многоуважаемый Илья Григорьевич» писал «Дорогой и многоуважаемый…».

Крайский — Эренбургу, 16 марта 1963 года:

«<…> Говорил лично с Джюлио Эйнауди и подтверждаю его желание издать Вашу книгу с фотографиями <…>. Перевожу 5-й том Ваших воспоминаний. Он мне очень нравится и я постараюсь дать напечатать все самое интересное в журналах полевее».

Эренбург — Крайскому, 2 апреля 1963 года:

«У меня к Вам просьба собирать и с оказией прислать мне газетные и журнальные вырезки статей о моей книге <…>».

Крайский — Эренбургу, 3 мая 1963 года:

«Передаст Вам это письмо мой приятель из Общества дружбы… Он же передаст Вам рецензии, 2 номера „Rassegna Sovietika“. Посылаю также 4-й том Вашей книги. Пятый переведен. Выйдет к концу июня. На днях „Rinascita“ опубликует (так мне обещали) страницы (по Новому миру) 80–81–82 из 3-й главы 5-го тома[2238]… Если случайно это покажется Вам возможным, дайте что-нибудь [моему приятелю] из 20-ых годов. Дело становится серьезным, но у нас с Цветеремичем еще мало материала[2239]. Например, „А все-таки она вертится“[2240]… или какой-нибудь альбом репродукций 20-ых годов и тому подобное <…>. Между прочим: мне написал [А. К.] Гладков и я ему послал нашего, довольно неполного Мейерхольда. Жалко, что я с ним тогда у Вас не познакомился…

P.S. Я звонил Карло Леви и передал Ваши слова. Его выбрали сенатором».

Крайский — Эренбургу, 26 августа 1963 года:

«<…> 3-й том выйдет в начале октября. Я перевел для „Rinascita“, которой посоветовал опубликовать его, Ваше выступление в Ленинграде (Литературка 13-е августа[2241]). Выйдет через 12 дней…

P. S. Послал Вам номер „Contemporaneo“. Для Вашей статьи о Фальке (которая уже была опубликована „Espresso“ год тому назад) дал часть материала, мною тогда полученного».

Крайский — Эренбургу, 20 октября 1963 года:

«<…>5-я часть выйдет через несколько дней. Немедленно пришлю. Вышли крайне интересные книги на Западе: большой Гумилев по-русски и большая книга о Хлебникове».

Эренбург — Крайскому, 31 января 1964 года:

«<…> Я посылаю Вам главу шестой части моей книги, относящуюся к Италии. Я прошу Вас, если можно не задерживая, прочитать ее и вернуть с указанием неточностей».

Эренбург — Крайскому, 5 марта 1964 года:

«Спасибо за замечания, я их все учел. Главу в каком-нибудь левом журнале опубликовать можно <…>».

Здесь необходим комментарий. Речь идет о 19-й главе 6-й книги «Люди, годы, жизнь», где рассказывалось о поездке по Италии в 1949 году; был там и рассказ о том, как руководители итальянской компартии, знавшие Эренбурга, пригласили его во Фраскати — пообедать и поговорить. Эренбург писал:

«Некоторых из итальянских товарищей я встречал раньше — в Москве, в Париже или в Испании, других увидел впервые. Они удивили меня своей простотой, любовью к искусству, разговором, который заставлял порой забыть, что передо мной не писатели, не художники, а члены политбюро большой партии. Тольятти рассказал, что одному из наших киноработников не понравился фильм „Похитители велосипедов“, который меня привел в восторг: „Нет конца“. Тольятти усмехался: „Но если, показав мост без перил и человека, который падает в воду, заставить падающего произнести речь о необходимости перил, то никто не поверит ни тому, что оратор тонет, ни даже тому, что он упал в воду. Очень хорошо, что фильм кончается не прописной моралью, а по-человечески…“. Слушая Тольятти, я думал о том, насколько он, да и другие товарищи связаны с итальянским народом, с его характером, культурой <…>. Это были живые люди, и думали они не по схемам, говорили не по шпаргалке»[2242].

