1. От еретика к правозащитнику

1. От еретика к правозащитнику

Участником диссидентского движения в СССР писатель Илья Эренбург не был. Однако даже при беглом взгляде на всю его жизнь заметно, что значительную ее часть он реально оказывался в положении инакомыслящего по отношению к общепринятым в окружавшей его среде взглядам. В самом деле, таково было его положение юного большевика (1905–1908) в царской России, в 1909 году — юного политэмигранта в группе содействия РСДРП(б) в Париже, в 1917–1918 годах — независимого публициста и поэта «Молитвы о России» в большевистской Москве, в 1920 году — поэта «Раздумий» в «белом» Крыму, в 1921–1940 годах — писателя с советским паспортом в среде русской эмиграции в Берлине и в Париже. Отметим, что его книги двадцатых годов, об авторе которых Е. И. Замятин сказал, что он «еретик настоящий»[1883], печатались за границей; а в СССР — не все, но всегда с трудом, да и нередко с купюрами. Вообще Эренбург лично во все его наезды в СССР начиная с 1924 года воспринимался в лучшем случае как «сочувствующий парижанин» или объявлен был «правым попутчиком». Все это не помешало ему, осевшему в СССР лишь с 1940 года, стать в Отечественную войну 1941–1945 годов главным и, без преувеличения, всенародно любимым публицистом. В послевоенные сталинские годы все в СССР было сковано страхом и топор висел над каждым, да и в хрущевскую оттепель Эренбургу случалось оказываться в опале, и в аппарате ЦК КПСС число его врагов и противников до конца дней писателя не уменьшалось. Однако беспартийному Илье Эренбургу неизменно дозволялась роль активного участника созданных советскими инстанциями международных общественных организаций, что предполагало его регулярные (и столь значимые для него) зарубежные поездки.

К «диссидентству» в 1965–1966 годах относили на Западе писателей, тайно печатающихся за рубежом (А. Синявский и Ю. Даниэль), распространителей информации о нарушении прав человека в стране (А. Гинзбург и генерал П. Григоренко) или о сталинских репрессиях (П. Якир и А. Антонов-Овсеенко).

Эренбург ни тем, ни другим специально не занимался, но на страницах его мемуаров пристальная цензура находила массу нежелательной для оглашения информации (купировать ее удавалось не всегда — из-за упорного, изощренного сопротивления автора). Что же касается самиздата, то Эренбург с его материалами подчас знакомился в Москве, но предпочитал «тамиздат» во время зарубежных поездок[1884]. С 1933 года, продолжая жить в Париже и оставаясь беспартийным писателем, Эренбург отказался от печатания за границей своих книг до их выхода в СССР (прежде он делал это постоянно, помогая и другим в этом). Так, в 1921 году он вывез из Москвы много текстов знакомых литераторов и напечатал их в Берлине (либо вернул авторам, приехавшим следом за ним, как было с рукописью Цветаевой «Лебединый стан»), а в 1920-х помогал Замятину напечатать запрещенный в СССР роман «Мы» и устраивал на Западе переводы его книг… Не позволяя себе этого после 1933 года[1885], Эренбург, однако, не выступал с осуждением тех советских писателей, чьи книги появлялись в «тамиздате».

Правозащитная деятельность с середины 60-х годов стала в СССР одним из главных проявлений «инакомыслия». У Эренбурга, однако, опыт такой работы был давним, разнообразным и абсолютно легальным. Его можно возвести уже к марту 1945 года, когда вместе с С. Я. Маршаком и Н. С. Тихоновым он подписал письмо Л. П. Берии с просьбой о помощи освободившемуся из заключения поэту Н. А. Заболоцкому вернуться в Ленинград. Или отсчитывать его с 1950 года, когда по указанию Сталина Эренбург стал депутатом Верховного Совета СССР[1886]. Но регулярной его правозащитная деятельность стала с весны 1953 года, точнее, с 18 мая — с обращения к новому председателю Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову[1887] в связи с письмом от дочери немца-переселенца, сосланного с начала войны в Сибирь. Она написала, что и во все послевоенные годы положение депортированных немцев и их семей остается столь же бесправным, как в военное время[1888]. 26 мая текст ее письма, полученный от Эренбурга, Ворошилов разослал всем членам Политбюро, а уже 27 мая получил в ответ Записку Берии о том, как решить проблемы депортированных немцев. Хотя автора этой Записки вскоре самого арестовали, правительство приняло через год, 5 июля 1954 года, постановление, облегчавшее положение сосланных немцев.

