КАРТЫ И НАЗВАНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КАРТЫ И НАЗВАНИЯ

От публикации «Хоббита» до выхода в свет «Властелина Колец» прошло семнадцать лет. Ничего странного в этом нет — в промежутке разыгралась Вторая мировая война, повзрослели дети Толкина, а сам он все эти годы нес бремя множества профессиональных обязанностей, которыми, по его позднейшему утверждению, никоим образом не пренебрегал. Однако главной причиной долгого перерыва в писании были темпы развития его творческого процесса. Он был по–прежнему поглощен Средьземельем, и, на самом–то деле, именно ему посвятил лучшие годы своей научной деятельности. Но он считал, что «вскисание», «ферментацию» «Властелина Колец» подгонять и торопить не стоило. Можем заглянуть в его творческую лабораторию и мы. Для этого нужно только взять «Хоббита» и «Властелина Колец» и посмотреть, как именно использует Толкин в этих двух книгах карты и имена, поскольку здесь коренится главное различие между двумя книгами.

В «Хоббите» имен и названий на удивление мало. В первую очередь следует, конечно, вспомнить имена двенадцати гномов, позаимствованные из эддической песни «Двергатал»[186]. Я думаю, большинство читателей действительно воспринимает эти имена как однородное единство, нарушаемое только именами Фили и Кили — самых молодых гномов, толстяка Бомбура, добряка Балина и Торина, который всех главнее. Кроме этих имен, в «Хоббите» есть еще несколько имен эльфийских, но ни один из персонажей, которые носят эти имена, — Бладортин, Дорвинион, Гирион, Галион, — не играет в повествовании сколько–нибудь значительной роли; то же самое относится и к эльфийским названиям Мория и Эсгарот. Эльфийский король в «Хоббите» остается анонимным и получает имя — Трандуил — только во «Властелине Колец». Хоббичьих имен тоже не густо — только Бэггинсы, Тукки и Саквилль–Бэггинсы (эти последние для Средьземелья аномальны и выпадают из общего тона), и вдобавок еще «гг. Грубб, Грубб и Рытвинг» — организаторы Распродажи, описанной в конце книги. Плюс Элронд, Азог, Радагаст, ономатопоэтические имена воронов (Роак и Карк) — вот и все. На этом этапе Толкин больше всего любил создавать имена с помощью обыкновенных заглавных букв. Так, Бильбо живет в туннеле, который «шел не прямо, а все поворачивал и поворачивал, уходя в глубину холма, который на много миль в округе все так и называли Холмом». Речка у подножия Холма называется Река, хоббичий город у реки — Хоббитон («в Приречье»), и так далее вплоть до Диких Земель, где мы обнаруживаем Туманные Горы, Долгое Озеро, Одинокую Гору, реку под названием Бегучая и долину под названием Дейл(159). По сути, к тому же списку принадлежит имя Гэндальф. Оно тоже заимствовано из эддической песни «Двергатал», в которой упоминается рядом с именами Траинн, Торинн и Трор. Однако Толкин, по всей видимости, питал по отношению к эддическому имени Гандальфр некоторые подозрения, поскольку оно содержит элемент –?lfr (то есть «эльф»,), в то время как, по мнению Толкина, эльфы и гномы сосуществуют только на страницах ОСА. Как же затесался Гэндальф в одну компанию с гномами, и что вообще означает первый элемент этого имени — gand-? Если Толкин заглядывал в «Словарь исландского языка» Р. Клисби и Гудбранда Вигфуссона, он должен был там прочитать, что, по мнению авторов, значение корня gandr «не вполне прояснено», но, возможно, он означает «нечто заколдованное», или «предмет, используемый заклинателем». Тогда слово gand?lfr означает «волшебник», или, возможно, «заколдованный демон». Естественно, Толкин сделал отсюда вывод, что gandr — это «жезл», поскольку жезл — обычная принадлежность волшебников, об этом знает всякий, благодаря хотя бы шекспировскому Просперо[187] или мильтоновскому Комусу[188]. Соответственно, когда Гэндальф впервые появляется в повествовании, происходит следующее: «Старик и посох (посох впоследствии оказывается жезлом. — Пер.) — вот все, что ничего не подозревавший Бильбо увидел перед собой в то достопамятное утро» (курсив мой. — Т. Ш.). Позже выясняется, что Гэндальф — не эльф, но в конце «Властелина Колец» читатель узнает, что Гэндальф прибыл в Средьземелье все–таки именно из Страны Эльфов. Итак, на самом деле изначально Гэндальф — не имя, а описание, как и в случаях с Беорном, Голлумом, Некромантом и прочими именами и названиями, которые встречаются в «Хоббите».