Все дело, понятно, в народе, но в данном случае, написав об этой встрече, Эренбург прежде всего представлял себе тупые, хамские рожи советских держиморд и не держать в голове того обстоятельства, что в ЦК этот эпизод вызовет взрыв бешенства, не мог. Поэтому он с легкостью дал согласие напечатать эту главу в братской коммунистической прессе Италии до того, как она будет предложена «Новому миру». Когда Твардовский прочел эту главу, он живо представил себе, как на нее отреагируют на Старой площади, и, поскольку его уже давно раздражали неприятности, которые доставляли «Новому миру» мемуары Эренбурга (он предпочитал им неприятности, возникавшие из-за произведений о «народной жизни»), Эренбургу было предложено этот эпизод опустить. Вот тут-то Илье Григорьевичу и помогла ссылка на то, что глава уже напечатана в Италии. Очередного международного скандала никто не хотел, и главу напечатали без купюр.

Крайский — Эренбургу, 26 ноября 1964 года:

«<…> пользуюсь оказией, чтобы дать Вам знать:

1) Перевод Вашей книги окончен

2) Послал Вам два журнала а) „Реалта советика“ с Кончаловским[2243], б) „Эуропа Леттерариа“ с окончанием Вашей книги

3) Ждем от Вас новостей насчет того, когда „Новый мир“ начнет публиковать шестую часть Ваших мемуаров

4) Передал Леви, Альберти и Гуттузо вещи, которые Вы мне дали во Флоренции

5) Эйнауди говорит, что скоро выйдет „Юренито“[2244] <…>.

Посылаю номер „Контемпоранео“, где переведена глава Вашей „А все-таки она вертится“».

Крайский — Эренбургу, 24 февраля 1965 года:

«<…> Я дал Ваш парижский адрес Цветеремичу. Надеюсь, что он Вам написал. Очень бы хотелось иметь „Данте“ Мандельштама[2245]. Мой экземпляр пропал. Сейчас в Италии чествуют юбилей Данте[2246]. Как раз надо было выйти с „Данте“ Мандельштама. Я приеду в Москву 28 апреля. В Италии вышла маленькая книжка стихов Мандельштама. Если хотите, я Вам пришлю. <…> Можно ли дать газете часть (Ваших воспоминаний. — Б.Ф.) о гонениях против евреев при Сталине, Михоэлс и т. д.? Было бы очень интересно… Домбровскогр мы перевели с Цветеремичем[2247]. Если хотите, пришлю Вам <…>».

Эренбург — Крайскому, 24 апреля 1965 года:

«Простите, что не сразу ответил, много было работы. Я, к сожалению, не смогу написать специально предисловие к итальянскому переводу Марины Цветаевой. Если Вы найдете целесообразным — используйте для предисловия то, что я написал о Цветаевой во второй части „Люди, годы, жизнь“»…

Эренбург — Крайскому, 27 сентября 1965 года:

«К последней части моей книги у меня написаны дополнительные главы. Если пойдет речь о переиздании книги у Эйнауди или где-нибудь, сообщите мне и я пришлю их[2248] <…>».

Крайский — Эренбургу, 19 января 1966 года:

«Спасибо за Ваше письмо 27/9. До сих пор не выяснилось дело с переизданием 5-го и 6-го тома. Я все ждал, но пока ничего нового. А о Эйнауди никакого разговора. Надеялся с Вами поговорить 7-го ноября, когда был в Москве всего 4 дня, но Вы были в Париже. Узнал о жене Вашей[2249]. Надеюсь, она вполне поправилась. Говорил о Вас вчера с Р. Якобсоном[2250], который в Риме. Привет от него <…>».

Не знаю, встречался ли Эренбург с Крайским в Италии в мае 1967 года, с Цветеремичем он в Риме тогда встретился…

Большую часть майской поездки 1967 года Илья Эренбург провел в Парме, на стендалевском конгрессе. Было в этом что-то символичное. Ведь Стендаль долго жил в Италии и обожал ее. Эренбург, любимым французским прозаиком которого несомненно был Стендаль, с удовольствием откликнулся на приглашение стендалеведов в Парму — его любовь к Стендалю и его нежность к Италии соединились в этой, как оказалось, последней его поездке в Италию.