Архив Эренбурга, содержащий его корреспонденцию — и читательскую, и депутатскую (обращения граждан, копии ответов, копии писем чиновникам, их ответы[1889]), — свидетельствует о том, что объем почты Эренбурга с 1953 года заметно вырос. К поступавшим письмам граждан писатель был неизменно внимателен, избегая формальных отписок.

Приведем несколько примеров правозащитных дел Эренбурга, когда ему удавалось изменить ситуацию к лучшему: студента политехнического института исключили из комсомола за доклад о Сезанне, Ван Гоге и Пикассо, обвинив в «протаскивании буржуазного искусства в студенческую среду», что грозило исключением из института (Одесса, 1957)[1890]; 15 студентов опоздали на военные сборы, трое из них были евреями — только их исключили из института (Ленинград, 1960)[1891]; составитель самиздатовского сборника стихов, отсидев за это 2 года в лагере, не мог потом восстановить прописку в Москве (1962)[1892]; брак молодого художника, сына великого композитора, с английской исследовательницей искусства русского авангарда отказывались на протяжении несколько лет зарегистрировать (Москва, 1966)[1893]…

При том что Эренбург не брался что-то делать для своих избирателей, если они обращались к нему с делами, которые он считал абсолютно безнадежными, и этого не скрывал, в его правозащитной практике наряду с победами было и немало неудач — не по его, однако, вине. Об одних его неудачах можно узнать из ныне опубликованных писем Эренбурга[1894]. Другие неудачи описаны в последней, незавершенной, части его мемуаров — в частности, два откровенно антисемитских преступления в СССР, которые власти пытались замять[1895]. По этим делам Эренбург счел необходимым обращаться к влиятельным деятелям ЦК КПСС. Прямого отказа он, естественно, не получал, но и внятного положительного решения добиться тоже не смог. А в ЦК КПСС со временем накапливалось раздражение в его адрес, причем к недовольству общественной деятельностью писателя добавлялось возмущение многими страницами его мемуаров. Это раздражение аппарата ЦК в итоге выплеснулось 8 марта 1963 года в бесноватой речи Н. С. Хрущева, с которой он выступил в Кремле перед деятелями советской литературы и искусства. Важная часть этой речи была направлена персонально против Эренбурга. В те мартовские дни писатель получил от друзей и читателей много писем со словами поддержки. В этом потоке отметим два письма, отправленные Эренбургу Ф. А. Вигдоровой и Н. Я. Мандельштам, которые были тесно связаны с кругами диссидентской молодежи.

К журналистке и правозащитнице Фриде Вигдоровой Эренбург на рубеже 1950-х и 1960-х годов не раз обращался за помощью по некоторым депутатским делам и неизменно эту помощь получал. Узнав о брани Хрущева в адрес мемуаров Эренбурга, Вигдорова решила написать писателю о признательности ему многочисленных читателей в различных краях страны: «Не было случая, чтобы, побывав где-нибудь далеко от Москвы, я не слышала вопроса: — а Эренбурга Вы видели? Вы его знаете? Вот кому я хотел бы пожать руку…»[1896].

Н. Я. Мандельштам, познакомившаяся с Эренбургом еще в Киеве в 1918 году и дружившая с ним с тех пор, написала ему о том, как важна для страны его общественная деятельность. Были в ее письме такие строки: «Теперь, после последних событий, видно, как ты много делал и делаешь для смягчения нравов, как велика твоя роль в нашей жизни и как мы должны быть тебе благодарны»[1897]. Подчеркнем, что носителями названной здесь тенденции были вовсе не Хрущев или аппаратчики ЦК, а совсем другие люди — не принимавшие излишней, как они считали, осторожности Эренбурга. (В начале 1960-х годов уже стала появляться эта радикально настроенная антисоветская молодежь, готовая постоять за свои права. Реально она не успела ощутить ужаса 1930-х и 1940-х годов, и мера ее страха, как и мера иллюзий, были совсем не такими, как при Сталине.)

Возвращаясь к правозащитной практике Эренбурга, следует еще сказать о немалой роли в этой работе его последнего секретаря Наталии Ивановны Столяровой. У нее были свои приоритеты — все, что связано с ГУЛАГом и его жертвами. Именно им она благоволила в общем потоке посетителей и адресатов, давая им в первую очередь дорогу к Эренбургу. С другой стороны, располагая связями с диссидентскими кругами, она знакомила Эренбурга с новинками самиздата — например, с тогда еще не опубликованной в «Новом мире» повестью «Один день Ивана Денисовича» или с так и не изданной в СССР при жизни Эренбурга книгой «Крутой маршрут» Е. С. Гинзбург[1898] (прозу ее сына В. Аксенова Эренбург любил). Прочитав «Крутой маршрут» и одобрив его, он неизменно привозил из-за границы для Евгении Семеновны зарубежные издания ее книги.