Поскольку «Сильмариллион», с его хорошо развитой номенклатурой, в то время уже существовал, неправильно было бы сказать, что в 30–е годы Толкин просто еще не так сильно увлекался именами. Похоже, он просто не знал, следует ли ему обильно вводить их в прозу, особенно в тех случаях, когда это были имена английские. Тем не менее проблема имен обратила на себя его внимание. Как только «Хоббит» был напечатан, Толкин сконцентрировался на ней с неожиданной энергией, как видно из повести «Фермер Джайлс из Хэма», опубликованной только в 1949 году, но сочиненной, по всей видимости, в период с 1935 по 1938 год, то есть примерно в то же самое время, когда уточнялся окончательный вариант «Хоббита» (ХК, с. 165–166). Это проливает дополнительный свет на развитие толкиновского художественного творчества и освещает его с неожиданных и интересных сторон. Прежде всего, «Фермер Джайлс из Хэма» — единственная повесть Толкина, действие которой разыгрывается не где–нибудь, а — со всей определенностью — именно в Англии, и, несмотря на то, что сама история относится к тому же разряду, что и стишки «Матушки Гусыни»[189](160), все события здесь локализованы с исчерпывающей точностью. В повести есть также мимолетные отсылки к Старому Королю Колю и королю Лиру, на котором лежит вина за «переделы», которые произошли при «Локрине, Камбре и Альбанаке»[190]. Эта фраза показывает, что воображаемый «редактор» руководствуется не чем иным, как «Книгой Брута», вымышленной историей Британии, в Средние века (и позже) принимавшейся за чистую монету. «Редактор» называет автора «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря» «историком артуровского времени», парафразируя его строку: Where… oft bo?e blysse and blunder / Ful skete hatz skyfted synne («Годы проходили в частой смене войны и мира, радостей и плача»)(161). География повести выписана самым тщательным образом. Хэм — это теперешний Тэм, город в Бэкингэмшире, в двенадцати милях от Оксфорда. Уормингхолл(162) находится в четырех милях от Тэма, а Оукли, деревенька, где дракон сожрал священника, — в пяти. Столица Срединного Королевства, которая лежит «примерно в двадцати лигах от Хэма», — это, по–видимому, Тэмуорт, историческая столица королей Мерсии, от которой до Тэма шестьдесят восемь миль по прямой (заметим кстати, что в лиге три мили). Фартингоу в Нортхэмптоншире, местечко, «где одно время держали аванпост, на случай нападения Срединного Королевства», находится на линии, которая соединяет эти два места, примерно в трети пути от Тэма — в доказательство того, что Малое Королевство не питало никаких территориальных притязаний. До Уэльса, обиталища великанов, и драконьих гор (Пеннинских) по этой провинциальной шкале, конечно, очень далеко, и это вполне вписывается в общую картину. А когда фермер Джайлс отказывается слушать про людей, которые живут «к северу, за холмами, и еще дальше, за каменными столбами», он имеет в виду, по всей видимости, Варвикшир, граничащий с Оксфордширом как раз по Роллрайтским камням[191].

В любом случае, критика воображаемого «редактора» «Фермера Джайлса» в адрес воображаемого «автора» за то, что последний «слаб в географии», в высшей степени несправедлива: этот «автор», как и сам Толкин, «жил в пределах Малого Королевства» и знал, о чем пишет. Но зачем вдруг понадобилась такая исключительная точность? Очевидно, Толкин хотел воссоздать вневременную, идеализированную Англию (или, лучше сказать, Британию), в которой места и люди оставались бы неизменными и не зависели от политики текущего момента. История «Фермера Джайлса из Хэма» представляет собой поэтому триумф национального над заграничным (поскольку при дворе Джайлса «в моду вошел простонародный язык, и больше не нужно было произносить речи на книжной латыни»), но одновременно и победу истинных ценностей над преходящими поветриями, а также торжество героических поэм и народных песен над помпезной и суетливой рационалистической ученостью. Во всем этом «Фермер Джайлс» продолжает линию, начатую еще в стихотворениях вроде «Человечка с Луны» и тех, что вошли в «Хоббита». Та же самая линия сквозит в толкиновском неприятии ОСА с его вызывающе «цивилизованным» определением понятия blunderbuss(163)[192]. Однако при этом повесть можно рассматривать и в ряду других вещей, написанных в тот же период. Во всех этих произведениях отражается произошедший в авторе внутренний сдвиг от академизма к творчеству. «Лист кисти Ниггля» — аллегория. Аллегоричен ли «Фермер Джайлс из Хэма»?

Основной повод подозревать «Фермера Джайлса» в аллегоричности подает союзник Джайлса, священник, grammarian (заметьте!), который, «при его книжной учености… мог предвидеть будущее гораздо лучше, чем другие»(164). Главное, что он сделал в повести, — напомнил Джайлсу взять с собой веревку подлиннее, когда тот отправлялся сражаться с драконом. Без этой веревки, если разобраться трезво, не было бы ни сокровища, ни ручного дракона, ни Тэма, ни самого Малого Королевства. Более того, священник в некотором смысле помог Джайлсу и с мечом — Хвосторубом. Именно он догадался, что это за меч, в то время как Джайлс и мельник только спорили о его происхождении. Когда меч отказался войти в ножны (чувствуя близость дракона), священник утвердился в этой догадке; он поворчал по поводу «очень древних букв и архаических рун»(165), но ему все–таки удалось прочитать руны и определить, что Джайлсу достался именно знаменитый меч Хвосторуб (или, на латыни, которой предпочитает пользоваться священник, Каудимордакс). С помощью науки священнику удается вдохнуть в Джайлса мужество. Как ни посмотри, Джайлс многим обязан священнику, — уж конечно, куда большим, нежели Августу Бонифацию Амброзию Аврелию Антонину, гордому тирану, который послал Джайлсу этот меч только потому, что тяжелые, неразукрашенные вещи вышли при его дворе из моды. Практически невозможно устоять перед искушением и не предположить, что священник, сочетающий в себе ученость, склонность пускать пыль в глаза и здравый смысл, представляет в повести идеализированного филолога (и, заметьте, при этом он еще и христианин!). Тогда гордого тирана Срединного Королевства, который так легко расстался с самым ценным из своих мечей, естественно счесть аллегорическим изображением литературной критики, пренебрегающей изучением истории языков! Эти параллели можно продолжить: при таком повороте дел фермер Джайлз — творческая интуиция, веревка (и Хвосторуб) — филология, дракон — аллегория Древнего мира, созданного воображением Севера и зорко охраняющего сокровище утраченных песен, а Малое Королевство — воображаемое пространство, которое Толкин надеялся в своей повести не только оживить, но еще и наделить независимостью и населить присущими ему обитателями. Разумеется, ничем, кроме шутки, такая аллегория считаться не может[193], но это была бы шутка вполне в стиле Толкина, — этакий оптимистический противовес «Листу кисти Ниггля», написанному несколько лет спустя.

На протяжении всей повести в ней царит лингвистический юмор, начиная с мрачных присловий кузнеца по прозвищу Сэмми Солнышко и его тупого, упрямого недоверия к именам Хилариус и Феликс: «Л звучит–то как зловеще! Нет, не нравятся мне эти святые»[194] до джайлсовских диалектных по природе грамматических ошибок, которые сам Джайлс ошибками не признал бы. Так, название Thame превращается в Тате(166), «потому что писать название Thame с h после Т–глупость совершенно неизвинительная»(167). На самом деле, конечно, все, что Толкин рассказывает о происхождении английских топонимов Тэм и Уормингхолл(168), — чистая выдумка и ни на чем не основано. Однако в настоящей, не литературной реальности написание Thame (с h после T) и правда является совершенно неизвинительной глупостью, из тех, что завелись в Англии с тех давних пор, когда на язык нахлынула волна книжной латыни, принесшая с собой написания Thames, Thomas, could, debt и doubt(169), с ними добрую половину прочих неозвученных, внеисторических, неанглийских вставных букв, которые и по сей день отравляют английское правописание. По всей очевидности, Толкину хотелось бы, чтобы их не было. Его оскорбляло то, как мало понимания выказывали современные ему носители языка по отношению к английским именам, английским топонимам, английской культуре. В «Фермере Джайлсе из Хэма» чувствуются раздумья над проблемами пересоздания и непрерывности — имена и названия мест не меняются в зависимости от того, что думают о них люди. Хотя Толкин в своем «Джайлсе» всего лишь шутит, названия Тэм и Уормингхолл — это уже очень большой шаг вперед по сравнению с Холмом и Рекой. А название Фартингоу заставило Толкина задуматься над засельскими Пределами(170).

Дальнейшее движение к «Властелину Колец» проследить легко. В «Хоббите» всего около сорока или пятидесяти имен, и при этом большинство из них довольно–таки случайны, а именные указатели «Властелина Колец» насчитывают более шестисот имен одних только людей, зверей и чудовищ, почти столько же топонимов и около двух сотен названий различных предметов, которые классификации не поддаются. Точно таким же образом фигурирующие в «Хоббите» карта Трора и карта Дикоземья, ничего не добавляющие к повествованию, а только его украшающие, придавая ему оттенок некоторой экзотики (вроде встречающихся на старинных географических картах надписей типа «Здесь тигры»), уступили место сложенной вчетверо карте Средьземелья, которой было снабжено первое издание «Содружества Кольца», еще более подробной карте окраин Гондора и Мордора в «Возвращении Короля», карте Заселья в «Прологе» и еще более тщательно разработанной общей карте, которая была выпущена в 1970 году художницей Паулиной Бэйнс[195] в виде плаката. Все эти карты изобилуют деталями, которых нет в тексте. Далее, персонажи «Властелина Колец» вообще весьма склонны к разговорам о картах, причем исторических. В кн. I на с. 559 Арагорн говорит: «Там, куда ты смотришь, на юго–западе, простираются Роханские луга — там живут Владыки Табунов. Вскоре мы увидим устье Ясного Лима — реки, текущей из Фангорна. По этой реке как раз и проходит северная граница Рохана». Немногим раньше Кэлеборн прослеживает путь Великого Андуина до «высокого острова, называемого Каменец, или, по–эльфийски, Тол Брандир». Там река водопадом обрушивается в «Ниндальф, или, на вашем наречии, Низкодолье. Это обширная топкая, заболоченная низина, где Река петляет и разделяется на множество рукавов. Там в Андуин впадает разветвленная дельта реки Энтвейи… Берега Энтвейи принадлежат Рохану. Роханские земли — по эту сторону Великой Реки. С другой стороны — голые скалы Эмин Муйла». Поток сведений и имен кажется безостановочным. Это обостренное внимание к картам разделяют с Арагорном и Кэлеборном многие другие — и Гимли, и Гэндальф, и Фангорн, и даже Мериадок. Для чего же понадобилась такая тщательность в разработке карт?

За ответом, как ни странно, придется вернуться к «Хоббиту». Там рассказывается, как, набравшись смелости, Бильбо спросил Гэндальфа, почему некий предмет называется «Каррок»? А потому, что это и есть каррок, отвечает ему вредный Гэндальф:

«Он [Беорн] назвал это Карроком, потому что это и есть самый настоящий каррок. Такие штуки он всегда называет карроками, а эту величает Карроком с большой буквы, поскольку она в окрестностях его дома одна такая и он хорошо ее знает».

Это объяснение ничего не объясняет, более того — оно даже не соответствует истине: cаrrеcc — древневаллийское слово, которое означает «скала» и сохранилось в составе некоторых современных названий, таких как Крикхауэлл в Бреконе (или Криккова Лощинка — Crickhollow — в Бэкланде). Но все же Гэндальф указывает на некоторое важное свойство имен, а именно: они произвольны, даже если поначалу таковыми и не были. Когда–то в древности все имена были описательными, как Гэндальф или Холм. Например, Квакмортон в Заселье (Frogmorton)(171) — это городок «в болотистой местности, где живут и квакают лягушки»(172), фамилия Толкин означала когда–то по–немецки der tollk?hne, или «лихой храбрец», Саффилд (фамилия матери Толкина) — «некто с южного поля» и так далее. Однако сегодня те же самые имена воспринимаются иначе. На современный взгляд, это просто ярлыки, то есть знаки, которые строго закреплены за теми вещами, к которым прицеплены. Выражаясь несколько помпезнее, они «изоморфны реальности». А это означает, что они очень полезны при создании «фэнтэзи», поскольку создают впечатление реальности фантастического мира: каждый раз, когда упоминается то или иное имя, мы воспринимаем это как неявное указание на то, что вещь, обозначаемая этим именем, действительно существует, а стало быть — у нее есть своя природа и своя история. Это выведенное Толкином новое уравнение, в котором фантазия приравнивается к реальности, ярче всего выразилось в карте, приложенной к рассказу об устройстве и истории страны хоббитов, Заселья — The Shire, Шайра[196], расширенного Малого Королевства (если можно так выразиться), пересаженного на почву Средьземелья. Заселье проще всего описать как кальку с Англии. Лингвистический термин «калька, калькирование» применяется, когда элементы сложного слова последовательно переводятся на другой язык, чтобы опять составить слово с тем же значением, но уже на новом языке, — например, по–французски «громкоговоритель» звучит как haut–parleur («громко» + «говорить»), по–английски — как loudspeaker (то же самое); «лошадиная сила» по–ирландски — each–chumhacht (each означает «лошадь»; это то же самое слово, что древнеанглийское eoh и латинское equus), то есть опять–таки является калькой с английского. В кальках примечательно то, что производное звучит совсем не так, как оригинал, но все в производном слове выдает его зависимость от оригинала. Так и Заселье с его хоббитами: они и похожи, и непохожи на Англию и англичан. Хоббиты живут в Заселье, а англичане живут в Англии, но, как и англичане, хоббиты пришли в эту землю из других мест, и не просто «вообще» из других мест, а тоже из «угла» (англичане — из Европы, из «угла» между Фленсбургским фиордом и Шлеей, а хоббиты — из средьземельского Угла между реками Хойрой и Ревущей). И те и другие давно позабыли о том, откуда явились. И те и другие перекочевали в новые земли тремя племенами: со стороны англичан это — англы, саксы и юты, со стороны хоббитов — Дубсы, Шерстоноги и Белоскоры. Впоследствии и та и другая тройка племен в основном перемешались. Англичанами предводительствовали два брата, Хенгест и Хорса, что в переводе означает «жеребец» и «конь», а хоббитами — некие Мархо и Бланко (по–древнеанглийски *marh — «конь», а blanca (встречается только в «Беовульфе») — «белая лошадь»[197]. И те и другие основали по государству, и для обоих государств через некоторое время начался период необычно долгого мира: в Заселье не было ни единого сражения со времени битвы при Зеленополье (1147) до битвы в Приречье (1419) — то есть двести семьдесят два года. Почти столько же лет (а точнее, ровно двести семьдесят) прошло между последней битвой, которая разыгралась на английской земле (сражение при Седжмуре в 1685 г.[198]), и публикацией «Властелина Колец». Организационно Заселье, с его мэрами, войсковыми смотрами, сходками и полицейскими–шерифами (shirriffs)[199], тоже представляет из себя старомодную, идеализированную Англию, а хоббиты, с их незамысловатостью и жадностью, часто встающие в тупик, недоверчивые к «чужакам»(173) и, прежде всего, обладающие обманчивой для постороннего способностью долго выдерживать грубое обращение, формируют легко узнаваемое, хотя и, опять–таки, старомодное представление англичан о самих себе(174). Однако всего заметнее кальки при изучении средьземельских карт.

Здесь нужно сразу сказать, что большинство засельских названий Толкин заимствовал из ближайших окрестностей собственного дома. Так, например, название Nobottle в Северном Пределе Заселья вызывает у носителя английского языка мысленный образ какой–то отсутствующей бутылки(175). Но окрестный пейзаж вряд ли в ответе за подобные ассоциации. В действительности это название(176) происходит от древнеанглийского niowe, «новый», + botl, «дом» (как в древнеанглийском слове bytla, которое входит в воображаемую древнеанглийскую этимологию слова «хоббит» — от *holbytla). В Нортхэмпшире, в тридцати пяти милях от Оксфорда (неподалеку от Фартингстоуна(177)) есть и местечко с таким названием Слово Nobottle означает примерно то же самое, что и Newbury (Ньюбэри) — город с таким названием(178)лежит в двадцати пяти милях от Оксфорда, есть он и на карте Заселья, или, точнее, Бэкланда. Бэкланд — тоже название, заимствованное с карты Оксфордшира, но благодаря своей довольно скучной этимологии встречающееся также и в других частях Британских островов. Оно происходит от слова bocland, что означало когда–то «земля, переданная королем в пользование церкви», в отличие от folcland (в переводе «народная земля») — земли, которая принадлежала кому–либо неотчуждаемо. В Средьземелье такая этимология невозможна, поэтому Толкину пришлось выдумать другую, более подходящую: Бэкланд — это попросту земля, на которой живет род Бэков, то есть, по сути, именно «народная земля», folcland с центром в Бэкбэри, подобно Туккланду с центром в Туккборо. Что касается фамилии Тукк (Took), то для уха современного англичанина это имя кажется немного смешным (некоторые предпочитают писать его как Tooke(179)), однако это не более чем северный, диалектный вариант обычной английской фамилии Такк (Tuck). Пролистав «Оксфордский словарь топонимов», «Названия английских рек» Е. Экуолла или «Словарь британских фамилий» П. Х. Рини, можно узнать объяснение большинства хоббичьих фамилий и топонимов. Это справедливо — только уже по другой, более ученой мерке — и для всего остального Средьземелья. Так, Wetwang (Низкодолье) Кэлеборна — это реальный йоркширский топоним, Dunharrow (Дунгарская крепость Всадников) имеет очевидные параллели, реки Gladden (Сабельница), Silverlode (Серебряная), Limlight (Ясный Лим) и другие тоже имеют английские корни или аналоги и так далее. На все это должно было уйти очень много работы. Представляется, однако, что большая часть этой работы была потрачена зря, потому что, несмотря на все старания персонажей, половина фигурирующих на карте названий осталась за бортом повествования. Однако Толкин наверняка полагал, и, вполне вероятно, полагал правильно, что усилия все же не пропали даром. Карты и имена придают Средь земель ю те основательность, выпуклость и протяженность во времени и пространстве, которых определенно недостает подражателям Толкина. Они свидетельствуют о том, что со времени первых, пародийных сцен «Хоббита» и заключительных, написанных в тоне отстраненного сочувствия происходящему, толкиновские замыслы приобрели новый размах. Кроме того, карты и имена бесперебойно поставляли зерно для творческой мельницы Толкина, которую можно уподобить мельницам Бога, которые мелют медленно, но какой тонкий получается помол!